Вечерело. Я шел по аллеи маленького подмосковного
городка, где проводил отпуск в одном из
многочисленных домов отдыха на берегу Оки. Парило,
и, как мне казалось, вот – вот должен пойти теплый,
летний дождик. Скамейки были заняты молодыми
парочками, и подсаживаться "третьим лишним" мне не
хотелось. Я прошел метров сто и увидел старушку,
одиноко сидевшую на краю садовой скамейки. Она
читала какую– то толстую книгу и не обращала никакого
внимания на проходивших мимо отдыхающих.
– Это то что надо,– подумал я.– По крайней мере, не
будет приставать с вопросами откуда я и где отдыхаю.
– Здесь свободно?– спросил я тихо, как будто мы были в
читальном зале библиотеки. Она бросила на меня
быстрый взгляд и кивнула головой. Минут двадцать
она не отрывалась от книги. Я тоже сделал вид, что дремлю.
Вдали я заметил двух мужчин, шагавших почти
строевым шагом как на параде и что– то кричавших.
Когда они приблизились, я четко услышал:
"Артиллеристы, Сталин дал приказ.
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас.
Из сотен тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину огонь, огонь".
Моя соседка вдруг встрепенулась и долгим взглядом
проводила двух подвыпивших "артиллеристов". Она
аккуратно положила закладку на страницу, где читала.
Закрыла книгу и, сняв очки в роговой оправе, положила
их в красивый футляр. Книгу и очки она спрятала в
небольшой пакет с надписью I love Russia. Она,
видно, собралась уходить. Встала и, повернувшись ко
мне махнула рукой в сторону уходящих "артиллеристов",
сказала:
– Как вам нравятся такие песни? Последнее время я всё
чаще и чаще их слышу.
Она потопталась на месте, видно, решая уйти или
остаться. Посмотрела внимательно на меня и спросила:–
Сколько вам лет?
– Много, скоро на пенсию.
Она присела на скамейку, придвинулась ко мне
ближе и продолжала:
– Ну, тогда вы не жили в то время, о котором пели эти
артиллеристы. Я значительно старше вас и хорошо всё
помню. Годы не идут, а летят. И как тоже поется в
известном кинофильме "летят они как пули у
виска– мгновения, мгновения, мгновения". Вот из таких
мгновений и соткана вся наша жизнь. Не успеешь
оглянуться, а она уже прошла
Она замолкла. Мне показалась, что она как будто
волнуется и ей тяжело дышать.
– Да вы не волнуйтесь, чего вас так задели эти мужики?
– Они во мне, почему– то подняли целую волну
воспоминаний и мгновенно перед моими глазами, прошла
вся моя жизнь.
– Сейчас она начнет рассказывать о своей жизни,
голод, войну,– подумал и хотел попрощаться и уйти.
Но она как будто прочитала мои мысли.
– Вы думаете, что я буду вам жаловаться на тяжелую
старость и на свою неприкаянную судьбу. Нет, это не
мой стиль жизни. Мне много лет и я думаю мой возраст
позволяет мне оценить прожила ли я жизнь впустую или
наполнила её вполне конкретным содержанием.
Для меня это прежде всего моя семья. У меня
прекрасный любящий муж, мы вырастили очень добрых
и порядочных двоих сыновей. Старший унаследовал
мою специальность – он врач, мой внук тоже врач. Даст бог
– увижу и правнуков. Всё хорошо, но много лет саднит
душу боль. Особенно обостряется она в Великий День
– День Победы.
В этот день я часто вижу по телевизору колоны
демонстрантов старых и не совсем старых людей
с огромными портретами генералиссимуса И.В. Сталина.
Не мне оценивать его роль в истории нашей страны и
его вклад в Победу. Но мне старому человеку почему– то
кажется, что есть ещё один герой, чей вклад в Победу
больше, чем вклад генералиссимуса. Это весь советский
народ. И это вождь сам признал в 1945 году на приеме
в Кремле в честь участников парада Победы в Кремле.
Но этот же народ для него и его соратников с одной
стороны были простым "быдлом", а с другой стороны вся
несправедливость вершилось во имя и от имени НАРОДА.
Она остановилась, перевела дыхание и спросила
меня:
– Вы, наверное, считаете меня слегка тронутой умом. С
незнакомым человеком вести на такую тему разговоры.–
Помолчала.
– А скажите, чего мне бояться? Я вам честно скажу – я
своё "отбоялась" за все эти многие годы.
– Может вы правы насчет народа. – начал я. Она меня
перебила.
– Народ состоит из людей и судьба каждого человека в
отдельности вливается в судьбу всего народа. И не
надо быть гением, чтобы понять простую истину:
счастье всех вместе зависит от счастья каждого.
– А горе, оно тоже у каждого свое и в то же время
может быть общим?– спросил я, чтобы изменить ход её
рассуждений.
Она вдруг оживилась.– А как же! Вы, наверное, не
помните такие слова "враг народа"?
– Конечно, помню!– Больше я её не перебивал и привожу
её рассказ полностью.
– Так вот я попала под иезуитскую формулировку
"дочь врага народа", превратившую меня в изгоя, в
человека второго сорта. И на самом деле, неужели те,
кто носят портреты, не понимают, что вождь
трудящихся всех стран и лучший друг детей и
физкультурников придумал такой стиль жизни, при
котором я и тысячи таких, как я, обязаны ему своим
горьким, сиротским, неприкаянным, полунищенским
детством.
– Извините, я немного отвлеклась и вспомнила о вожде
мирового пролетариата, но как не он разрабатывал,
создавал, "холил и лелеял" эту гигантскую мясорубку
ручку, от которой с успехом крутили наши славные
чекисты всех рангов во всех уголках нашей огромной
страны. Кстати, и они одни из первых становились сами
жертвами этой чудовищной машины.
Вот в неё и угодил мой отец – Романский Моисей
Романович, .1898 года рождения, уроженец Крыма. Семья
его жила в небольшом посёлке недалеко от Симферополя.
Как рассказывал отец, среди его друзей детства было
много детей немецких колонистов и, общаясь с ними,
он хорошо овладел немецким языком, что впоследствии
сыграло свою горькую роль в судьбе отца. Окончив
начальную школу и будучи младшим, ещё было два брата
и две сестры, он тянулся за старшими и стал подрабатывать
у колонистов.
Когда в 1920 году Красная Армия освободила от
барона Врангеля Крым, он вступил добровольцем и
служил в артиллерийских частях береговой обороны. В
1922 году встретил мою маму и она, по её словам,
потеряла голову от этого бравого красавца
артиллериста и понятно, что через некоторое время
появилась на свет я – дитя любви. Меня назвали в
честь бабушки Лией.
И вот начали мы кочевать по весям и гарнизонам: 1922
год– Одесса, 1925– 1926– Москва (курсы
артиллеристов – зенитчиков), 1927– 1929 Крым, Новый 1930
год встречаем в Москве, папу перевели в полк
противовоздушной обороны. В 1932 году весь полк
переводят в Хабаровск. Обустройство полка идет с
нуля. Я помню, как радовалась мама нашей маленькой
комнатке на территории части, но после переезда мама
начала болеть и папа в 1936 году подал рапорт о
переводе его в Европейскую часть СССР. Рапорт был
удовлетворён. Папу перевели в Смоленск.
И с этого момента над нашей семьей, впрочем, как и
над тысячами других, занесен меч "пролетарского
правосудия". В 1937 году был осуждён и расстрелян
старший брат папы Лёва, арестованный как член
троцкистской организации – вредителей. Он работал
инженером на заводе "Красный богатырь" в Москве. Но
у нас же "сын за отца не отвечает", а за брата брат
тем более и папу уволили из армии в звании майора с
формулировкой "сокрытие брата – врага народа"
Одновременно с увольнением его исключают из
партии. Что делает преданный партии советский
человек? Он, конечно, пишет во все инстанции и просит
разобраться. Инстанции разобрались, и в ночь на 27
ноября 1937 года к нам в дверь громко постучали.
АРЕСТ. Ввалилось несколько крепких мужчин,
показали ордер на обыск и деловито начали рыскать по
комнате и кухне. Папа, мама и я сидели на диване и
смотрели, как эти дяденьки ловко орудовали в нашем
шкафу с бельём и одеждой, на книжных полках, в
шкафчиках на кухне и даже высыпали содержимое
мусорного ведра на пол в кухне. Через некоторое время
высокий угрюмый мужчина, похоже, он был старший,
попросил нас встать с дивана. Два помоложе подняли
сиденье дивана, а третий с головой залез в ящик.
– Ну, что? – спросил Угрюмый
– Ничего, одна пыль – ответила голова из– под дивана.
Стоящий возле книжного шкафа чекист сказал:
– Да вот этого уже хватит – и протянул Угрюмому
какие– то бумаги. Угрюмый внимательно стал читать их.
– Ваши – спросил он.
– Вероятно – ответил папа уклончиво, – шкаф то наш.
– Моисей Романович, не будем шутить. Смотрите – это
приёмопередаточная ведомость отдельного зенитного
дивизиона, которым вы командовали, а это карта
учебных стрельб вашего дивизиона. Кстати, нам
известно, что за эти стрельбы вы получили
благодарность от врага народа Блюхера, не так ли?"
Папа тихо ответил:
– Это копия приёмопередаточной ведомости, мне её
дали как документ, подтверждающий, что я полностью
отчитался за имущество дивизиона, а карта не имеет
никакой ценности, потому что все населенные пункты
вымышленные.
– Ну, это нам судить, где правда, а что вымысел.
Собирайтесь – сказал Угрюмый.
– Да – обратился он к чекисту: – Внеси– ка в протокол
обыска охотничье ружьё, которое висит над диваном.
Папа медленно стал одеваться, мама сунула ему теплый
свитер, шинель и буденовку. Угрюмый внимательно
следил за мамой. Папа оделся, и я подошла к нему, он
поцеловал меня и тихо сказал: "Береги маму ". Это
были его последние слова, и больше никогда его не
видела наяву. Он приходил ко мне только во сне и
всегда он был в длиннополой шинели и остроконечной
буденовке.
В ПОИСКАХ ПРАВДЫ. На следующий день мама
вместе со мной отправилась в городское отделение
КВД с твёрдым намерением выяснить эту "чудовищную"
ошибку. Мы вошли в подъезд, часовой спросил, по
какому вопросу и взял мамин паспорт, потом выписал
пропуск и назвал номер комнаты и фамилию
следователя. Мы долго сидели рядом с дверью. Потом
вышел военный.
– Гражданка Романская, проходите, а вы подождите в
коридоре" – сказал он , обращаясь ко мне. Мама зашла
Я стала её ждать. И вот тогда я впервые в жизни
почувствовала жуткий, животный страх: " Вдруг маму
тоже заберут и посадят. Что я буду делать одна". За
дверью было тихо. Через несколько минут, которые мне
показались часами, мама вышла и первые её слова были:
– Представляешь, они мне сказали, что уверена ли я,
что папина фамилия Романский и что среди арестованных
Романский не значится. А вообще– то им известны факты,
когда арестованные носили не свои настоящие фамилии.
Был случай, когда под личиной портного Шнайдера
скрывался матёрый японский шпион Ямамото. И это
очень часто..
Мы ушли не солоно хлебавши, и потом мама ещё
несколько раз ходила туда вместе со мной и каждый
раз, пока я её ждала, этот проклятый страх не оставлял
меня. Мы так и ничего не узнали. Прошло дней
двадцать и к нам заглянул сослуживец папин и он
рассказал, что он видел как на улице рядом с
тротуаром остановился грузовик, спрыгнула охрана с
винтовками и окружили машину. В кузове стояли
арестованные, и вдруг он увидел папу, их взгляды
встретились, и он отдал ему честь. Папа тоже поднес
руку к буденовке. Это был последний в нашей жизни
человек, который видел папу живым.
Наступил новый 1938 год. Это был первый Новый год без
папы. Всегда, сколько я себя помню, я получала от
папы подарки. С папой всегда было празднично,
весело и уютно. Где– то в марте 1938 года маму вызвали
в НКВД. Я пошла с ней. Мама зашла к следователю и,
как мне показалось, довольно быстро вышла. Она была
вся в слезах, она не могла говорить. Когда мы отошли
от подъезда, она остановилась, прижала меня к себе:
"Сначала следователь сказал, что папы уже нет, что
его расстреляли как немецкого шпиона, ведь он хорошо
говорил по немецкий, и вообще, что он враг народа.
А потом заглянул в какую– то бумагу и сказал, что он
ошибся, папа жив, но только писать письма ему
запрещено. Но я ему не верю, я добьюсь правды". Вот
мама и добилась правды. Переехали к родственникам в
Ростов на Дону, В город не прописали, поселились
рядом в Батайске. Сняли маленькую комнатку. С нами
стала жить мамина сестра. Маму на работу не брали,
как только узнавали о папе. Стали мы говорить, что он
умер. Не помогло, всё равно узнавали и приличную
работу получить маме не удавалось
ВОЙНА Пришел 1941 год .Июнь, я окончила
девятый класс и впереди выпускной 10 класс . И
друг война. Начало учебного года в Ростове, потом
эвакуация. Живём на берегу живописного озера
Иссык– Куль. Мама с тетей работают в колхозе, и я им
после школы помогаю, как могу. Дело в том мама
хронически не выполняла норму – надо было раз в
неделю ходить в комендатуру отмечаться как жене врага
народа. Комендатура была в другом поселке, километров
десять от нашего. Да ещё ждать ей приходилось
подолгу. Уполномоченный НКВД был очень занят или
делал вид, что занят и этот "комендантский день" был
"нерабочим" днём для мамы. Помню до сих пор не
проходящее чувство голода и, если бы не доброта
соседей – киргизов, которые "подкидывали" нам со
своего скудного стола, всё бы обернулось куда
трагичнее, потому что у мамы появились голодные
обмороки. Я окончила школу, и пошла работать вместе
с мамой. Работала до 1943 года, пока не освободили
Ростов. Мы вернулись из эвакуации и почему– то
чекисты забыли про папу, а мы не напоминали и нас
прописали в Ростове. Я поступила в Ростовский
медицинский институт, естественно скрыв, что я дочь
врага народа.
РЕАБИЛИТАЦИЯ. Окончив в 1949 году институт, я
взяла направление во Владивосток, боялась, что в
один прекрасный день кто– нибудь узнает , что я дочь
врага народ. Но, слава богу, всё обошлось и в 1951
году мы с мамой вернулись. Я вышла замуж, сменила
фамилию, у меня родился первый сын и жизнь как будто
стала налаживаться и вдруг "дело врачей" и липкие
слухи о высылке евреев. Муж у меня русский и как
нормальный, честный, прошедший войну человек, сказал:
" Бывало похуже, а если что, то вместе мы не пропадём".
Март 1953 года. Вся страна в трауре – умер Сталин.
Моя мама у приемника слушает и плачет: "Всё – это
конец, наверное, переселят как крымских татар. Надо
быть готовым ко всему". А после ХХ съезда мама уже
осмелела и вождя советского народа кроме как "эта
сволочь" не называла. Это было самое страшное
ругательство, которое я от неё слышала за всю жизнь.
В 1957 году мама получила официальный документ, что
её муж, Романский М.Р. полностью реабилитирован. Даже
материальную компенсацию получили, кажется, в размере
800 рублей. Я в то время уже работала врачом и
получала 1400 рублей в месяц.
НАШИ ДНИ. Ниточка от тех далеких лет
тянется и к нашим дням. Мы давно пенсионеры,
у нас своя квартира. Дети и внуки живут отдельно,
материально живем прилично, насколько
позволяют наши пенсии. Но почему– то я всё больше и
больше вспоминаю папу, маму с её искалеченной судьбой
– она так и не устроила свою личную жизнь. Я
вспоминаю своё детство и юность и этот чудовищный,
страх, что также как папу в любой момент я могу
потерять маму и остаться, одна одинешенька в этой
жизни. И иногда приходят такие совсем невеселые
мысли: неужели это может повториться, неужели
народ, столько переживший, даст возможность опять
какому– нибудь прохиндею сесть на шею, чтобы потом
этот прохиндей мог определять судьбу людей по
своему усмотрению.
А года четыре тому назад мой старший внук Илья
позвонил мне и сказал:
– Бабуля, хочешь, я тебе кое– что прочту из интернета,
– и он зачитал мне из книги Памяти: " Романский Моисей
Романович осуждён тройкой НКВД по статье 58– 10.
Расстрелян 27 января 1938 года".
– Вот и всё. Папа прожил после ареста ровно два
месяца. .Она замолчала, и я понял, что эта старая
женщина не жаловалась, не искала сочувствия. Она с
достоинством, присуще честному и открытому человеку,
не впадая в истерику, не обвиняя народ и страну в
своих несчастьях и бедах, по крайней мере,
для себя, ответила на вопрос "Кто виноват?"