Синий день догорал заунывной песней. Солнца уже не было видно, а лес всё бранился, нагибаемый неугомонным ветром. Середина лета.
Крепкая мужская рука ухватила топор и… раз-два, раз-два. Размеренные удары, крупная щепа и вздыхающее от боли дерево. Липа. Сколько ей? Лет пятьдесят, семьдесят? Одно точно – старше лесоруба. А он всё махал и махал, не обращая внимания ни на сумерки, ни на стонущие деревья.
Лето в этом году выдалось холодным и сырым. Было одно такое прежде, но в далеком-далеком детстве. Да и не очень-то и долго тогда холода стояли. Калина отцвела, а ребятня уже в речке купалась. «Федот, а ну домой быстро!» - словно рядом где-то и одновременно далеко прозвучал голос матери. Топор с силой вонзился в живую еще плоть, а человек вздрогнул от нахлынувших столь явно воспоминаний.
Да, было это перед самой войной. Бесшабашные дни отрочества перемежались с заботами по хозяйству, отец спрашивал как со взрослого. На речку теперь только вечером, да и то не побалуешь, за младшими присмотреть нужно. Дом стоял на окраине деревни, небольшой совсем, три десятка домов. До уездного городка полсотни верст, захолустье, одним словом. А им, ребятишкам, что? Воля.
Федот выдернул топор из древесины, отер рукавом пот. «Не к добру это», - подумалось вдруг. Он отчетливо помнил, что также говорила мать, глядя на серое небо начала того лета. И журавли той весной летели над самыми головами, и воронье ни с того, ни с сего черными тучами перемещалось с опушки ближайшего леса на поля. И потом, спустя два месяца, голосила матушка, хватая за рукава рубахи отца, с котомкой уходившего в черный проем лесной дороги. И было пятнадцать поначалу, деревенских мужиков, уходивших на войну с супостатом. Через три месяца еще пятнадцать, и еще…Черная пасть войны глотала всех подряд, ни разу не поперхнувшись.
«Не к добру», - Федот, прихрамывая, присел на ближайший пенек. Погода давала о себе знать тянущей болью в незажившем еще колене. Полгода прошло, как он вернулся из карельских болот. Белое полотнище снега, натянутое на округлые скалы, капли крови, как будто мороженая клюква, нанизанная на ровную нить. И Федот, лежащий у подножия огромного валуна. Нет, рана была неопасной, навылет. Неудачно падение и, как результат, поврежденный мениск. «Будете предсказывать погоду», - смеялись в госпитале врачи. Так оно и оказалось.
И голос внутри тоже стал нашептывать ему что-то, что потом сбывалось наяву. Теперь вот был недоволен чем-то. Смутная тревога росла на душе с каждым ударом топора. Он рубил деревья, а падали как будто люди. И стоны становились всё громче и явственней. Не к добру…
Сороковина. Дома Федот налил казенной в стакан, выпил залпом, занюхав коркой черного хлеба. То ли день рождения, то ли помин. Сорок дён как матушка отошла в мир иной. Отца не дождалась тогда, а его, вишь, дождалась. Земля ей пухом. А на душе кошки скребут. И зарницы по небу. Знак…