Я просыпаюсь от того, что чувствую, как глохнет мотор. Понимаю, что мы уже приехали и, сонно открыв глаза, смотрю на время. На маленьких электронных часах, которые имелись в салоне высвечивается двенадцатый час ночи. Ого, я не ожидал, что уже так поздно. В дали раздаётся навязчивый грохот дождя, но за стеклом темно и сухо. Лишь от лампочки в машине исходит слабый тусклый свет. Я всё ещё нахожусь в разморённом усталом состоянии, поэтому вяло реагирую на происходящее. Синьор Готье уже покинул автомобиль, и через несколько секунд открывает дверь с моей стороны.
— Приехали, — сообщает мужчина и вытаскивает меня, подняв за подмышки. От этого действия по моей спине пробегают мурашки. Оказавшись снаружи, я догадываюсь, что это гараж. Освещение совсем бледное, и комнатку полностью скрывает вязкий полумрак. За выходом же видна плотная водяная стена. Видимо, пока мы ехали, ливень разыгрался ни на шутку.
— Пойдём, — произносит парень твёрдым голосом и поднимает меня на руки, от чего мне вновь становится неловко. К тому же, совсем не хочется покидать сухое помещение и попадать под грозу. Но вскоре мы выходим на улицу. Сильные крупные капли частым градом падают на землю, а завывающие порывы ветра насквозь продувают одежду. Поскольку я одет очень холодно — всего одна тонкая рубашка и какие-то подвёрнутые штаны, которые уже успели раскататься обратно, и сейчас безобразным образом свисали с моих ног, то сразу продрог и покрылся дрожью. Вот, мы приближаемся к довольно большому двухэтажному особняку, но из-за темноты я не могу его хорошо разглядеть. Наконец брюнет вставляет ключ в замочную скважину, и мы проходим на порог. Дом встречает нас всё такой же немой темнотой, но вскоре в прихожей включается свет. Внутри кое-где разбросаны вещи, но в целом царит уютная и мирная обстановка. Готье, не разуваясь, сразу проносит меня по длинному коридору с тёмными обоями. Всё это время я неуверенно озираюсь по сторонам, слегка держась за куртку синьора. Мне не по себе находится с чужим человеком в его доме, но от усталости и холода, я желаю лишь поскорее заснуть. Пройдя в одну из комнат, брюнет осторожно укладывает меня на одноместную койку и присаживается рядом со мной.
— Сейчас уже поздно, — спокойным ледяным голосом говорит он, — поэтому ложись спать. А завтра утром осмотришься здесь получше, — заключает парень.
— И да, сними мокрую одежду, — бросает мужчина. Хоть великая мне по размеру одежда действительно промокла насквозь и неудобно сидела, но мне очень не хотелось раздеваться. Я жутко стеснялся своего тела и боялся показывать его незнакомому человеку.
— Нет, не стоит, — тихо оброняю я, — мне и так удобно, — тоненько добавляю в конце. В ответ синьор лишь устало закатывает глаза и непринуждённым действием рук начинает стягивать с меня штаны. Те с лёгкостью соскальзывают с коротких конечностей, обнажая большие уродливые шрамы. От холодной погоды они потемнели и отдавали фиолетовым цветом. Я замечаю, что, увидев это, во взгляде мужчины проносится что-то похожее на отвращение или же на некое сочувствие. И этот взгляд кажется мне больнее любого удара.
— Ого, — тихо, с оттенком шока произносит человек, внимательно изучая грубые тёмные царапины, — что же это, — говорит он, запинаясь на слове, — с тобой произошло? — спрашивает мужчина. Мне совсем не хочется отвечать на его вопрос и рассказывать незнакомцу про злополучную аварию, которая лишила меня не только ног, но и семьи. Невольно меня вновь находят те страшные воспоминания, и я слегка вздрагиваю плечами, ощущая стремительный толчок. Несмотря на то, что прошло больше полгода, я всё ещё не мог забыть тот роковой случай. До сих пор помню каждую мелочь: визг тормозов, асфальт, мамины крики... Но самым худшим отпечатком с того момента остался страх. Почти каждую ночь, каждый раз при виде машины он присутствовал в моей голове.
— Ничего, — опомнившись, робко отвечаю, — просто несчастный случай, — обречённо произношу я. Синьор Готье окидывает меня задумчивым взглядом, а затем медленно поднимается с постели, забирая штаны.
— Снимай рубашку, — бесстрастно требует парень.
— Но мне...
— Я приказываю! — прерывает меня брюнет, после чего я, стесняясь, расстёгиваю пуговицы и отдаю ему грязную одежду.
— Так-то лучше, — ухмыляется мужчина, — запомни, я не люблю непослушных детей, — добавляет он в конце, после чего, наклонившись, укрывает меня мягким пуховым одеялом. Его мокрые чёрные волосы небрежно свисают с плеч так, что длинные пряди касаются моего лица, а глаза смотрят в пустую точку.
— Если тебе что-нибудь понадобится, то зови меня, — уже на выходе говорит синьор и тихонько гасит свет, выходя за порог. Так я остаюсь один в тёмной комнате, но ещё продолжительное время вижу силуэт парня, стоявшего за дверью. Но вскоре раздаются увесистые шаги, и тень его ног покидает узкую щель. За окном продолжает моросить дождь, мокрыми каплями стекая по стёклам. Время от времени по небу разносятся тяжёлые раскаты грома. У меня ровно такое же скверное и печальное настроение. После разговора оно ухудшилось ещё сильнее, а на душе остался туманный мрачный осадок. Я снова почувствовал себя уродливым инвалидом, а воспоминания о трагедии на дороге вернули в прошлое. И что это за синьор в странном костюме? Кто он? Почему приютил меня из детского дома? Ведь этот господин не выбирал ребёнка, а спрашивал конкретно моё имя. Я совсем не представлял нашей дальнейшей жизни. Уж лучше остаться в интернате, чем постоянно испытывать унижения и просить неизвестного мне мужчину о помощи. Дурные мысли ещё долго цепляли мой разум, не оставляя его в покое. Лёжа в постели и слушая ритмичные приятные стуки, мне стало грустно и одиноко. Здесь каждая деталь была мне незнакомой, а угол чужим. Ох, как же мне хотелось домой. К своим родителям! Но мысль о том, что больной мальчик им больше не нужен, заставляла перестать верить в то, что, оставшись в детдоме, они бы вернулись. Вскоре нежная колыбель дождя погружает рассудок в долгожданный сон, но и там меня окружают тяжёлые думы и серые печали, которые острой иголкой вонзаются в сердце.
***
Постепенно на улице светает, и утренний луч солнца игриво касается моего лица, просачиваясь сквозь закрытые занавески. Я недовольно морщусь и отворачиваюсь к стене, избегая ярких солнечных бликов, но сон успевает покинуть моё сознание. Смачно потянувшись, я нехотя открываю глаза и, полежав ещё пару минут, привожу мысли в порядок. И первый вопрос, который возникает в моей голове — что следует делать? Раньше, когда я жил дома, то самостоятельно совершал все утренние дела, а затем занимался тем, чем хотелось. В детском доме же всё было расписано, и вся жизнь протекала по графику. Я просто следовал распорядку дня, а сейчас? Прислушавшись к окружающим звукам, я понял, что синьор Готье уже проснулся и чем-то шумел на кухне. Может, мне стоит его позвать? Нет, что угодно, но не это. И несмотря на то, что мне уже страшно хотелось в туалет, поскольку в последний раз ходил в уборную лишь вчера перед отъездом, я решил ещё полежать в постели и дождаться, пока всё не решится само собой.
Этим временем я молча разглядывал свою новую комнату. Она была средних размеров, с красивым большим окном, которое слегка закрывали зелёные шторки. В углу, около окна располагалась тумбочка с тремя выдвижными ящиками. Рядом с ней и стояла моя кровать, придвинутая к стене с обоями спокойного зелёно-жёлтого оттенка. Вторая же стена была выкрашена в яркий цвет, где размещался просторный письменный стол, около которого имелся мягкий чёрный стул на колёсиках. Над партой висела прибитая полка, но на ней пока что не было ни книг, ни других предметов. Чуть дальше от постели стоял высокий шкаф, а на полу лежал пёстрый палас, но он не занимал всей поверхности. Где-то сбоку небрежно валялось кресло-мешок. На потолке вместо люстры находилось несколько точечных светодиодных светильников. Судя по всему, эту комнату заранее оформили для мальчика. Значит ли это, что к моему приезду готовились? А быть может, в ней до меня уже жил какой-то ребёнок? Так проходит ещё несколько минут, но вскоре раздаётся лёгкий стук в дверь, после чего она отворяется.
— Уже проснулся? — с порога спрашивает синьор, опираясь на дверной косяк. Мужчина одет в чёрные штаны и такого же цвета майку с белыми полосками по бокам. Его худое бледное лицо по-прежнему не отражает чувств, а чёрная обводка лишь подчёркивает это, — что ж, тогда одевайся, — говорит он и кладёт на край постели аккуратно свёрнутый костюм. Я робко прикасаюсь к одежде и достаю яркие оранжевые шорты. Мне неловко пользоваться чужими вещами, но другого выбора не дано, поэтому я неуверенно натягиваю на себя жёлтую футболку и надеваю шорты. К счастью, размер оказался как раз в пору.
— Спасибо, — благодарю я, — а где здесь туалет? — тихо спрашиваю в конце.
— Я только надеюсь, тебе помогать не надо? — брезгливо фыркает мужчина, отчего стыд разливается по всему телу.
— Нет, синьор, — пряча взгляд, отвечаю я.
— Тогда позволь, я тебя отведу, — вздыхает парень и поднимает на руки. Душевая комната оказалась совсем недалеко от моей. Занеся меня внутрь и усадив на унитаз, брюнет удаляется в коридор. После того, как я облегчился, Готье помог мне умыться. Поскольку до раковины дотягиваться я не мог, то этот процесс тоже оказался довольно затруднительным. После этого мы отправились на кухню. На столе меня уже ждал готовый завтрак — аппетитный омлет и налитое в стакан молоко.
— Угощайся, — процедил парень после того, как усадил меня на стул.
— Спасибо, — произнёс я и сжато взял вилку. От блюда исходил приятный вкусный аромат, распространяясь по кухне, и только сейчас я понял, насколько голоден. В последний раз я принимал пищу ещё несколько дней назад, и хоть привык к чувству голода, но сейчас, ощущая щекотливый запах еды, мой желудок требовательно заурчал. Подцепив небольшой кусочек, я тут же отправил его в рот.
— Мм, вкусно! — протянул я, запивая молоком. При этих словах на лице синьора появилась смущённая улыбка. Я уже и не помнил, когда в последний раз ел что-то вкуснее этого, поэтому мигом управился с почти целой тарелкой и выпил весь стакан. В животе сразу разлилось приятное тёплое чувство.
— Теперь, пожалуй, когда ты позавтракал, тебя стоит привести в порядок, — сказал мужчина, поднимаясь из-за стола. Я непонимающе склонил голову на бок. Что это значит — "привести в порядок"?
— То есть? — нерешительно поинтересовался я.
— Принять душ, — коротко хмыкнул парень, — а то от тебя пахнет не очень, — добавил он. За все месяца жизни в детском доме у меня действительно нарушилась гигиена, поскольку в душевую комнату меня отводили всего пару раз. Но делать это в чужом доме я стеснялся.
— Ты сможешь сам справиться? — приподняв одну бровь, спросил мужчина, — или мне помочь?
— Нет, я смогу, — спешно ответил я, хотя на самом деле не знал ответа на этот вопрос.
— Если хочешь, я могу набрать тебе ванну? — предложил брюнет, но я отказался, не желая доставлять лишних морок. Тогда парень отнёс меня и оставил одного, дав нужные шампуни и вехотку. Я долгое время возился со всем этим и с трудом перемещался по ванне, поскальзываясь на мокрой поверхности. К тому же, душ висел высоко на стене, и дотянуться до него я не мог, поэтому вместо него также пользовался краном. В результате мне всё-таки удалось помыться, хоть и потратив определённые усилия. Но затем передо мной появилась новая проблема — я никак не мог вылезти из ванны. Вначале я нелепо пытался подтянуться на руках и перекинуть более уцелевшую ногу, но из этого ничего не вышло. Я понимал, в каком дурацком положении оказался, но тем не менее продолжал попытки выбраться, как бы это глупо не смотрелось. Спустя несколько минут я уже окончательно сдался и просто перекинулся на пол, больно ударившись головой.
— У тебя там всё хорошо? — донёсся голос синьора.
— Всё в порядке, — пропыхтел я в ответ, усаживаясь в более прямое положение. После всех своих неудач в столь простом и элементарном деле я снова почувствовал себя беспомощным и ничтожным. Снова мне было противно находиться в собственном теле. Мне просто хотелось, чтобы это скорее прекратилось, поэтому я, как можно быстрее, вытерся, наспех надел всё тот же комплект белья и постучался в дверь.
— Ты уже всё? — приблизившись, спросил мужчина.
— Да, синьор, — скованно ответил я, сидя на полу. После этого черноволосый парень отнёс меня обратно в детскую и посадил на кровать.
— Так-то лучше, — хмыкнул он, становясь предо мной, — а сейчас запомни несколько простых правил, — склоняясь, произнёс брюнет, — во-первых, я не люблю капризных детей, поэтому, надеюсь, ты не будешь вести себя, как пятилетний мальчишка. Во-вторых, поскольку ты живёшь в моём доме, то обязан во всём слушаться и подчиняться мне. Я — твой хозяин. В-третьих, я не советую тебе входить в мою комнату. И последнее: я запрещаю тебе заходить на задний двор, понятно? — строго спросил мужчина, — если ты нарушишь хоть одно правило, то будешь наказан. Тебе всё ясно? — с лёгкой ноткой угрозы в голосе закончил человек. Я растеряно кивнул головой в ответ.
— Вот и умничка, — произнёс синьор, взяв меня за подбородок, — а сейчас мне надо уехать по делам, — сообщил он, — но я постараюсь вернуться пораньше. А ты, чтобы не смел покидать своей комнаты, — с холодной угрозой сказал мужчина, — впрочем, не думаю, что у тебя получится, — усмехнулся он в конце и удалился со своего места. Я проводил его долгим и немигающим взглядом. Какое-то время из коридора доносились шорохи, а затем раздался звук работающего ключа, и хозяин вышел из дома. Не знаю, почему, но оказавшись одному, мне сделалось спокойней и уверенней. Даже свободней. Почему-то этот человек мне показался каким-то странным. Его одежда, его взгляд, голос, походка, бледное лицо, холодные руки... Всё это пугало и отталкивало меня. Когда загадочный мужчина находился рядом, то я постоянно напрягался. При каждом его касании в меня проникал непонятный страх. Ещё в детском доме этот синьор произвёл на меня мрачное впечатление, и сейчас мне было жутко оставаться с ним наедине. И неужели мне предстояло с ним жить? И зачем ему ребёнок-инвалид? К тому же, я совсем не хотел обременять чужого человека своей инвалидностью. И новой семьи мне не хотелось тоже. Но к несчастью, от меня здесь ничего не зависело. Я лишь надеялся на то, что через какое-то время парень сам сдаст меня обратно в детдом.
Чтобы хоть немного отвлечься от трудных размышлений, я решил достать свой блокнот. Это единственная вещь, которую мне удалось взять из интерната, за исключением той одежды, что была на мне надета. Единственная вещь, которая осталась от отца. Как же мне его сейчас не хватало. Я открыл потрёпанную временем книжку, в которой уже оставалась меньшая часть страниц, и взял шариковую ручку, прикреплённую колпачком за обложку. Посидев пару минут и сконцентрировав свои мысли, я принялся вновь записывать новый стих. Конечно, мои каракули трудно назвать стихами, но только в них я выражал всё то, что лежало на душе. Больше я ни с кем не мог поделиться наболевшим. Через минут двадцать, подправив ритм, на клетчатом листе появилось небольшое стихотворение:
"Страшные шрамы покрыли мне ноги,
Чёрные шины отрезали их,
Где-то в тумане, в жару, на дороге,
Понял, что жизнь лишь один вечный миг.
Понял, что в жизни мы ходим по грани,
Понял, что счастье лежит на краю,
Только вот люди не ценят — играют,
Лишь потеряв, прекращают игру.
Только назад ничего не вернётся,
Точка стоит, и её не сотрёшь,
В мире моём ведь потеряно солнце,
Больше меня ты нигде не найдёшь.
Счастье и детство остались там, в прошлом,
Мама и папа теперь вдалеке,
Всё поменялось так быстро и просто,
Боль и тоска лишь остались во мне.
Снова хочу я назад, на дорогу,
Вот поменять бы событий исход,
Чтобы прогнать все печали, тревогу,
Чтобы водитель занёс в поворот.
Чтобы колёса впечатались в тело,
Кровь моментально стекла на асфальт,
Жить и страдать мне уже надоело,
Дух мой усталый желает летать!"
Мне действительно хотелось вернуться в прошлое и переиграть тот несчастный случай. И если мне было суждено попасть под машину и не избежать аварии, то я желал умереть. Всё что угодно, лишь бы не жить такой жизнью...
Спустя ещё примерно полчаса возвращается синьор Готье. Он какое-то время находится в коридоре, но вскоре проходит в мою комнату. Перед собой мужчина катит инвалидное кресло, держа его за ручки.
— Нет, на меня не стоило так тратиться! — без приветствия выпаливаю я, увидев коляску. В памяти всплывает кадр, как Роберт внушает Эллин, что на меня уйдёт много сил и денег, и я не смогу вознести ущерб. Мне жутко неловко перед человеком, который почти не знает меня и совершает столь дорогие покупки.
— Да? — подняв одну бровь, усмехается брюнет, — а я думал, что без кресла ты не передвигаешься, — с сарказмом произносит черноволосый мужчина, лениво стягивая перчатки.
— Да, но... — неуверенно отвечаю, — но ведь это, наверное, очень дорого, — лепечу я, — и я не заслуживаю таких вещей.
— Поверь, — садясь рядом, начинает парень, грубо взяв меня за плечи и взглянув в глаза. Я снова сталкиваюсь с его пустым взглядом, от чего резко затихаю. — Мне намного проще посадить тебя в кресло, чем таскать каждый раз, как тебе захочется в туалет, — прямолинейно говорит мужчина.
— Простите, — опускаю лицо я, чувствуя вину за неудобства, — но тогда зачем вы меня приютили? — в который раз спрашиваю я.
— Но ты не думай, что будешь к нему прикован, — пропустив мой вопрос мимо ушей, продолжает синьор, смотря сквозь меня, — ты сможешь делать много вещей без помощи кресла, но для основного передвижения оно необходимо, — говорит он. Я же не отрываю глаз от пола, терзаясь виной и чувством долга. Ведь мой родной отец отказался от меня из-за инвалидности и большой траты денег, а совершенно незнакомый человек забирает оттуда и бескорыстно покупает коляску. Но неужели чужой мужчина может ко мне относиться лучше папы? Я не желаю в это верить, поэтому и не желаю принимать инвалидное кресло. Но без него я действительно практически ничего не могу делать, поэтому остаётся только смириться, мысленно обещая себе, что однажды обязательно отплачу этому господину.
— Попробуй, — говорит Готье, предлагая сесть, — как тебе? Удобно?
Я нерешительно пересаживаюсь в новую коляску, у которой имелись мягкие, чёрного цвета сиденья со спинкой и металлические подлокотники, ручки и разнообразные подпорки.
— Да, — тихо отвечаю я, — очень удобно.
— Вот и славно, — косо улыбнувшись, произносит мужчина, — так что давай, я покажу тебе твой новый дом, — мягко говорит он и, сняв кресло с тормозов, везёт меня к выходу. Я снова поражаюсь такому простору. Ещё никогда прежде мне не приходилось быть в столь крупных особняках, поэтому я сразу начинаю теряться в комнатах и путаться в коридорах. Большинство из них выполнены в мрачном готическом стиле с различными постерами на тёмных стенах. Почти каждое окно задёрнуто чёрными непроницаемыми шторами, поэтому без включённого света в помещении довольно сумрачно. Мебель также сделана из тёмных видов дерева таких, как коричневый каштан или палисандр, а на прибитых полках размещены разные атрибуты и статуэтки.
— Думаю, осматривать второй этаж нет необходимости, поскольку вряд ли ты сможешь подниматься по лестнице. К тому же, там в основном комнаты со всяким хламом, так что они тебе не понадобятся. — Плавно произносит парень после того, как мы обошли все места на первом этаже, — лучше давай я покажу участок, — предлагает он, на что я молча киваю в ответ. И дав мне тонкую рубашку зелёно-коричневого цвета, мы проезжаем в прихожую. Я сразу обращаю внимание на высокий, довольно старенький шкаф, стоящий у стены, который не вписывался в общую картину своей скромностью, но не придаю этому большого значения. Ведь какая разница? Как только Готье обулся и накинул куртку, мы выходим на веранду. После дождя нас встречает прохладный воздух и приятная весенняя влага. Лёгкий ветерок игриво пробирается под рукава рубашки, заставляя меня покрыться небольшой дрожью.
— Тебе не холодно? — спрашивает синьор, но в его тоне я не чувствую ни волнения, ни беспокойства. Скорее всего этот вопрос задан лишь для вида. Я отрицательно мотаю головой, не продолжая беседы, и между нами вновь возникает молчание. После мужчина лениво рассказывает, что где находится. Около дома располагался гараж с оставленной в нём машиной. Перед зданием имелась свободная площадка, чуть дальше которой стояла беседка с одиноким креслом, небольшим столиком и пепельницей на перилах. Также на участке был огород, но Готье сообщил, что давно забросил его, и сейчас всё заросло травой и другими сорняками.
— Ты можешь находиться на улице, где хочешь и сколько хочешь, — говорит хозяин, — но запомни, что я запрещаю посещать задний двор, — вновь напоминает мужчина. Меня напрягает эта некая скрытность, словно рядом есть что-то плохое, тем не менее я без лишних вопросов соглашаюсь с условиями.
— А ты хороший мальчик, — ухмыляется синьор, поднимая моё лицо за скулы, — сообразительный.
Меня пугает эта странная улыбка, и я высвобождаюсь из его пальцев. От чего-то мне хочется бежать из этого мрачного места, словно некая сила или дурное предчувствие гонят меня прочь. Хуже всего то, что меня окружают незнакомые вещи. То, что я совсем не знаю человека, называющимся моим новым отцом. Я не знаю его возраста, его жизни и вкусов. Я ничего не знаю. Мы абсолютно чужие друг другу люди.
— Ты нервничаешь? — словно прочитав мои мысли, спрашивает брюнет, — о, ты можешь не бояться. Я не сделаю тебе больно, — в его голосе скользит что-то тёплое, напоминающее заботу, но эти слова лишь сильнее меня напрягают.
— Вовсе нет, — сбивчиво отвечаю я, — просто всё как-то непривычно... И я совсем вас не знаю, — робко добавляю в конце, опуская глаза.
— Я понимаю, — спокойно кивает господин, — знаешь, я чувствую примерно то же самое, — косо улыбается парень, — поэтому давай знакомиться поближе, — с дружеской интонацией предлагает он. Хоть я и не хотел принимать этого человека и рассказывать ему про себя, но считаю, что разговор не повредит, поэтому соглашаюсь.
— Тогда сейчас я по-быстрому сделаю бутербродов, и мы как следует потолкуем, — подмигивает Готье и поднимается в дом, предварительно закатив меня в беседку. Я наконец остаюсь один и перевожу дыхание, пытаясь насладиться прохладным воздухом. Общение с этим человеком изрядно изматывало меня. Да что там? Лишь одно его присутствие вызывало дискомфорт, и мне скорее хотелось покинуть это место. Но мысль о том, что мне предстоит провести здесь каждый день заставляла стонать душу.
Вскоре в беседку вновь поднимается Готье с тарелкой бутербродов в руках.
— Вот, — поставив блюдо на стол, говорит мужчина и присаживается рядом со мной.
— Спасибо, — киваю я и беру бутерброд с варёно-копчёной колбасой.
— Ну что я могу сказать? — начинает синьор, откинувшись на спинку кресла, — мне двадцать восемь лет, живу один, как видишь, так что будешь моим единственным приятелем, — говорит он и тоже берёт сэндвич с тарелки, — ну, а ты что? Как оказался в детдоме? — на прямую спрашивает парень. Я же чувствую себя застигнутым врасплох. Как же мне хотелось избежать этих расспросов и рассказывать отчиму, почему от меня отказались отец и мать. Он что, решил посмеяться? Или показаться благородным человеком?
— Э... ну, произошла авария, — неуверенно говорю я, подбирая слова, — мы с родителями ехали в магазин, когда нам на встречку вылетел автомобиль, — делаю театральную паузу, словно мне сложно продолжать, — случилось лобовое столкновение, и... — вновь замолкаю и кладу бутерброд обратно, — никто даже не успел среагировать. Моя бедная несчастная мамочка скончалась прямо на месте от большой потери крови, — продолжаю я, после чего опять имитирую всхлипывание, — отца удалось доставить в больницу, но он так и не смог прийти в себя, и погиб, через три дня, в реанимации, — на пару секунд я отворачиваю лицо и шмыгаю носом, — а мне оторвало ноги. Я почти сразу отключился, поэтому почти не помню подробностей, но... но, — играю я и делаю вид, что больше не могу продолжать. Да, я соврал, но мне жутко не хотелось, чтобы этот человек считал моих родителей плохими людьми, а себя каким-то добрым дядей, проявившим милостыню.
— О, понятно, — сочувственно вздыхает синьор, но в его взгляде я вижу некое непонимание и снова это хладнокровие. Пустое безразличие в его глазах постоянно сводило меня с ума. На время возникает длительная пауза, парень вновь смотрит в пустую точку, и кажется, словно он вообще находится в другом месте. Мужчина лениво вытаскивает сигарету из пачки и, поднося её ко рту, щёлкает зажигалкой. Постепенно свежий воздух переплетается с сигаретным дымом, превращаясь в серую массу. Такую же тяжёлую и жгучую, как и все проблемы, которые скопились внутри. Возможно, порой только дым и способен понять душу человека. Возможно, поэтому и становится легче. Ядовитый туман разделяет твои страдания, словно внимательный собеседник слушает всё, о чём ты думаешь и растворяет тебя в своих объятиях, просачиваясь в лёгкие. И мне впервые, в одиннадцать лет захотелось попробовать сигарету. Попробовать на вкус медленный яд, чтобы тоже на время расслабиться, забыться. Чтобы хоть кто-то в этом мире смог услышать мои мысли, о которых каждый день кричит моя душа и понять их. Ведь мне так этого не хватает...