Курортный городок прибрежной косой растянулся вдоль морского залива, который накатывал водными потоками в приливах и отливах на мелкий жёлтый песок, из светлого, почти белого, делая его мокрым и непривлекательным, как буря, собравшаяся чёрными тучами на небе в ожидании своего часа, когда можно будет разразиться ураганом на землю и поглотить все, без исключения, окрестности, окутав их крупным проливным дождём, потопив леса и долины, вынеся на поверхность тот сырой тёмно - бурый песок, ставший почти окаменелостями прошлых веков.
Но в лучшие времена, когда светило яркое или, не очень, солнце, иногда глядящее сверху вниз, на землю сквозь сплошные дымчатые облака, сливающиеся в единое не прозрачное целое, берег становился таким же ярким, как и небесное светило, притягивающее к себе людей, своей теплотой и благожелательностью, обещающей что-то неземное, какое-то не испытанное ещё блаженство, когда можно будет, смело погрузиться ногами по щиколотки в эту огромную, бесконечно- жёлтую пустыню, потом пройти чуть вперёд, и, оказавшись у самого берега синего моря, упасть уже в водную пучину, которая с радостью примет тебя в свои благосклонные объятия, заставит покачаться на белых барашках прибойных волн, унесёт чуть в глубь, где ты сможешь насладиться вечным покоем, оказавшись на спине и запрокинув голову вверх, увидеть весь мир, состоящий из бесконечного белого облака и синего неба с оранжевым солнцем.
И поэтому люди, которые проживали в этом городке, или приезжали сюда на отдых, всегда стремились поймать именно эти моменты переменчивой и капризной погоды, которая чаще всё же радовала их, порою разбивая их надежды на солнце и жаркий день, с силой накатывающимися волнами, украшенными полу- прозрачными кучеряшками, на прибрежный песок, и оставляя после себя горы тёмной, непривлекательной, дурно пахнущей тины вперемежку с разным мусором, извлечённым со дна морского залива.
Они приходили сюда, как только на горизонте, у той полосы, где вода граничила с небом, появлялся еле заметный розоватый блеск, означающий пробуждение нового дня, когда воздух ещё трепетал от свежести, без начавшегося полуденного зноя, пытаясь всей грудью вдохнуть весь аромат морского бриза, собрать в единое целое всю прелесть предстоящего солнца, его вечернего сумеречного заката и вновь наступающего рассвета.
Хотя, местные жители и приезжие по-разному проводили свой досуг в этом курортном городке, было всё же то одно, что их объединяло, это - время года, тот период, с июня по август, и очень редко по сентябрь, когда все они выглядели одинаково, одинаково беспечно, и праздно шатающимися по морской прибрежной полосе, или отдыхающими в шезлонгах, стоящих на зелёных лужайках, на своих дачах, но при этом всегда не озабоченные, никакими проблемами, кроме тех, как бы получше отдохнуть.
***
Вот и Таня с Серёжей давно следовали этому неписанному правилу, отдохнуть на всю катушку, поймав, если не первые лучи солнца, то хотя бы использовать летние месяцы по полной. Да, им и не очень нужны были эти красочные закаты и рассветы, они не были большими любителями природы. Таня, предпочитала флоре фауну, потому что больше всего на свете любила котов, а её спутник, просто обожал выпивку. И эти две их черты натуры прекрасно, почти идеально уживались друг с другом, когда Сергей, по обычаю, сидя на террасе деревянного, двухэтажного дома, наливал себе рюмку за рюмкой, постепенно переходя к таре большего объёма, а Таня в одежде выходного дня, в сопровождении очередного полосатого мяукающего любимца, носилась с тарелками в руках, из малюсенькой комнатушки, больше походящей размерами на купе поезда, но гордо называемой кухней, где с трудом умещалась двух конфорочная плитка и столько же газовых баллончиков, и, в общем-то больше ничего, она перемещалась в направлении к примыкающей к этому купе террасе, где ставила на низенький столик, накрытый, всегда, почему-то не салфеткой или скатертью, а листами использованного печатного издания , газетой «Правдой», которую, как правило, до того успевал прочитать дед Сергея, фамилия которого была Козлов. Но козлом, как однажды назвала его соседская девочка, он не был, он очень любил своего единственного внука, который успел в 15 лет тайком от родителей выпить вина, и с тех пор, заработав эпилепсию, уже не переставал прикладываться к полюбившейся ему бутылке с этим напитком, называемым часто не водка или ром, а зелёный змий-искуситель. Вообще-то, он в основном-то, в этой жизни и любил, только выпивку, себя и периодически женщин.
Правда, прекрасный пол, почему-то не хотел отвечать ему взаимностью. Особенно, после того, как молодой и ещё не опытный Серёжа с очередной пассией, и с громкими песнями и плясками приезжал в дом деда с бабкой на такси, чтобы продолжить начатый, где-нибудь в баре или ресторане банкет, а потом у него по обычаю, но неожиданно для его спутницы, случался приступ, и женщина, получившая вместо желаемого удовольствия от секса, нечто иное, удовольствие, наблюдать, как её кавалер, пуская длинные слюни, вовсе не вожделения или похоти, бьётся в конвульсиях головой о деревянный пол, и следом, в ужасе, не говоря ни слова, подхватив все свои одежды, она покидала пресловутую террасу, на которой сейчас в благостном расположении духа сиживали эти двое, в окружении ещё и двух-трёх котов или кошек.
Это то, что дозволялось Татьяне, иметь любое количество этих животных, в обмен на возможность безболезненно выпивать, зная, что всё же сильно виноват, особенно, когда после ублажения своей натуры спиртным у Сергея случался очередной эпилептический припадок, а его гражданская жена, уже плюя даже на своих полосатых и пушистых любимцев, вынуждена была, во избежание худшего, сначала – засовывать ему в рот, вставляя между зубов ложку или какой-нибудь другой столовый предмет, дабы упившийся вдрызг мужчина её мечты, не остался без языка, попросту не откусив его, а потом стирать простыни, которые всегда в таких ситуациях оказывались бесстыдно обмоченными, будто у подростка, страдающего энурезом.
После всего этого, после извержения вулкана, почти в прямом смысле этого слова, после перенесённых эмоций, как после взрывной волны, пару, только что мирно сидящую на террасе, раскидывало по разным комнатам - он оставался там же, лежать на диване около низенького столика с недоеденной снедью, сиротливо лежащей в тарелках, а Татьяна скрывалась в дальних комнатах, где обитали родственники Сергея, тот самый дед по фамилии Козлов и его жена, бабка своего внука, где благоверная и сестра милосердия в одном лице, находила для себя временное пристанище.
Но, спустя три-четыре дня, всё зависело от силы произошедшего извержения вулкана, от тех баллов, которыми разразилось очередное землетрясение в кратере Сергеевого организма, вызванное выпитой водкой или вином, когда он вынужденно отлёживался в уже чистых простынях, заботливо поменянных его подругой жизни, вновь эти двое оказывались вместе, на одной террасе, где просто обязаны были отдохнуть, как все нормальные люди, спешившие насладиться коротким, летним периодом тепла и отпускной беззаботности, ещё и потому, что на зиму пара перебиралась во внутренние помещения этого, хоть и двухэтажного, но неказистого дома, больше походящего на китайскую пагоду, где их ждала комната без единого окна, а только с двумя дверьми, с выходом на ту террасу, не отапливаемую в холода, и в общий коридор, соединяющий все остальные апартаменты этого жилища.
Правда, в их летнее место обитания можно было ещё пробраться через слуховое окно, что и сделал однажды Сергей, у которого забрали дверные ключи, чтобы он не продолжил успешно начатый накануне банкет, когда зайдя в туалет, и чуток посидев на толчке, сославшись на понос, и подумав как раз то время, которое предусматривало расстройство желудка, он протиснулся в это узкое отверстие, будучи сам по природе длинным и тощим, и таким образом вытек на улицу и благополучно утёк в питейное зелёное пространство. Благо, всё это происходило в период летнего солнцестояния и много одежды для побега на свободу ему не понадобилось, вполне достаточно было надетых на нём парусиновых брюк и простой майки, а местные алкаши так и вовсе с огромной радостью приняли его за своего, тем более, что когда гулял Серёжа, правда, всё же на свои, а не на чужие, то гулял и радовался весь район, где помимо него проживало ещё немало любителей выпить.
Собственно, специально ждать, когда их собутыльник выпадет из слухового окна, чтобы составить им компанию и не нужно было, всегда на подхвате был сосед, готовый сообразить на троих, и живущий в непосредственной близости, а именно, прямо за стенкой той террасы, в которой обитали эти двое – почти что ботаник, обожающий флору, но в виде зелёного змия и любящая без памяти фауну, его подруга.
***
Но не только терраса примыкала к стене соседа, и не только жил за ней ещё один непревзойдённый любитель сообразить на троих, их жилища, семьи Козловых и соратника по накатить, объединены были общей кровлей, что, конечно же, способствовало ещё большему сближению их родственных душ. И, если Сергей думал только о себе, о выпивке и ещё, о женщинах, то Эдик мечтал, ко всему прочему, и о том, как построит свой собственный, отдельный от Козловых дом. А, так как его фамилия звучала, почти один в один, с одним из гоголевским героев из «Мёртвых душ», того, кто был другом мечтателя - Манилова, а ведь известно, что Чичиков подстраивался к той атмосфере, которая царила в доме Манилова, что «маниловский уклон» был не чужд его душе, и потому Эдуард, будучи по метрикам, Чичиным, и вёл себя в полном соответствии с одним из персонажей той книги.
Что значит, мог часами, когда не пил горькую, сидеть за столом, за чашкой чёрного или зелёного чая, наливать этот напиток в блюдце, и для ещё более быстрого процесса остывания, дуть на горячую коричневатого или желтоватого цвета жидкость, и при этом загадочном процессе медитирования, мечтать о том, как всё у него, когда-нибудь само собой состоится - и дом сам построится, и просто жизнь его наладится, тоже сама собой, потому что, в отличие от своего соседа, который вкалывал официантом в местном ресторане, он вообще нигде и никогда не работал, если только в тарном пункте, где периодически, между приёмом пустых бутылок и банок, принимая попутно на грудь, отрубался и заваливался спать в подсобном помещении, потом приходил в себя и вновь заступал на вахту, к прилавку, и так и крутился весь день в поте лица Чичин Эдик, а потом, приходя домой, после трудов праведных, мог снова начинать соответствовать тому гоголевскому герою, другу Чичикова.
Тем не менее, не смотря на эти небольшие расхождения в интересах, общая крыша всё больше связывала мужчин - соседей, причём, настолько крепко, что и их одинаковый, неугасаемый интерес к женскому полу, привёл однажды их к общим женщинам, а постоянное пребывание в состоянии сильного или лёгкого подпития, что особого значения уже не имело, ещё больше толкало соседей к более тесным соседским отношениям, не групповому интиму, а к обладанию одной и той же женщиной, но попеременно. Да, и как ни крути, одновременно любить одну и ту же даму сердца, всё равно у них не вышло бы, потому что, если Сергей периодически между запоями, трясся в эпилептических припадках, и мочился на свои простыни, то его друг Эдик в иные моменты ходил на охоту за белками, правда, без ружья, зато со стаканом белой прозрачной жидкости с повышенным градусом. А так как эти их периоды временного выпадения из жизненного пространства не совпадали, то, так и не пришлось им ни разу поиграть в любовь втроем или даже вчетвером.
Да, и надо бы учитывать, что регулярно повышаемый градус вместе с увеличивающимися дозировками спиртного, приводил всё чаще и чаще не только к половой несостоятельности у обоих мужчин, а и к банальной потери самих себя, когда терялись остатки уже нетрезвого ума, и просто пропивался человеческий вид, оставляя позади себя, где-то в глубоком прошлом, всё то, что обычно прилагается к набору человеческих качеств, и совесть с пониманием нравственности в том числе. Они больше своим поведением приближались к любимым ими животным.
Так что, чего там было, говорить о том, что их давно уже объединяла не только, ставшая совсем родной, крыша их общего дома, когда, точно так же, за близкую и родную Эдиком принималась Татьяна, которая между тем, и сама не прочь была отомстить непутёвому гражданскому мужу за его присутствующую любовь только к самому себе и ко всему выше перечисленному, но только ни к ней. Потому что, являясь обслуживающим персоналом у себя на работе, в ресторане, Сергею очень хотелось, чтобы хотя бы дома, ни он подносил клиентам уставленные тарелками с едой подносы, а ему, ну, и заодно, делали, что-то ещё приятное, к примеру, бонусом стирали и гладили ему, его рубашки, ну, и готовили и убирали, в том числе, с чем успешно и справлялась любительница котов и кошек, предпочитающая животных людям, ибо мужа гражданского она всё ж таки не любила, как и своего пятилетнего сына, которого, сходясь с Сергеем, по его же требованию, отдала на воспитание своим пожилым родителям. А то, как же, ведь, Серёженька, конечно же, в первую очередь, любил себя самого, потом, выпивку, а на третьем месте, после выпивки или выпитого, у него были посторонние женщины, причём, совсем не важно, какие, а Тане ничего не оставалось, при таком раскладе, как свои не воплощённые в полной мере материнские чувства перенести на котов, которые ещё и периодически делали её то мамой, то бабушкой или даже прабабушкой. Потому она и не прочь была иногда, всё же полюбить соседа, который был к тому же и моложе её несостоявшегося в полной мере мужа. А тому, чисто по - соседски, тоже было давно без разницы, с кем именно завалиться в кровать, вполне могла сойти для этой цели и мать его друга, проживающего в этом же районе, этого милого курортного городка, которая с трудом переставляла натруженные после работы на пивзаводе ноги, и которую можно было даже не приглашать в дом, а лечь прямо у забора в ближайшую канаву, и, задрав ей юбку, изобразить кролика в минуты спаривания с крольчихой, что собственно и делал Эдик, даже не находясь в состоянии алкогольного опьянения.
Порою, казалось, что для его любовных утех, проходивших в пьяном, и не всегда, угаре, ему подошёл бы и шатающийся сутками напролёт вдоль забора пьянчужка-сосед, которого все звали просто «Шлёп-нога», потому что свою настоящую ногу он потерял, упившись однажды до такой степени, что сам же и прилёг отдохнуть на железнодорожные пути, и после этого в натуре брутально захромал, что не послужило ему поводом для прекращения постоянных возлияний, а наоборот, этот случай усугубил уже имеющуюся у него проблему и он продолжил отираться у винно-водочных магазинов и домов добрых соседей, в надежде, что они ему нальют. А, разделяя с Эдиком данные интересы, и периодически всё же соображая, и с ним на троих, вполне себе мог сойти на роль любовника для того.
Уже потому, что Чичину, не Чичикову, давно и абсолютно всё, в этой жизни было по барабану, не смотря на молодость лет, а было ему тогда всего, то ли 25, то ли 26, собственно, как и его соседке, Тане, тоже страдающей диагнозом пофигизма, которая старше него была лет на 10-13.
Ну, в самом деле, не могла же она любить только плотоядных представителей фауны, потому, иногда вспоминая, что и сама она - женщина-самка, и пёрлась в гости за стенку, благо никуда особо далеко ходить не приходилось. То есть, почти что, как по волшебству, по - моему хотению, по - моему велению, стоило только подумать, вспомнить, глядя на лежащего мужа-официанта после очередного извержения Везувия, что и она имеет отношение не только к обслуживающему персоналу, который был сейчас почти мёртв, но и к женской особи, и можно даже, не стучась в дверь, без особых церемоний, захватив с собой тарелку с какой-нибудь едой, навестить соседа, чему тот всегда был рад, потому что был временно холост и потому почти всегда голоден, а не сыт. А питаться одной водкой даже у него, уже прожжённого, хоть и молодого, алкоголика, не получалось, есть всё равно хотелось, и вот тогда, на выручку и приходила гражданская жена его соседа.
***
У Эдика не было террасы, его половина от общего с соседом целого, состояла из трёх малюсеньких комнат, а больше просто каморок, и кухни вместо коридора, потому нынешний друг Манилова Чичин и мечтал о чём-то более высоком, этажа так в два-три, и прекрасном, потому что устал ютиться в этих малых квадратных метрах, ещё и без каких-либо цивилизованных удобств, ибо воду для мытья и других домашних нужд он таскал из колонки, расположенной в таком же маленьком дворике, как и его замечательный домик, дрова носил оттуда же, из-под навеса у деревянного сарайчика, в котором заодно можно было, зависнув в позе орла, над круглой дыркой, диаметром превосходящей его мягкое место, облегчить свои физические страдания, после выпитого и съеденного…
Но, при этом, весь этот несуществующий, на самом деле, комфорт, и отсутствие привычной террасы, не мешало Тане с удовольствием и даже с наслаждением проводить своё свободное, от забот о муже, время у соседа, гоголевского друга Манилова, тем более, что Эдик тоже очень любил котов, предпочитая их собакам и прочей живности, за исключением кроликов, разведением которых он занимался и хомяков, целое семейство которых, он содержал, всё больше, бегая между своими тремя комнатушками с мухобойкой в руках в погоне за ними, и вылавливая, когда они неожиданно исчезали из поля его зрения, потому что те - папа, мама и каждый раз разное количество их детей, то и дело, сбегали со своего места проживания.
Тем не менее, молодой алкоголик настолько был сентиментален и так любил это святое семейство, что своими руками соорудил им деревянный домик, внешне выглядящий, как русская избушка из народной сказки, со ставеньками и входной дверью, закрытой засовом, и даже со вторым этажом, и маленьким навесным балконом, напоминающим соседскую террасу… Эта хомячья конура была на порядок лучше его собственной, и всё равно, грызуны не ценили в полной мере заботу о них, и предпочитали прятаться в углах кухни, делая сами себе гнёзда, из бумажных кусочков, от разных продуктовых пакетов, нарезанных их острыми зубами.
Когда Чичин, золотых рук мастер, работал над идеей создания этого домика для своих любимцев, а потом возводил из сруба первые стены, то в голове у него маячил его собственный будущий дом, о котором он так мечтательно всё, вёл разговоры за чашкой чая, потому и вышла эта избушка для хомяков, не на курьих ножках, а самая, что ни на и есть, настоящая, только в некотором масштабе, будто макет его собственного дома, стоящий теперь на прикроватной тумбочке в одной из его комнат.
В общем, когда соседка Таня заходила к нему в гости, то всегда в руках у неё были не только тарелки со съестным для обездоленного холостяка, но и пакетики с завёрнутой снедью для его питомцев, и кошку Машку, она тоже не забывала, сразу у порога кухни ставя мисочку с сырой рыбой, хотя, та, в отличие от своего хозяина, не мучилась особо от приступов голода, ибо могла самостоятельно обеспечить себя едой, без посторонней помощи, сходив во фруктовый садик, состоящий из трёх старых яблонь и переросшей в дичок сливы, на охоту за крысами или кротом.
И это общее, что связывало сегодняшнего друга гоголевского Манилова, Чичина и Татьяну, эта любовь к животным, тоже ещё больше сближала их, и даже без совместного распития алкоголя, она толкала их сначала в объятия друг к другу, а потом и в общую кровать, где Эдик с огромным энтузиазмом демонстрировал свои способности страстного любовника, учитывая его годы, но не как молодой жеребец, а как кролик, который сидел в клетке за домом, и тоже в этот момент оприходовал крольчиху, в том же ритме, в унисон своему хозяину, или всё же наоборот, тот подстраивался под ударную волну любимого животного, тоже из разряда грызунов, что сгруппировавшись, дружной стайкой сидели в эти незабываемые минуты наслаждения на верхнем ярусе своей избушки и готовились к очередному побегу.
В общем, вся эта идиллия, ублажение друг друга, в окружении любимцев соседа, пока официант был не трезв или пребывал в очередном опохмельном отходняке, так бы и проходила, но, как говорится, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало, а Эдик, как и любой горький пьяница, очень любил поплакать, то однажды, когда он, идя с ведром к колонке за водой, где по обычаю, в засаде сидели осы, в надетых полосатых рубашках, и как заправские зеки, угрожающе жужжа, и размахивая острым жалом вместо ножичка, угрюмо насупившись, глядели на него из- под деревянной доски у основания этого искусственного родника, где они давно уже, почти три года назад, соорудили себе гнездо, как на непрошенного гостя, пожаловавшего во внеурочный час, и, если бы в тот раз от хозяина участка, на котором водрузилась часть его дома, не так сильно попахивало спиртным, а у него не возникло бы повода в очередной раз громко всплакнуть, когда предводительница этой осиной разбойничьей шайки больно и метко вонзила своё холодное оружие ему в босую ногу, а на беду, мимо убогой калитки, скромно спрятавшейся, где-то в покосившемся заборе, не проходила бы молодая женщина и не увидела бы всю эту сцену с дикими пчёлами, и не обладай бы она той же сентиментальностью, что и алкоголик Эдик… в общем, если бы не все эти стечения обстоятельств, так и не закончилась бы та идиллия с соседской женой.
Но теперь её место заняла добрая женщина по имени Стася, которая не только утешила горе- садовода-любителя, после его неудачного похода к колонке, но и въехала к нему в дом, ещё и со своим питомцем, которого пришлось поселить рядом с той дыркой в деревянном полу, куда ходили облегчиться гости и сам хозяин, потому что новый любимец, по утрам, хоть и был не настоящим, а декоративным петухом, громко орал ку - ка- ре- ку, и будил всю округу, не только обитателей маленького домика без террасы, на которой, но на своей половине вновь заседали те двое, а Эдик теперь с тем же кроличьим энтузиазмом, что и занимался раньше любовью с Таней, рассказывал всем, что у неё низко расположена матка, он самолично в этом имел возможность убедиться, и потому он с ней теперь больше ни-ни, потому что его-то, угрожающие размеры, как те осиные жала, не предназначены для таких препонов, при любовном входе и выходе.
***
И всё продолжилось, почти без изменений, двое по-прежнему сидели на террасе в окружении котов и кошек, рюмок и бутылок, подносов с пищей насущной, стоящих на старой, прочитанной дедом Козловым газете «Правда», и прочих милых привычек. Правда теперь уже условно семейные пары захаживали друг к другу в гости, чета Чичиных к чете Козловых, когда у первых была возможность лицезреть Таню, в надетом пиджаке красного цвета, в котором она ходила на работу, трудясь на ниве бухгалтерии, но, почему-то не сидящую в офисном кресле, а лежащую на диване в этом прекрасном одеянии и прикрытую уютным, домашним пледом в клеточку. По всему было видно, что она не делала разницы между рабочими и домашними делами, что позволяло ей в том выходном наряде находиться на кухне и в постели одновременно, при этом всё жалуясь на эгоизм своего суженого, не способного обеспечить ей достойное существование, которого она заслужила. Что она имела ввиду, когда произносила эту фразу про достойное существование тоже было не совсем понятно. Ведь свой выбор в этой жизни она давно сделала, отдав на воспитание своего малолетнего сына своим родителям, и став няней великовозрастному лбу, но ведь няней, а не женой, так чего было хотеть от него, ежели ему требовалось подтирать не только сопли, но и следить за тем, чтобы не обмочил исподнее, какой заботы, ещё и материальной, она ждала от Сергея, проворовавшегося официанта и бармена, попутно пропившего все свои мозги, способного только на то, чтобы не забыть о себе любимом, привезя из очередной поездки за рубеж вещи, в которых он мог щеголять потом перед другими женщинами, не имеющими никакого отношения к статусу его няньки или домохозяйки. Потому и заказанные ему Татьяной модные сапоги, так и остались стоять на полке в магазине, в ожидании более достойного и подходящего покупателя. Ещё и потому, что, будучи старшей по возрасту, женщина, давно поставила крест на своей интимной жизни и, не стесняясь, а даже нарочно, выпячивала свою непривлекательность перед молодым ещё мужчиной, демонстрируя надетые на себе длинные розовые панталоны, вместо изящных кружевных трусиков, которые, между тем, тоже имела в своём гардеробе, не только красный бархатный, пиджак для выхода в свет, и замызганный, застиранный домашний халат, уже не понятного цвета.
Тем не менее, она отлично справлялась с назначенными ей официантом обязанностями, отлично его кормила, холила и лелеяла его особу, не пугалась, уже свыкнувшись с его приступами, грязной работы по стирке не только обмоченного, но и изгаженного его собственными экскрементами белья, потому что, и такое случалось в жизни алкаголизированного эпилептика, а получить то, что ещё периодически ему требовалось, он мог, сходив привычно на сторону, да и появившаяся на второй половине их общего дома, молодая жена Эдика Чичина, тоже давно привлекала его внимание, хоть и в редкие, но в моменты не замутнённого его разума водкой.
Частое хождение друг к другу в гости, совместное время препровождение, то за чашкой кофе и беспредметными разговорами ни о чём, и обо всём, то в перекидывании в картишки, в «дурака» или в «девятку», давало больше возможностей обеспокоенному уже угасающей своей половой функцией и редкими всплесками возникающих желаний, Сергею, когда не хотелось упустить, дарованный природой редкий шанс ещё почувствовать себя мужчиной, поближе разглядеть все красоты не своей жены, и, в конце концов, воспользовавшись периодическим отсутствием соседа, уже в одиночку заскочить к ней на огонёк и близко, ближе, чем полагалось просто знакомому, посидеть рядом с молодой Стасей, возбуждающей его плоть своим пахучим ароматом молодости и привлекательности, которая к тому же, не валялась в одежде выходного дня на диване и под одеялом. Она вообще, очень выгодно отличалась от этой компании завсегдатаев питейных заведений, и одному только богу было известно, как она вообще, оказалась в этом обществе прожжённых алкашей, потому что и верная подруга официанта, тоже была порою не дура, пропустить рюмочку - другую, или даже иногда упиться вдрызг.
Возможно, тут сыграла злую шутку со Стасечкой молодость, неопытность и неискушённость в делах сердечных, но, что было, то было. И чуть позже, когда вся эта история обрела своё логическое завершение, или даже чуть раньше, она успела побыть некоторое время любовницей не пропившего до конца, в отличие от своих мозгов, половую потенцию Сергея. Случившееся между ним и Стасей, оказалось для него неким временным бонусом, полученным, как вознаграждение за все остальные его беды по здоровью, которое, тем временем, всё же ухудшалось, и приступы, те извержения вулкана, возникали всё чаще и чаще, чем не улучшали и так не лучшее состояние его нервной системы, позволяя ему впадать в состояние полного неадеквата, когда человек уже не контролирует свои поступки, хотя ответственность за них всё равно, несёт.
И казалось, что именно этот факт, отсутствие трезвой оценки происходящего, усугублённое приобретённым, а не врождённым диагнозом хронической уже эпилепсии, тянущей за собой не только изменение личности, но и порождающей бурные фантазии, которые были далеки от реальности, и подтолкнёт именно Сергея к тому логическому концу, который всё же состоялся в этой необычной или всё же обычной истории, произошедшей в курортном городке, куда люди приезжали на лето отдохнуть, и где те двое так и сидели на террасе своего дома.
Но всё произошло совсем, не так как должно было бы быть, а неожиданно, участники тех событий поменялись местами. Хотя, тоже нельзя утверждать, что и здесь сыграл факт какой-то непредсказуемости. Потому что, если знать о том, как Эдик однажды, возвращаясь поздно ночью домой на своей машине, не сделал даже попытки остановиться в месте, где произошла авария, в которой пострадал его близкий знакомый, сбитый проезжающим лихачом-мотоциклистом, аргументируя такое своё поведение позже тем, что возьми он того, чтобы отвезти в местный стационар, салон его недорого автомобиля был бы испачкан кровью, то и в произошедшем позднее не увидишь ничего из области чего-то невероятного, а даже наоборот, можно проследить некую закономерность совершенного им уже чуть позже поступка.
Так что, наверное, найденные в огромной луже крови растерзанные, но хоть не расчленённые, тела Сергея, самозабвенно любящего только самого себя и водку, и его верной подруги Тани, любительницы котов и кошек, которые сначала обнаружил дед Козлов, и который, в отличие от этих двоих, просто боготворил своего непутёвого внука, лежащими на той веранде, где уже, казалось, они вечно присутствовали, а потом вызвавший участкового из местного отделения милиции, не были какой-то случайностью или чем-то из ряда вон выходящим.
Ведь накануне, узнавший об адюльтере своей Стаси и соседа из-за стенки, великий мечтатель гоголевский друг Манилова, привыкший, если что, всё решать с помощью водки, не выдержал такой обиды, нанесённой ему его благоверной и её случайным любовником, воспользовавшегося своей последней возможностью ощутить себя мужчиной, в том плане, как он это понимал, чего давно уже не доставало Эдику, который мог теперь только наблюдать, как спариваются его любимые зверушки, хомячки, вечно готовые к побегу и кролики, сидящие на задней стороне двора в клетке, а потом в сердцах, от того, что это не он оприходовал очередную самочку, мог линчевать самца, и, освежевав его тушку, кинуть полового гиганта на стол для приготовления вкусного жаркого из своего бывшего любимца, превзошедшего его самого в мужской силе.
И потому, не было в этом, чего-то удивительного или странного, в том состоявшемся адюльтере, наказание за который, не только вынесение приговора, привёл в исполнение сам пострадавший, хорошо употребивший, больше для храбрости, а не от горя, и в состоянии полностью помутившегося рассудка расквитавшийся с соперником, убив заодно и его благоверную, которую в пьяном угаре тоже посчитал виноватой, совсем позабыв о том, что когда-то нежно любил её, правда, всё же низко расположенная матка, помешала видно ему продолжать в том же духе, а то, всё могло бы произойти совсем иначе.
И Эдик Чичин сам мог бы стать жертвой алкогольного опьянения, но уже своего соседа – эпилептика, не случись вся та цепь событий, с теми пчёлами и его походом за водой к колонке, которое привело его к знакомству с сентиментальной Стасей, готовой в любой момент пожалеть бедолагу, пропившего все остатки чего-то человеческого у себя, пожалевшей только потому, что его укусила оса, а он при этом громко заплакал, чем и вызвал её сочувствие. Хотя, её жалость, всё же оказалась ей на руку, и она осталась жива. И то, только потому, что уже до того покинула негостеприимные пенаты своего случайного мужа, почувствовав надвигающуюся опасность, не зря же, хомяки, не смотря на постоянную заботу о себе, со стороны Эдика, на заботливо выстроенный для них из бревенчатого сруба дом, всё стремились сбежать от него…
Вот и сейчас они снова, всем своим дружным семейством сидят на верхнем ярусе, где находится их терраса, готовые к побегу, потому что с соседской бежать уже некому. Те двое навсегда остались на своём любимом, уже культовом месте, чьи тела оказались потоплены не столько в крови, сколько в той бесконечной рюмке спиртного, уготовившего им такой не лучший, но вполне себе логичный, конец…
05.06.2017 г.