глава 14 Белый город
Путешествие, как образ жизни. Повозка – дом: днём скрипучий и тряский, ночью тихий и надёжный – единственное её укрытие в скопище людей. Дни становятся короче, ночи – холоднее, за солнечными днями приходят ненастные, а караван идёт себе и идёт своим, неспешным ходом, отбиваясь от охотников до чужого добра. А всякий бой – это раны и работа для лекарки. В дождливые ночь воины спят в фургоне, на полу вповалку. Появились больные. Опять забота: чем лечить, если лечить нечем? Аня опять поставила бражку и на ночных стоянках, когда нет дождя, перегоняет её на самогон. Ни простора, ни хороших запахов в повозке это не прибавляет. Алевтина, как всегда, пытается ворчать: мол тесно, воняет, неудобно, ни помыться, ни переодеться. Да и фургон – не общий.
– Точно, – Аня не спорит с очевидным, – повозка моя. Но в наших условиях болезнь проще предупредить, нежели вылечить. Пусть посидят парни в дождь и здоровые, чтобы не лежали здесь же, но больные.
– Тебе это надо? – Алевтина намерена стоять за свой комфорт до последнего. – Тебе за лечение никто не платит. Ни медяка. – Её язык чешется от желания помянуть мать-Терезу, но Тина уже не та что прежде и потому заканчивает почти миролюбиво. – Совести у людей нет. Сели тебе на шею, а ты – везёшь.
– Не всё измеряется в деньгах, – отзывается Аня. Спокойная уверенность, с которой она изрекает эту, избитую, казалось бы, до бессмысленности фразу, возмущает Алевтину:
– А в чём ещё?!
Аня неопределённо жмёт плечами. Ей тоже непонятно: как можно не понимать столь очевидных для неё вещей:
– Ну, например, волов из повозки надо каждый вечер выпрячь, напоить, пасти всю ночь, если есть пастбище, или задать им корм, за который мы, кстати, тоже не платим, а утром – запрячь. Ты делаешь это?
– Ты тоже этого не делаешь!
– И не буду, потому, что это делают за нас парни. И кашу они варят каждый вечер. С бараниной. А мы её только едим. И воду нам приносят. Кстати, когда моя мама делала уколы твоей маме…
– Ты такая мелочная!
– Действительно, «зажать» шоколадку фельдшеру за укол – верх мелочности. Это при том, что у вас – три магазина, а мы с мамой на одну зарплату жили.
– Я не привыкла обсуждать своих родителей! – надулась Авлевтина, уже жалея, что завела этот разговор, оказавшийся таким скользким.
– Я тоже свою маму обсуждать не хочу. А парни как прятались здесь от дождя, так и будут прятаться. И больше на эту тему не заговаривай. Не нравится…
– Да ладно, Ань, я ведь за тебя беспокоюсь. А то, когда тебя нет, твой Гастас вечно с Иришкой. А она – ещё ребёнок. Впрочем, здесь рано взрослеют.
Последнюю реплику подруги Аня пропустила мимо ушей. Из принципа.
То, что Гастас в отсутствие Ани навещает её рабыню, Алевтина как-нибудь бы пережила, но то, что при этом её он откровенно игнорирует, лишало девушку остатков душевного равновесия. И вот опять: Анька только-только укатила на своей гнедой кобыле, а её недавний кавалер и верный рыцарь уже лезет в фургон, на ходу приветствуя соплячку, при этом в упор не замечая Алевтину:
– Хорошеешь, Ириша. С каждым днём всё краше и краше.
– Здоровья тебе, господин. И твоим друзьям, – малявка кажется сейчас извиваться начнёт, так велико её желание угодить гостю. Смотреть противно.
– Все здоровы, Ириша. Третий день спокойно едем…
И такой разговор ни о чём часа на три. Ириша наливает гостю вина из меха. Вино у Ани есть всегда. Гретым вином с толикой спирта она отпаивает простуженных. Парень с девочкой сидят напротив друг друга, болтают, смеются. Всё невинно до крайности, но Алевтина уверена: парочка только делает вид и не будь в повозке её – тут же приступила бы к делу. Но, как говориться: не пойман – не вор. Заканчивается всё предсказуемо. Гастас вдруг напрягается, прислушиваясь. Кажется, что можно услышать за скрипом деревянных колёс? Но ошибки не бывает вот он встаёт и, махнув Ирише рукой на прощание, покидает дом на колёсах. А ещё минуты через три-четыре, на шаткий пол, с коня, спрыгивает разрумянившаяся от прогулки Анька. Теперь верхом поедет Ириша. И так каждый день.
Алевтине скучно. Делать ей нечего. И ещё она устала от постоянной, скрипучей тряски, но пожаловаться некому. Анька намеревается завалиться спать. Всю прошлую ночь, на стоянке, она гнала свой самогон. Другого лекарства этот медик-недоучка не знает.
– Твой опять к Ирише приходил, – не может удержаться Алевтина от ехидной реплики. – И лишь заслышал тебя – сразу ушёл. Наглый парень. Меня в упор не видит.
– А тебе хочется с ним пообщаться?
– С чего ты взяла? – надувается Тина. – Нужен он мне!
– Тогда в чём проблема?
– Наглый. Невоспитанный.
– Наёмник, – обрывает перечисления подруги Аня.
– Никакого благородства!
– До рыцарей здесь ещё далеко, – Аня уже в постели. Разговор закончен. Нет, у купца было куда веселей: ночные пиры, музыка, танцы, восхищённые взгляды мужчин. А здесь? Даже улыбнуться некому. Только грубые наёмники, как точно заметила Анька.
Но так было вчера. А вот сегодня…
Дождя нет и Аня опять уезжает. Опять в фургоне этот грубиян и невежда Гастас ни о чём треплется с Иришей. Опять, слышный только ему стук копыт Анькиной лошади. Но сегодня, вместо того, чтобы уйти, парень обращается к Иришке:
– А вот и госпожа Анна.
Анька, как всегда, на ходу запрыгивает в повозку. Циркачка нашлась. Она, как всегда после прогулки: сияющая, разрумянившаяся, глаза блестят. Наёмник в обтёртой, заношенной одежде, вдруг встаёт, склоняясь перед девушкой чуть не в поклоне:
– Приветствую вас, госпожа Анна.
– Здоровья тебе, воин.
Если бы не раскачивающаяся повозка, эти двое, кажется, расшаркались бы друг перед другом. Знали бы как нелепо и неуклюже это выглядит со стороны.
– Госпожа Анна, завтра караван прибывает в «Белый Клин». Хозяева хотят остановиться там на несколько дней. Если вы пожелаете осмотреть город… – светский тон даётся парню с трудом и Аня приходит ему на помощь:
– Город? Остановка? Это прекрасно! Можно будет погулять, купить что-нибудь. Там, наверно есть гадалки, предсказатели?
– Я мог бы сопровождать вас.
– Спасибо, Гастас. Твоя помощь будет очень кстати.
– Тогда до завтра, госпожа. Сейчас я должен покинуть вас.
– До завтра, Гастас. Спасибо за учтивость.
……………………
Действительно, это новость. И новость хорошая. Дорога утомила. Хорошо будет выбраться из повозки, походить по твёрдой земле, погулять по городу, поглазеть. Впрочем, что здесь за города. Так, деревни, окружённые частоколом. Алевтина скептически наблюдает за оживившейся подругой. Ишь ты! Как повеселела. Её ненаглядный вояка наконец-то обратил на неё внимание. Радости-то, радости.
– Госпожа Анна, вы пойдёте в город? – Это Иришка вылезает со своим дурацким вопросом. Анька смеётся, как от счастья:
– О-бя-за-тель-но!
– Хочешь что-то купить?
Аня поворачивается к подруге:
– Нет, Тина, не купить. Я хочу поспрашивать городских прорицателей. Надо в конце концов разобраться с этим предсказанием, из-за которого мы здесь очутились. Скажу честно: я хочу домой. Мне здесь некомфортно и страшно.
– Домой? – Алевтина скептически хмыкнула. – Я тоже домой хочу, но как туда попасть? Ты думаешь прорицатели нам помогут?
– Всё может быть. Кто-то же должен хоть что-то знать. Вопрос: кто? Прорицание – наша единственная зацепка. Если оно существует на самом деле.
– То есть какой-нибудь колдун…
– Какой-нибудь ничего не сделает. Нужен настоящий маг. И они в этом мире есть. Хотя шарлатанов тут тоже хватает.
……………………………………………
Город, в котором планировали отдохнуть купцы, носил очень длинное и столь же говорящее название: «Белый Клин-на-перевозе». Стоял он на месте слияния двух рек, на клине земли между ними. Сама крепость высилась на белой, известняковой скале с крутыми склонами и узким подъёмом-тропой. Две паромные переправы – перевоза соединяли полуостров Клин с противоположными берегами огибающих его рек. Ниже города, соединившиеся реки разливались непреодолимой преградой. Выше – правый берег второй реки дыбился отвесными стенами белых скал. Тоже не переправишься, а переправишься – так не поднимешься. По словам Гастаса, кроме рек, Белый Клин имел и ещё одну защиту от нападения: Новый вал со рвом, пересекавший полуостров от реки к реке и превращавший его в рукотворный остров. Это сооружение защищало не только город-государство, но и часть прилежащих к нему возделанных земель. Старый вал тоже имелся в наличии, но разросшееся под защитой укрепления городище уже не умещалось в его узких рамках.
Переправа затянулась: два плота раз за разом перевозили и перевозили через реку повозки, скот, людей. За безопасностью прибывающих следили воины из крепости. Они высоко сидели, далеко глядели, что исключало неожиданное нападение на застопорившийся караван.
На отдых купцы расположились на подворье. Подворья эти строились и содержались за счёт торговых товариществ и составляли целую улицу за Старым валом. Она пересекала Клин поперёк от реки к реке, а точнее: от перевоза к перевозу.
Широкая, утоптанная улица, вымощенная белым камнем, легко превращалась в торговую площадь и носила название «Малый торг». По её сторонам стояли подворья: одно к одному, вплотную, огороженные и разделённые высокими частоколами. Тесовые ворота подворий, выходящие на улицу и калитки – не всякий таран возьмёт.
Изнутри подворье представляло собой вместительный, мощёный двор окружённый с трёх сторон стоящими вплотную хозяйственными, одноэтажными, постройками: конюшней, хлевами, амбарами, кладовыми и двухэтажным жилым домом, поставленным точно напротив ворот. Все постройки солидные, бревенчатые, крытые частью соломой, частью дранкой, серебрящейся в ясный день, как рыбья чешуя. Во дворе – колодец под крышей из дранки, обложенные камнем очаги, тоже под лёгкими навесами, ошкуренные брёвнышки на вкопанных в землю чурбаках. Столов разве что нет.
Купцы заняли верхние горницы в доме, в двух одноэтажных «людских» – что-то средне между бараком и общежитием, – расположились воины, слуги, погонщики, мелкие приказчики. Кто имел повозки – остался в них. Рабов, предназначенных для продажи, загнали в людской хлев – этакая полуземлянка. Пол и стены там выложены дубовыми плахами для тепла и во избежание подкопов. Скоту нашлось место в скотских хлевах. Товары растащили по амбарам.
Двор буквально всосал в себя огромный караван, всем и всему предоставив место. Купцы с соседних дворов с интересом наблюдали за этим заселением. Интересовали их, главным образом, товары. Не всё, что привезли, поедет дальше. Что-то купцы продадут здесь, что-то купят. Клин пересекает не только наезженная дорога. Вдоль его берегов тянутся причалы для лодок, плотов, кораблей и склады, склады, склады.
Суета улеглась к вечеру. Воины разводили огонь в очагах на дворе, резали и обдирали баранов, варили кашу. Старшие позаботились о пиве. На подворье оно продавалось в кабаке, на первом этаже жилого дома и стоило недорого. Ели, пили, обсуждали: кто и когда в карауле, кто при скотине, кто на отдыхе?
Утром, чуть не с рассветом, свободный люд выплеснул с подворья в город: погулять, поглазеть, развлечься, утрясти дела. Аня, Ириша и Алевтина этот момент просто проспали. Прежде, по утрам их будило движение повозки, а сегодня – тишина. Ни езды, ни тряски. Первой проснулась Ириша, но и она не стала будить девушек до тех пор, пока не разожгла огонь в ближайшем очаге, не натаскала в котёл воды из колодца и пока вода эта не нагрелась.
Помыться горячей водой без тряски, позавтракать (кашу для спутниц воины оставили с вечера, как всегда), просушить волосы, расчесаться, одеться, не спеша перебирая и перетряхивая слежавшуюся, нарядную одежду.
Гастас появился к полудню: весёлый и довольный. Он вежливо постучал по дощатому коробу повозки, дождался приглашения войти. Оказалось, что вместе с другими старшинами, парень ходил к оружейникам. Удачно. Наёмники оптом продали трофейные доспехи, и излишек оружия. Белый Клин – город перекрёсток. Наёмников тут всегда много и не каждый из них настолько богат, чтобы купить себе дорогой, медный доспех. А вот костяная броня на жёсткой, кожаной основе – по кошельку каждому.
Особой темой стали собачьи доспехи. Вокруг них собрались оружейники со всей улицы: смотрели, щупали, спорили. Наёмники просили за каждый доспех пятьдесят золотых. Мастера скинулись, предложили пятнадцать. За один, на пробу. После долгого торга остановились на тридцати пяти. Теперь оружейники буквально разбирают своё приобретение по колечкам-пластинкам, пытаясь перекроить его на человека. И два покупателя у них уже есть. А ещё…
Новостей у парня было много. Да и сам он выглядел по-новому: выбрит, коротко подстрижен, как и полагается «безродному», одет «с иголочки»: белая, полотняная рубаха, тёмно-синие, суконные штаны, заправленные в высокие, вытяжные сапоги красно-рыжего, «кожаного» цвета с каблуками, рыжий-же, широкий кожаный пояс, похожий на корсет с застёжками на ремешках и медными бляхами прикрывает живот, бока и спину. Этакий облегчённый доспех для прогулок по городу. На поясе, как положено, два меча, нож и кошелёк. На левое плечо парня небрежно наброшен то ли плащ с рукавами, то ли широкий, скроенный наподобие пелерины кафтан из тёмно-синего, как и штаны сукна, с медными, мелкими пуговками и отделанный по краю белым, волосяным шнуром. Длиной это одеяние не достаёт наёмнику до колен где-то на ладонь. Франт, одним словом.
Гастас придирчиво осмотрел одеяния своих будущих спутниц. К Ирише у него претензий не было. Девочка одета, как и полагается служанке. Даже чуть лучше. Ткань на платье Анны конечно белая, тонкая, но штопанная. Да и сидит вещь далеко не лучшим образом. Ладно, возьмём на заметку. А вот Алевтина… Парень зло засопел. То, что девка нарядилась в пух и прах – её дело, но перламутровое ожерелье у неё на шее Гастас терпеть не пожелал. Он подошёл к девушке вплотную, кончиками пальцев взялся за перламутровую бляшку, сказал с угрозой и глядя Алевтине в глаза:
– Это украшение было подарено не тебе!
– Что? – Алевтина изо всех сил пыталась изобразить непонимание. Наёмник не смутился, повторил:
– Это украшение было подарено госпоже Анне, – в словах его ясно слышалось подчёркнутое презрение к собеседнице.
– Аня подарила…
– Дала попользоваться на вечер, – резко перебила подругу Аня, досадуя скорее на себя, нежели на неё: «Ну вот, дождалась-таки скандала. Сразу надо было побрякушку потребовать назад. Сразу! А она стеснялась, переживала. Конечно, Гастасу обидно, что к его подарку отнеслись столь пренебрежительно. Ладно, тогда всё сошло гладко. Юноша был слишком занят мыслями о судьбе побратима, чтобы замечать на кого надет его подарок, но сегодня-то? Что мешало Ане сегодня расставить точки? И на что рассчитывала Тина, выбирая эту безделушку и надевая её в последний момент?»
– Ты хочешь сказать, что я украла его? – Алевтина смотрела на неё так, что Ане захотелось провалиться сквозь землю.
– Ты сама назвала свой поступок, – презрительно оборвал театрально-рассчитанную паузу девушки Гастас. Алевтина прикусила губу. На глазах у неё блеснули слёзы. Сняв украшение, она с неожиданным смирением протянула его Ане:
– Возьми. Я действительно забыла про него. И я не думала, что эта безделушка так много значит для вас. Ты так легко её уступила.
Перламутровые пластинки, соединённые колечками из серебра. Щёки Ани вспыхнули от стыда. Она приняла от подруги украшение, надела его. Взгляд парня, как ей казалось, того и гляди сожжёт её на месте.
– Теперь хорошо, – подвёл итог Гастас. – Теперь можно идти.
– Гастас, – окликнула его Алевтина, – почему ты так недоброжелателен ко мне? Из-за того недоразумения в доме Тадарика?
Щёки юноши полыхнули румянцем, а в голосе зазвучала неприкрытая злость:
– Нет.
– Тогда почему? Что я сделала не так?
– Не так? – губы юноши повела кривая усмешка. – Ты даже не помнишь? Ты так легко бросаешься обидными словами, что даже не запоминаешь их.
– Так это были всего слова?
– Иные слова ранят больнее меди. Как ты сказала тогда госпожа Анне: «И не надоело тебе с полудохлыми неудачниками возиться»? Не так? Скажешь, что я тогда полудохлый был? Раб? А кто ты была тогда? Да и теперь…
– Но это было так давно. Тогда я была вне себя от горя и страданий, я…
– Нет. Просто тогда я был слаб и не мог на оскорбление ответить. А сейчас, на моих глазах, ты оскорбила госпожу Анну, виновную лишь в том, что она не смогла противостоять твоей наглой жадности. Ты оскорбляешь, а потом требуешь любви. Заметь: не просишь, а именно требуешь. С какой стати?
– Но немного, совсем немного снисходительного внимания, немного сочувствия…
– Какого сочувствия ты ищешь, женщина, – от того, как звучит последнее слово Тина вдруг заливается краской и её собеседник чуть смягчает тон. – Разве ты голодаешь? Разве идёшь пешком? Разве кто-то попрекает тебя твоими поступками?
– Я должна быть благодарна за кусок хлеба?!
– Пожалуй, благодарности тебе бы стоило поучиться. Неблагодарных не любят нигде.
Удивительно, но после такой отповеди Тина не возражает. Смиренно опустив глаза она почти шепчет:
– Мне остаться здесь?
– Как хочешь.
– А как же гадалки? Как же предсказание?
– Мы идём или нет? – Аня не спрашивает. Она пытается поставить точку в затянувшемся препирательстве, но Алевтина оставляет последнее слово за собой:
– Благодарю вас, госпожа Анна. С вашего позволения я иду с вами.
…………………………….
Белый Клин действительно белый: выбеленные стены домов, выбеленные заборы, белые дороги. Нижний город стоит на насыпи из белой щебёнке, Верхний – на белом камне скалы. Главная улица города носит название Хребтовой. Она проходит через весь город от Большого торга где-то на окраине до крепостных ворот «Горы». Прочие улицы, отходящие от неё, как рёбра от хребта, куда как более извилисты, особенно в верхнем городе с его теснотой. Нижний город деревянный, одноэтажный, верхний наполовину каменный: на толстых, широких у основания для остойчивости и сужающихся кверху каменных стенах первых этажей, высятся бревенчатые надстройки ещё в один-два этажа. Этакие небоскрёбы века меди.
В Нижнем городе, где и простору побольше улицы широкие – дома одноэтажные, все с мастерскими: Кузнечная улица, Гончарная улица, Столярная улица. Канатная улица во всю длину затянута канатами. Только по тротуару и пройдёшь. Да, да, тротуары на улицах настоящие, деревянные. Вдоль заборов, возле калиток – лавочки. На них горожанки сидят, болтают, прядут, шьют, вышивают. День – загляденье. Чего в избе париться? Хозяюшки принарядились. От ярких вышивок на одеждах в глазах рябит. Даже канавы в городе чистые: хоть купайся. Ребятишки, кстати и купаются у матерей под приглядом.
В Верхнем городе такой воли нет. Посиделок под дверьми никто не устраивает. Лавки здесь богатые, улицы узкие, публика чистая. Но тоже есть на что посмотреть. Хотя бы на причёски горожан. Женщины – это что: женские волосы или распущены и перевязаны лентой или скрыты под покрывалом. Как там они уложены – поди, угадай. А вот мужские шевелюры поистине поражают взор.
Ровная, короткая стрижка, как у Гастаса, – редкость. Там Аня видит подбритые виски и «ирокез», переходящий чуть не в лошадиную гриву, тут – длинные волосы, заплетённые в две косы. У тех – волосы разделены на пряди и распущены по плечам, подбородок выбрит, а в длинные, плотные косы усов явно добавлены пряди конского волоса. У встречного мужчины волосы обрезаны «в кружок», длинная борода заплетена в косу, а усы – тоненькие, тоненькие. Посреди улицы болтают трое мужчин. Косы на их головах собраны в пучок на затылке. А того, в что у перекрёстка – узел собран на виске. Или, при подбритом лбе на спину свисают три «мышиных хвостика». Или…
Что и говорить: щёголи этого мира отличаются редкостным воображением. Особенно если учесть вплетённые в причёски шнурки, ремешки, ленты и птичьи перья. И чем ярче и необычней причёска, тем заносчивей ведёт себя её обладатель. Кстати, ссор не видно. Может быть потому, что большинство гуляющих – при оружии и, похоже, неплохо им владеет. Толкотни и спешки нет тоже. Люди просто гуляют. Некоторые кавалеры сопровождают местных дам.
Эти парочки и группы чётко делятся на две категории. Женихи с невестами. Парни – в рубахах с яркой вышивкой, штаны – шаровары, коротенькие сапожки, короткие плащи, отороченный мехом, фатовски свисают с левого плеча. Девушки – в многослойной, светлой одежде, украшенной лёгкой вышивкой в тон ткани. Их волосы прикрыты, глаза скромно опущены в долу. Пару сопровождает кто-то из старших родственников и служанка в платье из бурого сукна.
Вторая группа: гетеры местного розлива и их обожатели. Тут пар нет. Одну или двух молодых женщин в ярких платьях, с высоко взбитыми и едва прикрытыми тонким шарфом волосами, сопровождает двое, трое, а то и четверо мужчин юного и зрелого возраста. Гастас, гуляющий с компании сразу трёх женщин тут же привлёк всеобщее внимание гуляющих.
Первое, что сделал юноша в верхнем городе – завёл своих спутниц в лавку готового платья. По его указаниям продавец выбрал для Ани одеяние из тонкого, хорошо выбеленного холста с бледно-голубой вышивкой по краю, льняное покрывало, способное заменить плащ и верхнее платье из тонкой, светло-серой, с голубым отливом шерсти. Покупка сопровождалась отчаянным торгом. По настоянию Гастаса, Аня переоделась в обновки тут же, в лавке. Ириша бросилась было помогать госпоже, но её оттеснили две прислужницы и девочке осталось лишь наблюдать за ловкими движениями вымуштрованных рабынь. Этакий бесплатный мастер-класс.
Третья рабыня тем временем принесла из примерочной снятое Аней платье, положила на прилавок, намереваясь аккуратно свернуть. Тонкая ткань одеяния привлекла не только женщину, но и хозяина лавки. Он мял батист, не веря своим глазам и пальцам. Заметив это, Гастас предложил: «Сбрось половину цены и оно твоё». Хозяин естественно возмутился, торг пошёл по второму кругу. Так что когда Аня вышла в лавку старая её одежда ушла к владельцу лавки за треть цены покрывала.
Уже на улице Аня спросила спутника:
– Зачем оно ему?
– Думаю, разрежет на полосы, прикроет прорехи вышивкой и продаст с прибылью, – отозвался Гастас. – Вы не жалеете о нём?
– Нет. У Ириши руки свободны, а я бы его всё равно на бинты порвала.
– Я так и подумал.
Следующим пунктом культурно-развлекательной программы стал городской храм. Каменная лестница, вырубленная в скале, выглаженная каменная площадка рядом со стеной крепости, четыре каменных столба, ориентированные по сторонам света, круг из двенадцати вертикально стоящих каменных плит с выбитыми на них изображениями богов и духов – этакие огромные, каменные «бабы» мужского, женского и среднего рода, плоский камень жертвенника в центре с горящими веточками сосны на нём.
Посетители храма смиренно жгли на огне крошки пахучей, сосновой смолы, о чём-то молились шёпотом. Тут же, на камне, у огня, в лужицах крови лежали голубиные головы, хвосты и крылья.
Гастас проявил щедрость. Он оплатил не только жертвенную смолу, но и двух овец. Служители держали их специально, для таких случаев, в пещере под храмом. Обрадованные предстоящим, сытным ужином жрецы заклали жертвы, щедро поливали овечьей кровью изображения богов на камнях и долго, с энтузиазмом разбирали овечьи внутренности, споря о том, что предвещают те или иные особенности потрохов. Как всегда, что-то обещало несомненную удачу, что-то предупреждало о возможных напастях, что-то разгадыванию не поддавалось.
Когда все боги получили свою долю крови, а огонь на жертвеннике затрещал, поглощая нутряной жир, Гастас спросил старшего жреца о предсказании. Рослый, благообразного облика мужчина с длинными, расчёсанными волосами и не менее длинной бородой, в широкой, неподпоясаной рясе, высокомерно уточнил:
– О котором из предсказаний хочет услышать воин, живущий одним днём?
– О том, где один придёт за двумя, чтобы сразить Повелителя Мёртвых, – ответила за спутника Аня.
– Так о каком предсказании хочет узнать воин? – повторил жрец, демонстративно игнорируя «женщину».
– О том, где один придёт за двумя, – сухо повторил вопрос спутницы Гастас.
– Вас четверо. Один – лишний.
– Я хочу услышать всё предсказание, – выдержке и невозмутимости наёмника можно было позавидовать.
– Зачем тебе оно?
– Гастас, тебе не кажется, что ты зря потратился на овец? – проигнорировав жреца, Аня отплатила ему за недавнее оскорбление.
– Зря? – подхватил её реплику воин.
– Ну да. Ему нечего ответить, вот он и расспрашивает. Ладно, золотой, по крайней мере, мы сберегли.
Лицо служителя богов пошло красными пятнами:
– Молчи, женщина!
Глаза Гастаса сжались в хищном прищуре. Он оскорблений тем более не спускал:
– Вы как всегда правы, госпожа. Об этом предсказании здесь действительно не знают. Да и насчёт других не уверен. Зря потратились.
– Да как ты смеешь, безродный!
– Что? – рука воина коснулась рукояти меча.
– В святом месте упоминать нечестивого злодея, не дающего мёртвым покоя, – поспешно и на несколько тонов ниже уточнил жрец. – Уходите.
– Сказал бы сразу: «Не знаю» – а ругаться-то зачем? Да ещё в святом месте, – не удержалась от прощальной шпильки Аня. Кое-что жрец несомненно знает, но ведь не скажет. Смысл ломиться в запертую дверь? Она повернулась к спутнику. – Куда теперь пойдём?
Жрец от ярости зубами заскрипел. На другие звуки он уже не осмелился. Наглый наёмник убрал руку с рукояти, ответил небрежно:
– Посмотрим. Вы правильно говорите, госпожа: где нет ничего, там ничего нет, а где ничего нет – искать нечего.
– Иришь, – окликнул Аня на спуске свою помощницу, – а что там были за боги на камнях?
– Не знаю, госпожа Анна, – ответила девочка. – В каждом городе почитают своих богов, духов города, духов предков. Но настоящих Богов – три: Многоликая, Мастер и Отступник. Многоликая – начало и конец этого мира. Она сопровождает человека всю жизнь. Мастер – творец, а Отступник… Наверно он и есть «Повелитель мёртвых». Говорят, что его землю охраняет армия мертвецов. И ещё говорят, что он хочет восстать против Многоликой, дабы избавиться от её власти.
– А почему они настоящие? – заинтересовалась Алевтина.
– Потому что они есть, – ответила ей Ириша. – И их могут видеть люди.
– Люди? Видеть богов? Чушь какая.
– Не совсем, – вступилась за девочку Аня. – Я, например, видела Многоликую в бреду, но такое страшилище даже бредом не объяснишь.
– Она являлась к тебе? В каком облике? – заинтересовался Гастас.
– В облике полуразложившегося трупа. Я думала, что это здешняя смерть, а оказалось – наоборот.
– Многоликая следит за порядком в мире. И за сроками тоже, но люди часто нарушают её сроки, – вступилась за богиню Ириша.
– Понятно, – кивнула Аня. – Мой срок тогда не пришёл и она решила вмешаться.
– И удачно? – Не удержалась от ехидной подколки Тина.
– Как видишь: да, – развела руками Аня. – Я ведь жива.
– Мастера мы тоже видели, – вставил реплику Гастас. – Инструменты мы купили в его лавке. Я и Тадарик, он город как свои пальцы знает, облазили весь рынок, но той лавки не нашли. Будто её и не было вовсе. Лавки нет, а инструменты есть.
– Очень хорошие, кстати.
– Ну, так их же сделал сам Мастер.
Алевтина в растерянности переводила взгляд с одного спутника на другого:
– Аня, что же получается? Ты видела здешних богов? Так, может быть, это ты – избранная? Ты, а не Мишаня? А как же камешки? Тот амулет, что дал нам Сириус?
– Они у меня, – Аня отогнула край одежды показывая двухцветный шнурок амулета. Только насчёт «Избранной» я не уверена. Многоликую я видела не наяву, а в лавке мы были с Гастасом. Наверно здешних Богов видели многие, иначе их не считали бы за настоящих. Мир здесь такой.
– Отступника не видел никто, кроме его учеников, – уточнила Ириша.
– Да, – вздохнула Аня. – И, похоже, нам нужен именно он.
………………………
Магов, гадалок, ведуний и ведьмаков в Белом Клине водилось в изобилии, однако одного упоминания о «Повелителе мёртвых» хватало чтобы слащавая улыбочка сползла с лица очередного «торговца будущим». После чего им, в лучшем случае, просто указывали на дверь. Обычно изгнание сопровождал истерический визг и вопли, а два раза их даже попытались побить. Уродливой, кривой бабе, вздумавшей изображать из себя дикую кошку Гастас просто дал в глаз, после чего она обмякла и посмирнела настолько, что позволила им уйти, хотя визжала при этом без перерыва. Кряжистому ведьмаку в лохмотьях, когда тот потянулся за дубинкой, воин показал меч. Мужик оказался с понятием и рисковать не стал. Ругань не в счёт. Последняя же блаженная, пятнадцатая по счёту, вообще после вопроса свалилась в эпилептическом припадке. Между прочим, в самом настоящем. А её то ли седая, то ли рано поседевшая сожительница просто вытолкала нежеланных посетителей на улицу. Тут комедией и не пахло.
– Как сговорились! – не выдержала Алевтина. – Так мы ничего не узнаем.
– Интересно, кого или чего они бояться? – Вздохнула Аня. Вопрос её остался без ответа.
– Здесь недалеко ещё одна ведунья жила, – не слишком уверенно заметил Гастас. – Кажется здесь. А больше я никого не знаю.
– По крайней мере мы будем знать, что сделали всё возможное, – вздохнула Аня.
– Разве что.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Узенький, кривой переулок круто спускался вниз. В конце его, как помнил Гастас, ютился домишко последней, известной ему городской Сивиллы. Что их спасло? Реакция наёмника, привыкшего ждать подвоха даже там, где казалось бы всё должно быть тихо и мирно? Подленькое желание убийц поглумится над беззащитными?
Гастас шёл впереди спутниц. Пусть даже всего на пол шага. Он и принял первый удар. Тень дёрнулась слева, блеснула медь, а парень уже выхватил оба меча и даже успел крикнуть: «Бегите!»
Звон меди, ругань, вопли. Девушки не оглядываясь бежали вверх по переулку, к спасительной, людной улице. И не убежали. Двое. Они вышли. Лениво, вразвалочку, поигрывая мечами и наглыми ухмылками:
– Оп-па!
– А мы тут!
Аня вдруг поняла, что она на улице одна. Тина и Ириша оказались где-то далеко, у неё за спиной. Она попятилась, споткнулась, почти упала. Парочка городских злодеев откровенно развлекалась, наблюдая за беспомощными метаниями жертвы, и не спеша, по-хозяйски наступая на перепуганных женщин.
– Сейчас мы вас будем резать…
Удар обрушился на Аню сзади и сбоку. Даже не удар. Толчок. Но какой!
Девушка буквально впечаталась в ошкуренный и занозистый частокол забора, успев краем глаза увидеть, как начищенное до золотого блеска бронзовое лезвие входит под рёбра любителю «резать» и как стекает у него с лица глумливое выражение, сменяясь гримасой боли и ужаса.
Второй душегуб попытался поразить неожиданного защитника сбоку, но в узости переулка ему помешало тело товарища и Гастас, левым мечом легко отвёл предназначенный ему удар. Сильный толчок вперёд и, почти одновременно, рывок назад позволили юноше освободить от трупа и правый меч. Подгоняемый страхом, противник нанёс прямой удар. Гастас поймал и его, зажав вражеский клинок в перекрестье своих мечей, выбил оружие из рук противника, взмахнул правым мечом. Уличный убийца заверещал, как застрявшая в заборе свинья, дёрнулся в одну сторону, в другую. Подвернувшаяся нога спасла его от мгновенной смерти, впрочем не изменив положения к лучшему.
– Господин, господин! Не надо! Я всё скажу! Всё!
Бронзовые мечи замерли в воздухе:
– Говори.
– Нам заплатили, господин…
– Кто?
– Он из слуг Чёрного. Он дал нам двадцать золотых. По пять золотых за голову, он…
– Кто он?
– Не знаю, господин, я …
Удар меча разворотил человеку грудную клетку. Рука наёмника привычно прошлась по одежде бьющегося в судорогах трупа: кошелёк с мелочью на поясе и ещё один, совсем маленький, с монетами посолидней – за пазухой. Так же быстро Гастас обшарил одежду второго покойника, снял с шеи цепь из одинаковых серебряных колец-монеток.
Аня, преодолевая головокружение, наконец-то отлепилась от забора, позвала неуверенно:
– Тина, Ириша, где вы?
Её спутницы нашлись метрах в трёх от места схватки, у запертой калитки.
– Гастас, уходим? – смотреть на трупы Аня не могла.
– Да.
– Куда?
– Туда, – парень махнул рукой в сторону спуска. Туда, откуда они только-только бежали. – С этой ведьмой я всё-таки поговорю обязательно!
От тона, каким были произнесены последние слова у Ани волосы на голове зашевелились. Вспомнился Лагаст, учивший сивого мудреца вежливости. Аня невольно коснулась ушибленного плеча и, заметив неожиданное смущение парня, поспешно отдёрнула руку. Ну да, воин отшвырнул её, как пёрышко, и этим спас жизнь. Неважно, что не очень вежливо.
– С ведьмой? А причём здесь она?
– Притом, что нас чуть не прирезали на пороге её дома.
– Так калитка-то заперта…
– Это – задняя калитка. Она – в сад ведёт. А вот ведьмины ворота – там, откуда на нас те, трое выскочили.
– Аня, это же ужас что! Я не пойду туда! – Алевтина приходит в себя и ищет сочувствия. По старой памяти. Совершенно напрасно, потому что перебивает её Гастас:
– Оставайся.
– Что? Почему?
– Не можешь идти – оставайся, – поясняет вместо парня Аня. – Нести тебя некому.
Они опять спускаются к дому колдуньи. Девушки на полшага позади, воин – впереди. Возле трупов Гастас наклоняется, обшаривает всех троих, вытирает окровавленные руки об одежду убитых. Густеющая кровь тремя ручейками стекает по белым камням, пока не сливается в один поток. Да, наёмник здорово спешил на помощь спутницам, если не обшмонал свои жертвы сразу. Добыча явно улучшает его настроение: не зря потрудился.
Аня проходит мимо трупов стараясь не запачкать кровью подошвы и пряча глаза, лишь бы не встретиться с укоризненными взглядами мёртвых. «Извините, мужики, не мы первыми начали».
От удара хлипкая калитка распахивается, чуть не слетев с петель, и Гастас буквально вваливается. Для начала во двор.
..............