Наташа подошла к сидевшему за столом мужу и положила на плечо руку.
- Бедненький… Тебе кофе сделать?
- Кофе? Сделать. Что там в мире происходит?
- В каком мире?
- Ты же «Время» смотрела?
- А-а. Межнациональная рознь.
- Опять?
- Опять. Русские, говорят, во всём виноваты. Житья никому не дают.
- Они такие, эти русские.
- А что, не такие? Вот ты, например, сам не живёшь и мне не даёшь. Нарисовал какую-то железяку и любуешься ею. А я хоть пропади.
- Ты же тоже русская.
- Я, может, наполовину татарка.
- Да? Татарская половина верхняя или нижняя?
- Та, которой житья не даёшь, - засмеялась Наташа. – Пусти.
- Погоди, кофе, говоришь? А где ты взяла? Не было же.
- Достала.
- Ага, татарам, значит, есть, а русским нету!
- А что ж ты думаешь. Вам власть, а нам кофе. – Наташа показала ему язык и ушла на кухню.
В кухне всё блестело, она любила чистоту. Хотя от этой чистоты ей иногда становилось тошно, как от чего-то застывшего, неживого. Иногда в квартиру забредал соседский карапуз – трёхлетний Вовка, производил ревизию: « Это сто? А это сто?» - и она не торопилась расставлять всё по местам, как бы тем самым продлевая его присутствие. Покупала игрушки. Иные дарила Вовке, иные оставляла, чтобы ему было чем играть. И всегда в доме были сладости.
Вовка никогда не стучал. Он просто нажимал с той стороны на дверную ручку, дверь подавалась, но ручку он не отпускал, а поворачивался, пыхтя, и громко захлопывал. По этому хлопку, если Наташа была в комнате, она и определяла, что пришёл Вовка. Торопилась к нему навстречу или с тихой радостью ждала там, где была, и Вовка её находил, озарял своей улыбкой и объявлял: «А я к вам». Муж относился к Вовке, как к большому, и говорил: «О, к нам Владимир пришёл. Ну здравствуй!» - и протягивал ему руку.
Наташа угощала гостя чем-нибудь вкусным, а соседка уже знала, что если Вовки нету, значит, он у «тёти Натасы». Это соседка, работавшая в магазине, и достала, спасибо ей, кофе.
Если Вовка долго не появлялся, Наташа находила какую-нибудь причину зайти к соседям. «Ты что ж это не приходишь в гости?» - «Мамка не пускает», - хмурился Вовка, поглядывая на мать, а та объясняла, что у него диатез, «ты же, тётя Наташа, не конфетку дашь, так пирожное»:
- Вот мамка нас и не пускает к тёте Наташе. Сластёна. Мужчина не должен есть много конфет!
- Я ещё маленький, - оправдывался Вовка.
- Всё равно.
- Ну, что ж, Вова, - подключалась Наташа. – Провинились мы. Придётся конфет тебе не давать. Приходи просто поиграть.
Когда Наташа уходила, Вовка увязывался за нею, и она в нерешительности стояла у двери, переводя взгляд с малыша на мать.
- Сладкого только не давай ему, - сдавалась соседка и приговаривала: - Гулёна бездомный! Смотри мне, а то вместе с тётей Наташей в угол поставлю!
Вовка улыбался: он не верил, что тётю Наташу можно в угол поставить – она же большая!
Письменный стол был сначала в зале, но потом Наташа решила перенести его в спальню. Она работала экономистом на заводе; при квартальных, годовых отчётах ей и самой приходилось брать работу на дом – и неудобно: тут же бубнит телевизор, и тут же письменный стол. В спальне работать было уютнее.
Чайник закипел.
- Тебе кофе с сахаром или с конфетами? – заглянула к мужу.
- С сахаром. Чуть-чуть, - сказал он, не отрываясь от бумаг.
-Чуть-чуть – это сколько?
Он повернул голову.
- Ну, немножко, значит. Я не знаю, как это будет по-татарски.
- Пора бы знать.
Наташа принесла чашки, присела рядом, взглянула на расчёты, чертежи.
- Что это будет?
- Подъёмный механизм.
- И что им поднимать?
- Нашу жизнь! – бодро ответил Юрий.
-У-у, всё, оказывается, зависит от тебя.
- Конечно.
- Много осталось?
-Да ты знаешь… Вот как во сне бывает: что-то хватаешь, хватаешь и не можешь ухватить.
Юрий и сам не знал, много осталось или немного. Недоставало какой-то минуты озарения, когда благодаря одному движению, мазку картина вдруг оживает и становится законченной.
Облокотившись на стол, Наташа задумчиво пила мелкими глотками кофе, а Юрий смотрел на её смуглое лицо, карие глаза.
- Что ты смотришь?
- У тебя действительно есть что-то в лице азиатское. Я только сейчас заметил.
- Ну а как же. Моя бабушка была татарка. Сулима звали, я её, правда, плохо помню.
- А язык хоть немного знаешь?
- Откуда? Мама знала. Но отец-то русский. Мать начнёт меня учить отдельным словам, отец слушает, слушает, самому вроде интересно, а потом надоест ему, скажет: «Хватит коверкать язык ребёнку».
- Зря.
- Вот так, дорогой, зажимаете вы нас.
- Как вы нас триста лет зажимали – я ничего не говорю.
- Тогда перестройки и гласности не было, а сейчас нельзя. Вообще, Юра, иногда страшно становится. Там национальная вражда, там забастовки… Куда это мы идём?
- Во всём мире так. И ничего, живут люди не хуже нас.
- Не было же такого.
- Мы столько себя обманывали, вернее нас обманывали, что нам теперь и здравый смысл кажется чем-то диким.
- Так ведь гибнут люди.
- При Сталине угробили миллионы невинных, и страна была спокойной. А теперь погибнут два человека – кричим от возмущения. Значит, становимся людьми?
- Так-то оно так, но…
- Может, на ночь не будем об этом? – Юрий обнял её. – Тем более, что я даю тебе полную автономию.
- Ладно, трудись. - Наташа отвела его руки. – Мученик технического прогресса. А я буду наслаждаться самостоятельностью. Не каждый день малым народностям даруют автономию. Больше кофе не хочешь?
- Пока нет.
Ложиться спать было рано, и она пошла в зал, включила тихонько телевизор. Футбол. Никогда её это зрелище не интересовало. Здоровые парни бегают наперегонки, отнимая друг у друга мячик и делают вид, будто заняты серьёзным делом. А впрочем… Дети же играют в разные игры, почему бы и дядям не поиграть? Теперь вот и тёти устремились за мячом. Может, это и хорошо; пока люди не разучились играть, они похожи на детей, а дети – самый лучший народ… И Наташа несколько минут последила за бедным мячом, который до того запинали, что он уже ничего не соображал и не летел ни в какие ворота.
Она выключила телевизор, вышла на балкон. Городок, уставший за день, укладывался спать. Гасли в окнах огни, в застывшем вечернем воздухе остро пахло фиалкой. Небосклон прочертила упавшая звезда, а из глубины памяти выплыла почему-то фраза «Звёзды падают в августе». То ли книжка такая была, то ли кино. Эта звезда не дождалась августа, но он уже скоро, а там и осень, зима. Время идёт, и никто не слышит его шагов, никто не в силах ни остановить его, ни вернуть. Кому понадобилось, чтобы она стояла на балконе и думала об этом? Верующие говорят – богу, атеисты – никому. Просто, мол, материя копошилась – копошилась, создала случайно бактерию, а из неё уже постепенно развился человек. Может и обидно происходить из бактерии, но скорее всего, это правда. Был бы бог, мир был бы справедливее. И у неё был бы ребёнок. Но как только Наташа подумала о ребёнке, она пожалела о своём неверии и прошептала: «Прости и помоги мне, Господи!» А настоянный на фиалке воздух, звёздное небо, идущее неслышно время противились той мысли, что мы случайно произошли из бактерии…
Муж работает, а она бездельничает, мешает только. Завтра надо заняться стиркой. Потом уборка в квартире, так и день пройдёт. Господи, что делать на пенсии, если жить в этой клетке и ни детей, ни внуков? Ей всегда хотелось жить в своём домике, хотя бы в таком, каком жила её бабушка. Она сейчас плохо помнила и бабушку, и домик, была тогда как Вовка, да и приезжали к бабушке не часто, а всё равно в памяти остались двор, трава, собачка, огород. Юра что-то говорил про дачу, хорошо бы повозиться на своём участке, вырастить что-нибудь. Надо ему напомнить.
Комаров вроде нет, и Наташа оставила балконную дверь открытой: пусть заходит фиалковый запах. После своего обычного вечернего туалета вышла из ванной чистой и благоухающей.
- Как из журнала мод! – оценил Юрий и протянул к ней руки.
- Ну-ну, тебе надо подъёмник заканчивать. А то там не ухватишь, - кивнула на чертежи, - так хватаешь где легче? Пусти. Ну, Юра…
- Я выходила на балкон, там фиалкой пахнет , - сказала она через полчаса, приникнув головой к мужниному плечу. – Почему так: у незаметных цветов самый лучший запах, у серенькой пташки соловья – самый приятный голос?
- И у людей так: красивые женщины редко бывают хорошими.
- Как? А я?
- Ты исключение.
Они лежали, говорили ни о чём, и ею овладело странное чувство. В комнате, наполненной сумеречным светом ночника, непостижимым образом заключались фиалки и звёзды, пространство и время, но это было не отдельно, а всё в ней самой, и на какой-то миг она почувствовала себя бессмертной: будто не она жила в пространстве и времени, а всё это было в ней, в её необъятной душе. И не было никаких проблем, одна только безмерная, никогда ранее не испытанная радость жизни. Но вот минуло то ли мгновение, то ли вечность, и всё начало как бы сжиматься, а она падать с головокружительной высоты; её, как огромную сферу, покидали миры, становились звёздами и жили теперь отдельно; ушло из неё время и тоже стало самостоятельным, затикало часами на стене; а казавшиеся ничтожными проблемы столпились вокруг: она лежала у плеча мужа маленькая, обнажённая.
- … а я и не собираюсь этого делать, - донеслись до сознания слова мужа.
О чём это он? Она совершенно не слышала его прежних слов и не представляла, как долго продолжалось её странное состояние. А после той высоты, на которой была, она почувствовала себя ещё более слабой и беззащитной, и неожиданно для самой себя сказала:
- Юра, а ты никогда меня не оставишь?
И заплакала.
2
Проснувшись, Юрий услышал звук стиральной машины. Голова была тяжеловатой. Обычно он вставал не позже семи, а сейчас был уже десятый час. Но вчера, когда Наташа ни с того, ни с сего расплакалась, а потом через некоторое время всё-таки уснула, он поднялся и долго ещё работал, хотя ему и мешали воспоминания о её слезах, причину которых он не понимал.
Наташа выкручивала бельё и напевала без слов популярный мотив. Значит, вчерашние слёзы – так, какая-то минутная слабость, что-то чисто женское, чего мужчине не понять.
Юрий надел трико и вышел в прихожку, где снова шумела машина.
- Кто это тут спать не даёт?
- Тот, кто тебя не боится, - улыбнулась Наташа.
После завтрака от предложенной помощи она отказалась («Немного осталось»), и Юрий снова принялся за работу. Перед обедом Наташа спросила: «Есть будешь?» Но ему ещё не хотелось.
- Ну, я борщ сварила, захочешь – поешь, а я съезжу к тётке. Проведаю.
- Езжай, - сказал Юрий. Её тётку, живущую в этом же городе, он недолюбливал. Хорошо, что занят, а то и его бы потащила.
А часа через полтора, когда он уже совсем отчаялся, внезапно пришло решение. Он не поверил, пересчитал ещё раз, отбросил ручку и радостно потёр ладони. Усталости как не бывало!
На балконе висело развешенное после стирки бельё. Оно уже высохло, и Юрий начал снимать его.
- А где тётя Натаса?
На пороге балкона стоял Вовка, в белой маечке, шортиках.
- О, сосед! Сейчас, Вова.
Юрий бросил бельё на стол и протянул Вовке руку.
- Ну, здорово. Тетя Наташа, говоришь? Она, брат, уехала.
- Куда?
- Да как тебе сказать. К тётке. К вечеру приедет. А ты чем занимаешься?
Вовка пожал плечами, разглядывая, не появилось ли чего в квартире нового.
- Тогда давай будем борщ есть. Хочешь борщ? Тётя Наташа варила.
- Я конфету хочу.
- Ну вот! Это девчонки конфеты любят, а мальчишки должны есть борщ, кашу. Ты же будущий солдат!
Вовка засопел, весь его вид говорил о том, что ему и дома подобные разговоры надоели. Юрий понял, что авторитет его рушится, и уже хотел свернуть свою дипломатию, но в дверь постучали, и вошла Вовкина мать.
- Так и знала, здравствуйте. Уже здесь, пройда. – Весёлая, быстрая, она стреляла глазами то в Юрия, то в сынишку, шутливо шлёпнула, нагнувшись, Вовку по шортикам, и крыльями чайки сверкнули в вырезе платья незагорелые груди. – Ты надоел уже здесь, разведчик. – Обволокла Юрия улыбкой. – Нашёл себе подругу и в самоволку ходит. А подруги что, нет?
- К тётке поехала.
- А. – И к Вовке: - В парк сейчас пойдём. На карусели покатаемся.
- Мороженое купишь?
- Шантажист. Куплю! – И Юрию: - В кои-то веки папа решил уделить сыну внимание – грех не воспользоваться. Так что пошли мы, дядя Юра, в парк.
- Ну, счастливо.
В дверях, пропуская вперёд Вовку, она с улыбкой оглянулась: дескать, извините уж таких беспардонных соседей.
Юрий доснимал бельё, перекусил. Недавний душевный подъём куда-то пропал, навалилась усталость. И он решил пойти прогуляться. Может, в тот же парк.
На улице почувствовал себя непривычно. Уже не помнил, чтобы ходил вот так один, без дела. Всегда вечная спешка на работу, с работы, душный автобус, а если прогулка, то вдвоём с женой. А тут – один.
Несмотря на жару, гуляющих было много. Дважды встретились знакомые. «Почему один?» Объяснил, как есть: жена поехала к тётке, а он закончил работу и решил прогуляться. Но это было длинно, скучно и неправдоподобно. Поэтому второй раз ответил: «Выгнала! Вот в чём есть». Тоже не поверили, зато было короче.
А в парке что отвечать знакомым? Он купил в киоске «Огонёк» и нашёл свободную скамейку недалеко от кинотеатра. Может, и впрямь пойти в кино? Но названия фильмов на афише не вдохновили.
Больше всего в журнале ему нравились письма читателей. Они были довольно смелыми даже для горбачёвской перестройки. Он прочитал одно, другое, и тут его отвлёк детский плач. Юрий и не заметил, как на другом конце скамейки появилась молодая женщина с девочкой в голубом платьице. Девочке было лет 5-6, она вертела в руках кубик Рубика и хныкала. Как понял через некоторое время Юрий, кубик «разобрался», а мама ничем помочь не могла. «Зачем же ты вертела? – сказала женщина. – Пусть теперь будет так. Дома попросишь Колю – он соберёт». Но девочку такой ответ не устраивал, она не могла утешиться, и слёзы падали прямо на кубик.
- Давай попробуем вместе собрать, - сказал Юрий. Когда-то он собирал его легко и быстро, теперь, может, и подзабыл, но жалко было девочку. – Давай?
Она посмотрела на Юрия, на маму. Её лицо застыло в напряжении, остановились и слёзы; она вытерла их кулачком, посмотрела на кубик, подошла и несмело протянула его Юрию.
- Будем вместе собирать, хорошо? – спросил он.
- Я не умею.
- Да я, понимаешь, тоже не уверен, что соберу, давно в руках не держал. Но попробуем! А если не соберём – вместе будем плакать. Согласна?
Девочка улыбнулась и оглянулась на маму.
- Сначала надо собрать крест, это просто. А ты смотри, чтобы я не сбился. Так… Теперь так…
Юрий крутил кубик и поглядывал на девочку. Она совершенно успокоилась и стояла, убрав руки за спину, покусывала губы. И Юрий подумал, что если даже не соберет – неважно; дважды по одному поводу девочка плакать не станет.
- Теперь будем собирать средний поясок. Тебя как зовут?
- Настя.
- Настя. А меня дядя Юра.
Мама тоже наблюдала за успехами Юрия, и когда он на неё взглянул, смущенно улыбнулась.
Второй пояс тоже был собран, что обрадовало Юрия больше, чем Настю: помнят, значит, руки!
Теперь предстояло поменять местами средние кубики верхней грани. Он на какое-то время задумался, глядя сквозь Настю, потом стал вертеть. Не так! Опустил руки и посмотрел на девочку.
- Ошибся я, Настя.
Глаза её давно высохли, и Юрий увидел в них не разочарование, а сожаление, что так получилось. Она привыкла, что ошибаются только дети, а тут вот и большой дядя ошибся и расстроен. Девочка ступила на шаг ближе:
- А давай сначала.
- На-астя! – укоризненно сказала мама. - Разве же «давай»?
- Давайте… - сказала девочка. – Сначала.
Поединок с кубиком продолжался. Юрий ещё ошибался дважды, но теперь это лишь подогревало азарт.
- Колька собирает быстро-быстро, - сказала Настя, нисколько не имея в виду задеть его самолюбие. Просто отметила как факт.
- Колька – конечно! – похвалил Юрий. А кто такой Колька? Твой друг?
- Нет, он в подъезде живёт.
- Прямо в подъезде?
- В н а ш е м подъезде, - округлила глаза девочка, удивляясь непонятливости взрослых.
Наконец кубик был собран, и Настя запрыгала, захлопала в ладоши, мотнулась с кубиком к маме: «Смотри! Дядя собрал!» Женщина провела ладонью по волосам дочери.
- Ты уже надоела дяде со своим кубиком.
Девочка перевела взгляд на Юрия и увидела, что нет, не надоела.
- Что вы, - сказал Юрий. – Мне самому интересно.
Настя боком, боком снова приблизилась к нему.
- А Колька ещё умеет собирать «окошки».
- «Окошки»? Это просто. Можешь и сама научиться, это быстро. Смотри. Вот, всё.
Настя одарила его благодарной улыбкой.
Девочка была худенькой, остроносой, с грубоватыми чертами лица, и Юрий подумал о том, что через несколько лет она пристально посмотрит на себя в зеркало и расстроится. И это же действительно несправедливо, что от одного лишь неудачного расположения мышц на лице зависит счастье человека, особенно женщины. Очень несправедливо. Такая небольшая деталь, как нос, может испортить человеку жизнь. За что?
Странно, что при всей схожести матери и дочери, у женщины черты лица были более правильными – в дочери папины гены только нарушили мамину гармонию и не дали своей, так бывает.
Стояла духота. Юрий посмотрел вверх – не перед дождём ли? Небо было серым, низким, хотя и без облаков. К кинотеатру подъехала с лотком мороженщица, и её сразу окружили покупатели. Настя раза два взглянула в сторону лотка, но мама отрицательно покачала головой. Девочка хмыкнула и стала вертеть грани кубика. Юрий подумал, что сейчас начнутся опять слёзы, но ошибся. «Пусть так будет, - спокойно сказала она, продолжая вертеть гранями. – Пусть будут где хотят: и красные, и синие, и зелёные». И посмотрела на Юрия: не обижается ли, что разобрала кубик.
- Правильно, пусть, - сказал он.
Юрий нехотя взял журнал. Он и сам бы съел мороженое, но раз мама не разрешает, предложить не решался. А Настя, перехватив его взгляд в сторону лотка, спросила:
- Ты любишь мороженое?
- Конечно. Кто же его не любит?
- А мне мама не разрешает.
- Почему?
Она наморщила нос, подняла плечи.
- Не разрешает…
Женщина засмеялась:
- А ты скажи, скажи – почему.
- Аден… аденод… горлышко у меня.
- Аденоидная ангина? – догадался Юрий.
- Да.
- Жаль. Ничего не поделаешь.
- Иногда разрешает.
- Может и сейчас разрешит?
- Можно, мама? Я буду тихонько-тихонько. Чтоб не холодное.
Женщина вздохнула, пожурила дочь движением головы.
- Можно! Можно! – закричала Настя, торопя окончательное разрешение.
- Пошли, - сказал, поднимаясь, Юрий и беря девочку за руку.
- Настя, возьми деньги, - остановила их мать.
- У нас есть, - сказал Юрий.
- Настя, иди сюда!
Он подождал, пока девочка вернулась.
До лотка было метров семьдесят, Настя что-то щебетала в ожидании счастья, его выдавала полная тётя в белом халате, и этого счастья было много, хватит на всех, ведь тётя только приехала.
Они стали в хвост небольшой очереди, но Настя стоять не могла, подошла к лотку и смотрела, как тётя подаёт из дымящегося отверстия лотка вафельные стаканчики. Когда очередь подошла, она стала совать Юрию деньги.
- Не надо, Настя, у меня есть.
- Мама будет ругаться.
- Положи деньги в свой кармашек.
Юрий взял три порции, и они вернулись к скамейке.
- Спасибо, - поблагодарила женщина, беря у Насти стаканчик. – Смотри не торопись.
Юрий листал журнал, смотрел картинки. Настя сидела рядом.
-Ты кино ждёшь? – спросила она, молчание ей надоело.
- Кино? Нет, просто гуляю.
- А почему ты один? У тебя есть дочка?
- Нету.
- А мальчик?
- Тоже нет.
Настя некоторое время смотрела молча, потом сказала:
- А ты приходи ко мне в гости.
Женщина отвернулась, пряча улыбку, а Юрию отворачиваться было нельзя: маленький человек предлагал ему дружбу.
- Научишь меня кубик собирать, - продолжала Настя. – Я живу вон в том доме во втором подъезде, на третьем этаже. Посмотри, вон тот дом, - показала она на пятиэтажку. – Придёшь?
- Спасибо, Настя. Как тебе сказать… Ну, вот я приду, а мама спросит: «Чего ты пришёл?» Что я отвечу?
- Скажешь, к Насте.
- Понимаешь, так не делается.
-Почему?
- Ну, я ведь и папу твоего не знаю.
- А папы нет, он в тюрьме.
Настя сказала это обыкновенно, как тогда про Кольку, который быстро собирает кубик, но у Юрия было чувство человека, оказавшегося среди чужой беды. А женщина порывисто поднялась.
- Нам пора, Настя. - Она взяла её за руку. – Идём. Спасибо вам. Идём, Настя!
Девочка упиралась, ей не хотелось уходить, она не могла понять, что произошло; оглядываясь, спрашивала:
- Ты придёшь? Придёшь?
Они удалялись – большая и маленькая фигуры. Девочка ещё несколько раз оглянулась, и каждый раз Юрий поднимал в приветствии руку, пока они не скрылись за углом.
3
Лотошница продолжала продавать своё мороженое, так же шли в обе стороны люди. На другой край скамейки тяжело присел белобородый старик в соломенной шляпе, очках и стал разворачивать газету. Юрий потянулся за журналом, и рука застыла перед лежащим на нём кубиком. Он взял пёструю игрушку, она ещё хранила прошедшее время, хотя и в распавшемся виде. Оно ведь как: одно неверное движение – и всё разрушается.
Догонять их бесполезно, неизвестно, куда пошли. Но девочка спохватится и захочет вернуться. И Юрий стал собирать кубик, суеверно загадав, что как только соберёт, так и связь времён восстановится. Он не торопился, неловко заниматься на людях такой ерундой, а когда кто-то проходил мимо, то и вовсе руки его замирали, прикрывая игрушку. Но вот кубик восстановился в своём строгом виде, а его знакомых не было. Торчать на этой скамейке ему надоело, однако надо было вернуть кубик, и он решил подождать ещё, взял журнал. Так прошло с полчаса. Он посмотрел на указанный Настей дом, белевший глухой торцовой стеной в глубине квартала. Второй подъезд, сказала девочка. Но это неважно, искать квартиру он не будет, во дворе всегда играют дети, они, конечно, Настю знают и передадут ей кубик.
Двор был зелёный, чистый. В песочнице возились малыши, а у входа одного из подъездов скучали на лавочке две пожилые женщины. Юрий поздоровался и поинтересовался, какой подъезд. Ответили, что второй. Он объяснил, что ищет женщину, у которой есть девочка Настя, лет пяти-шести, такая светленькая, худенькая, в голубом платьице, живут якобы в этом подъезде. Да, живут – женщины посмотрели на него пристальней и несколько подозрительно. «А вы кто им будете?» Юрий стал объяснять, что, собственно, никто, просто они сидели вон там, против кинотеатра, на скамейке, и девочка забыла вот этот кубик. Недавно это было. Они ушли, а кубик остался.
Женщины стали вычислять, в какой они живут квартире.
- На третьем этаже, - подсказал Юрий.
- Да, на третьем. Тридцать вторая. Только их, по-моему, нет дома. Они ещё не возвратились.
Женщинам всё это казалось всё же подозрительным: «никто», а знает имя девочки, этаж.
- Да мне к ним и не надо. Вот только игрушку передать девочке. Вы не могли бы? – Он держал кубик, поглядывая, кому отдать.
- Отчего же, оставьте, передадим.
Кажется, они были разочарованы таким оборотом дела, не обещавшем никакого продолжения.
- Вы бы подождали, они, наверно, вот-вот придут.
- Да мне ведь только передать, я их и не знаю, просто сидели рядом…
- Ну да, ну да. А что же сказать Валентине?
- Валентине? А, женщину зовут Валентина. Насте скажете: она забыла кубик, а дядя Юра принёс.
Жена была уже дома. На её вопросительный взгляд он сказал, что немного прогулялся, подышал воздухом. Мелькнуло желание рассказать о девочке с кубиком, но не стал задевать больную струну жены.
- А ты как съездила?
Она стала рассказывать о тётке, а он слушал и не слушал, ему захотелось почему-то взять в руки кубик, он же где-то есть, но где он?
- Что ты ищешь?
- У нас был кубик Рубика.
- У Вовки. Он как-то игрался им, игрался, я и отдала. Зачем он тебе?
- Да нет, просто. Отдала так отдала.
- Привет тебе передавала. Почему, говорит, вместе не приехали. Трудится, говорю. Ты закончил свой механизм?
- Закончил.
Было пять часов пополудни, до сна ещё оставалась вечность, и он не знал, как эту вечность прожить. Ему вдруг представилось, что жизнь очень похожа на собирание кубика Рубика: каждый собирает свой кубик, ещё более сложный, с тысячами, сотнями тысяч движений-поступков. Одно движение ложное – и приходится начинать всё сначала. Ошибки нервируют, выбивают из колеи, приводят к новым ошибкам. Может, поэтому кубик удаётся собрать далеко не каждому.
Юрий попробовал представить, в какой стадии находится его кубик жизни, и пришел к выводу, что есть только первый пояс, то есть самое лёгкое: закончил школу, институт, женился…
- Не вижу радости на лице изобретателя, - сказала Наташа, гладившая бельё.
Он пожал плечами, пробормотал что-то насчёт усталости; почувствовал, что и впрямь устал от этого длинного дня, духоты, непонятности и случайности всего происходящего. Он собрал разбросанные на столе бумаги в папку и этим как бы прикоснулся к прежнему волнению творческой работы, но прикосновение было холодным, безразличным, никакого удовлетворения не принесло. И хотя придуманный подъёмник – это тоже кубик, но маленький, как у Насти, его-то он собрал, но в кубике Жизни это составляет лишь одно, пусть и правильное, движение. А что дальше? Неизвестность, накрученная на невидимый стержень времени. Этот стержень виделся не сплошным, а пунктирным, разорванным небытием ночных снов, уходящим в призрачную даль.
Юрий взял книжку, чтобы отвлечься, но глаза скользили по строчкам, а смысл написанного в сознание не проникал. Квартира, заставленная мебелью, всякими приборами, была мёртвой. Всё отдельно, случайно, без живых связей. Он понял, почему вчера плакала Наташа: от одиночества; они не семья, они два одиноких человека, мечтающих о семье, где были бы Вовка или Настя.
- Читаешь?- сказала жена, закончившая глажку. – Интересная?
- Так себе.
Потом они ужинали, потом смотрели телевизор. Он видел, как Наташа время от времени поглядывала на дверь, прислушивалась. Но Вовка так и не пришёл.
Потом была ночь, и она сказала: «Не надо, давай спать». И долго молча не спали, обманывая друг друга, что спят.
Наташа, поднявшаяся первой, готовила на кухне завтрак, а сама была во вчерашнем дне. Ей казалось, что вчера муж был не там, где сказал, он что-то от неё скрывает. И те прошлые задержки якобы на работе… У него есть другая женщина. Припоминала всякие мелкие неурядицы, случавшиеся между ними, и ещё больше утверждалась в этой мысли. Она подошла к дверям спальни и смотрела на его изменённое сном лицо. Эти губы вчера целовала другая женщина. Он уже давно обманывает её. Муж заворочался, и она ушла, чувствуя пустоту и безнадежность. Надо поговорить начистоту. Если есть другая, пусть идёт к ней. Эта мысль бросила её в омут, и она долго барахталась, не желая тонуть. А выкарабкалась – и радости не было, хоть снова бросайся.
Слушала, как вставал, умывался, одевался муж, и ей казалось, что раньше всё было не так, по-другому.
А за завтраком вдруг сказала:
- Юра, может, нам лучше разойтись?
Он посмотрел растерянно:
- Что это с тобой?
Она поняла, что переступила некую запретную черту, за которой раньше была лишь одна, тайком, чтобы дать волю слезам, сомнениям, надежде. А теперь ступила за черту на глазах у мужа и не знала, звать его за собой или самой возвращаться. Почувствовав возврат невозможным, она заговорила, волнуясь и запинаясь, о своих болях и тревогах. Юрий молчал, помешивая ложкой остывший чай, но по его лицу она видела, что это пространство за чертой ему знакомо, просто они бывали здесь порознь, переживая всё в себе и домысливая за другого.
- Что ты молчишь?- И не утерпела, спросила: – Вот где ты был вчера?
- И Юрий рассказал о Насте, кубике, о том, как она его забыла, а он отдал его бабушкам во дворе.
- Потому и спросил о кубике?
- Ну.
После некоторого молчания она сказала;
- Давай возьмём ребёнка.
Ей не хотелось чужого ребёнка, она надеялась на своего, но почему-то сказала, и теперь боялась, что он согласится.
- Прямо сейчас?
-Ты не смейся, я хочу знать твоё мнение.
- Подождём.
Ночью Юрий бродил по городу, где все дома были построены по принципу кубика: квартиры-секции могли свободно переставляться по разным этажам, что очень удобно: год пожил на северной стороне, год на южной и так далее. Проснувшись, он ещё долго всматривался в размытые картинки ночных видений, удивляясь странным поворотам сознания. Движутся земля, солнце, бесчисленные галактики и, может, они не просто движутся, а кто-то собирает их в осмысленный кубик Вселенной. Собирает и никак не может собрать.