Вера Шкодина
Разметала поздняя осень броский наряд с легких тонкоствольных рощиц. Устелила цветной мозаикой тропки в лесу. Только зябкие осинки кое-где подрагивают красными монетками-листами, да заблудшая в березняке одинокая сосенка брызнет неожиданно зеленым тяжеловатым фонтаном.
Юрка, соседский парнишка, Вовкин друг, заглянул во двор.
- Айда на каланчу?
- Погнали! - согласился тот.
- А пустят? - озаботился дружок, труся рядом.
Вовка был выше на голову и казался старше.
- Не боись, - заверил Володька. - Там нынче Митрич, мировой дед.
На другом берегу озера, - двухэтажное правление. Да что там правление!
Главное, конечно, деревянная каланча на заднем его дворе -
гордость посёлковых мальчишек.
***
Деревянная каланча мощно высилась над единственной в селе двухэтажкой.
Её построили давно, даже бабушки в деревне не помнят, когда. И всё – чтобы вовремя заметить лесной пожар.
Если взобраться на самую верхотуру её, то увидишь внизу село, овально обрамлённое лесом, с яйцевидным озером с правой стороны, а там дальше, за лесами – ещё лес, и опять лес.
Вовка даже помнит один такой страшный день, когда ему было лет пять.
Отчаянно захлёбывался колокол, мчались конные упряжки с людьми, чёрная злая туча разрасталась на горизонте и двигалась на село.
Отец приехал ночью, в мокрой, пропалённой фуфайке с чёрными дырьями, из которых лезла вонючая жжёная вата.
И долго ещё в сенцах стоял жутковато-горький дух.
***
Митрич сидел на скамейке, щурился на солнце и, несмотря на тёплый августовский денёк, был в видавшем виды заношенном ватнике.
- Ну чо, орлы, - приветствовал он друзей. - Всех шпиёнов поймали? Аль ишо кто остався?
– Остался, дедусь, - весело подхватил Володька, присоседиваясь к старику. - Бабуся моя! - разыгрывал он любимую дедову шутку.
- А! – обрадованно завозился дед. - Шебуршит ишо старая, и усё с качаргой!
- Ага! И с ухватом!
- От и смолоду она, - причмокнул дед. - Дюжа военная была, Марья.
И засветился весь, набивая трубку.
- Айда! – махнул рукой Вовка, - теперь он полчаса всё вспоминать будет, да трубкой пыхтеть.
И хитрецы бесстрашно полезли вверх по скрипучей ветхой лестнице.
Каланча была старше самого Митрича. А дед - ого-го, какой мировой дед! Всю войну прошёл, считай, до самого Берлина.
Ногу ему повредили в той войне. С тех пор на деревяшке ковылял да с батожком.
Строгий вроде дед, глаза прищурит, стукнет своей палкой, мальчишки шарахаются.
А Вовка стоит и смотрит, очень ему он нравится. А тот присядет на лавочку, прижмурится, брови надвинет, а глаза так и побрызгивают смешком.
А Вовка тихонечко тоже хмыкает.
Попыхтит дед трубкой, попыхтит, поприщуривается и спросит:
- А чьих сам будешь, смелён, пострел!
Так и добрались в разговорах до бабки Марьи. Тут и расцвёл дедуся.
Чудной дед Митрич.
- На каланчу хочешь? – спрашивает хитро.
- Ага, - вздыхает Вовка.
- Ну, давай, жми, партизан!
И Вовка взбирается по скрипучей шаткой лестнице вверх.
А наверху!..
Глянешь, и дух забирает. Дома маленькие, а люди ещё меньше.
Весь посёлок, до единого двора перед глазами. Да что посёлок?!..
Необъятные пёстрые волны за околицей. Куда ни глянешь, всё - лес.
Берёзы, осины – это мягкие волны, смешанный лес. А дальше - хвойный острыми пиками темнеется. Под самый горизонт, как несметное войско на страже.
Только Вовку с дружком и пускает дед на такую красоту полюбоваться.
Сильна была, видно, старая любовь.
Намекнул Вовка как-то бабуле на особое благоволение Митрича.
А она рассерчала, закраснелась и запретила туда бегать, мол, убьёшься ещё. А глаза – прячет, а в углу губ легонькая такая ухмылочка. Ну и смекнул догадливый внук про своё особое положение.
С тех пор и пользовался.