Это был уродливый старый рояль…
Его жёлтые клавиши устало смотрели на проходящих мимо людей. Крышка его давно покрылась глубокими сухими трещинами. Она уже так утомилась открываться, подпуская к своей душе всё новых и новых «маэстро», что стала всего лишь бесполезной и неподвижной частью одного угрюмого и больного целого. Её уже никогда не опустят. Хочешь? Попробуй. Сумеешь? Сыграй.
Сотни и тысячи глаз наталкивались на старую деревяшку в углу одной из комнат в пожилой богатой квартире, но не нашлось и пары, что задержались бы дольше, чем на миг.
Старые ржавые педали будто всё ещё тянулись к ногам случайных прохожих, но, едва получив лишь одно прикосновение, они издавали жалобный стон страдания и боли, что не могло не отпугивать.
Дни сменялись неделями, те – месяцами, что, в свою очередь, превращались в годы. Со временем старый рояль стал всего лишь подставкой под вазоны со старыми сухими фикусами, так же никому не нужными, как и он сам.
Вскоре о старике и вовсе забыли.
Тоски и одиночества не выдерживали и струны. Медленно, по одной, они лопались, издавая протяжный стон отчаяния. Но никто ничего не слышал, а если и слышал, то не шибко беспокоился: старая игрушка, ничто не вечно.
***
Однажды в дверь постучалась Беда. Она вошла тихо и незаметно, разгоревшись после угольком дешёвой сигареты.
Желтые клавиши рояля смотрели на пламя со смирением и покорностью.
Голодные языки пожирали всё вокруг. Горели книги, картины. Горели даже старые чахлые фикусы в вагонах.
И только потрескавшийся от старости инструмент не был тронут острыми горячими лезвиями.
Будто старик-рояль должен был всё же дождаться своего Мастера.
Но никто не пришёл. И не придет никогда, наверное.
Ни одна стихия не сможет разрушить то, что так искренне мечтает быть уничтоженным.
Ни одна беда.
Кроме Одиночества.