Полгода рвущих душу свиданий за сотни километров, неожиданно поздних звонков в дверь, когда вдруг невыносимо захотелось увидеть ее всю - светлую и теплую, маленькую, в коротком халатике - а через час объятий нужно назад "как же так, ну хоть чаю", чтобы успеть утром на работу. Полгода передаваемых через друзей благоухающих букетов. Бесконечные часы телефонных разговоров. Ее пугливые и недоверчивые поездки к нему. Путешествие к морю и семь дней тихих безумств и клятв – белый песок на ее бледной прозрачной коже, его сухие горячие губы, вино, солнце и блаженная тоска по будущему, когда они смогут не расставаться.
Через полгода с облегчением съехались.
...Выяснилось, что книг в доме он не держит. Также стало очевидным, что она не умеет пожарить даже яичницу, не спалив ее дотла. Оказалось, что он сова, а она – жаворонок. Его кавказские корни вдруг пробились через забытые традиции семьи, уже три поколения живущей в средней полосе России, а ее эстонская прохладная отстраненность, сохранившаяся, казалось, только в фамилии, оседала хрупким инеем на его эксцентричности.
Караван его громогласных друзей с незримыми пучками кинзы в воображаемых петлицах - кочевал по квартире, размещаясь даже на лоджии, когда не хватало спальных мест. Приятели всегда были веселы, немного пьяны, широки в плечах и жестах, к ней относились с подчеркнутым уважением, умудряясь при этом демонстрировать полное пренебрежение.
Ее подруги приезжали гораздо реже, но толку от их приезда было мало. Топить эстонский лед постепенно его бодрой компании было невдомек - и лед с хрустом ломался под натиском горячих ледоколов его друзей, приходивших в деятельный восторг от инопланетности ее подруг. Говорить по душам с ошарашенными подругами оставалось урывками, понизив голос, сидя по ночам в кухне, когда мужская половина, устав от ухаживаний, засыпала вповалку.
Она не хотела детей, будучи убеждена, что их воспитанием будут заниматься все пятьдесят его друзей вкупе с родственниками. Он не понимал, для чего мужчине нужна семья, если в ней нет детей.
Но характера обоим было не занимать. Еще через полгода она научилась виртуозно готовить, чтобы надменно предъявлять ему кулинарные изыски, мстя за его прошлые незлобивые насмешки. Он сократил круг друзей до немыслимого для его понимания дружбы минимума, чтобы она видела, на какие он идет жертвы и как страдает от гулкой тишины квартиры. По прошествии еще какого-то времени оба стали тяготиться взаимными жертвами, пока еще надеясь, что каждый первым осознает глубину вины и ослабит хватку. Их мир трещал по швам, но они не оставляли попыток все исправить, временами удивленно вспоминая, как все начиналось – он продолжал приносить букеты после ссор, сверкая слезой в черном зрачке, она научилась говорить «прости», каждый раз прыгая с отвесной скалы своих принципов.
Каждый хотел как лучше, каждый был убежден, что является пигмалионом для своей галатеи, талантливым мастером, который призван вдохнуть жизнь в каменную глыбу. Но прекрасный каррарский мрамор крошился под неумелыми ударами молотка и зубила, оголяя изьяны, вскрывая каверны, непоправимо уродуя породу. Еще через время драгоценный материал был испорчен окончательно, и теперь годился разве что для столешницы ценителей подобной роскоши на своих кухнях.
…Благие намерения под барабанную дробь правоты и уверенности плотно укладываются друг к дружке гладкими боками и мостят дорогу в личный ад.