Какие страшные трагедии устраивает с
людьми реализм!
Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы»
На сырых улицах ветер гнал безжизненные осенние листья, а в воздухе еще пахло солнечными астрами и немного тленом, сыростью и совсем не пахло надеждой.
Стас пьяными шагами отмерял дорогу к своему похмелью. Ему очень нужны были деньги. Всегда. Время перестройки - черт бы их побрал с этой политикой,- время затягивать пояса.
- Ненавижу - сказал он то ли вслух, то ли про себя, споткнулся и дальше матерным тестом рявкнул на всю нищую страну:
- ****ь.
За пазухой, вздрагивая от каждого шага, замотанная в обрывок застиранной майки, прижатая грязной ладонью задыхалась Чашка из Эротического сервиза времен Людовика 14. Ее ажурные фарфоровые края, пастельные цвета и изящная ручка задыхались от запаха пота и немытого тела. Чашка верила в судьбу, как никто другой, порой ЕЙ хотелось погибнуть в осколках собственного тела, а порой ей хотелось еще раз ощутить горячее дыхание чая, прикосновение нежных губ, которым ОНА приоткроет спрятанную мастерами картинку плотских утех. ЕЙ хотелось этих ощущений: дрожь пальцев, как отголосок сердцебиения и сиять перламутром роз, словно она часть этой огромной игры с именем: «Любовь».
Стас повернул к рынку и начал на ощупь, глазами, искать барыгу или какого то интеллигентика, которому можно поломавшись уступить чашку из сервиза матери, а если повезет то и все его остатки.
Он давно ненавидел мать-Веру Илларионовну- за все: за отчество это старорежимное; за манеры эти не разбавленные пролетарской жизнью; за достоинство, с которым она сносила оскорбления от соседей и сотрудников; за знания, которыми он не пропитался ни в детстве ни в зрелости; за все то, как в ней это все уживалось и главное было ее сутью, и теперь, даже за ее мягкое увядание, в котором она покрываясь мелкими морщинками, как и все эти вещи, из прошлой жизни огромной семьи.
Потомственная дворянка, дочь известного капитана Черноморской флотилии -Юдинича Иллариона Петровича угасала медленно, без суеты, но тем самым полностью тормозила быструю распродажу ненужного барахла, но все же спасительного, как в подворотнях говаривал Стас.
Небо подтянуло чернильных туч, и прижалось ими к земле. Магазины с пустеющими прилавками распахивали двери, жратвы конечно не было, только икра кабачковая, да водка с отвратным вкусом, но перебирать не приходилось. Сглотнув скупую слюну, он чувствовал, как в нем нарастает ком жажды, как подпирает тошнота и головная боль. «Быстрее»- колотилось в мозгу и он сделал шаг к первому попавшемуся человеку.
Барыга - это такой подвид человека сформированного во времена перестройки, который скупал все нужно с его точки зрения за бесценок, и продавал потом с видом знатока втридорога, а повезет так и не стеснялись цены. Среда обитания этого подвида- рынок, где они ожидают своих несунов.
- Мил человек, купи, недорого - дрожа руками и натянутым похмельем, молил Стас, вытягивая из за пазухи небывалой для сих мест красоты чашку...
Чашка зажмурилась от страха и холода, ее голова закружилась от запаха осени, который был слишком острым и одновременно нежным в своем прощании. Она всегда боялась прощаний и сейчас, паутинка едва заметных трещин эмали, сжималась от страха и ежилась на дне.
Барыга сплюнув, по деловому, и в руки ЕЕ брать не стал..
- Ты же меня знаешь, я не мусорщик, ко мне с деловыми предложениями приходить надо ..
- Купи чашку, она царского двора, от деда еще ..
- Вали по-хорошему, не твой день. То же мне –поставщик двора Его Величества- хихикнул барыга на весь переулок и отвернулся.
Стас съежился, дома, кроме мамкиного утиля, продавать было нечего, а работал он как все– пустя рукава и с задержкой выплат.
В этот момент его одернул аккуратно одетый человек в сером пальто, и ровным голосом сказал :
- Покажи вещицу,- и властно, чуть поднажав на грязную руку, ловко взял чашку в свои ладони.
Он рассматривал ЕЕ бережно, как рассматривают дитя, которое родилось на свет несколько минут назад, Он всматривался в каждый ЕЕ изгиб так, что внутри Чашки началось смущение и ей захотелось моргать ресницами.
- Скажи мне, она разве твоя??? Я дам тебе денег, ДАМ, просто скажи мне,- чья это вещь?
В голове сжималось кольцо.
- Матушки моей,но считай - моя...
- Одно условие: познакомь меня с ней...
Стас кивал головой, ему было плевать, кто этот человек и что ему приглянулось в этой стекляшке. Он рывком выхватил цветные бумажки, которые были вместо денег, и помчался к магазину сбиваясь в походке, зубами сорвал пробку, сделал глоток- другой, закрыл глаза пропитываясь горячей влагой блаженства. Паленная водка сжигала горло, скатывалась в пустой желудок и удовольствием бежала по венам и он, впадая в состояние близкое к счастью, и уже слышал первые нотки очередного опьянения, первые нотки себя.
Неожиданно у него выдернули бутылку из рук, и человек с его чашкой и властно сказал :
- Веди домой, остальное- там отдам.
Дорога была короткой, но мучительной, Стаса терзали сомнения, отдадут ли ему его бутылку, но судя по всему тот, кто шел рядом не пил, и водка была ему ни к чему. «Этот какой то деловой, что-ли, то ли мент, то ли чинуша, та какая разница».
Подъезды в советском периоде был всегда темны, без освещения, с легким кошачьим амбре и ломанным и перилами. Краска лупилась на стенах и достижения соцреализма блекли, пережив своих вождей.
Дверь скрипнула несмазанными петлями, и Стас ввалился в квартиру матери, с привычной улыбкой идиота.
- К тебе гости мам, а я откланиваюсь,- шатнувшись в поклоне изгибался пьяный сын, но делал он ей больно с особым удовольствием.
- Иди уже, - замкнулась женщина.
Перед вошедшим стояла небольшого роста, достаточно щуплая Дама с идеально уложенными в старорежимный кок серебристыми нитями. Волосы ее сложно было назвать иначе, они тугими нитками обвивали небольшую голову, подчеркивали выцветшие, когда то роскошные, серые глаза, а ныне всю их невыразительную блеклость. Сухие губы были поджаты тонкой нитью, острый с горбинкой нос слегка нависал над верхней губой. Ее тонкие кисти старушечьих рук выпячивали синевой вен из белых манжет и вязаной кофты.
- Вера Илларионовна, -чуть склонив голову сказала она,- с кем имею честь говорить?
- Александр Иванов, я прошу прощения за вторжение, но тут такое дело.
- Какое у вас может быть общее дело с моим пропащим сыном?
- Да никакого, просто я хотел знать человека, - слегка растерявшись и запинаясь, говорил Саша, - у которого была, то есть, есть эта чашка и откуда она у вас? – Таким же бережным движением, как и в первый раз, он аккуратно достал из-за пазухи Чашку, которая согретая мужским вниманием, вдруг словно помолодела и блеснула, отражая электрическую лампочку, сияющим перламутровым отблеском.
- Никак не дотерпит, пока я уйду. Ворует. А вы краденное скупаете? - она спросила это так, что у Саши побежали мурашки по всей спине и мгновенно его прошиб липкий пот.
- Ну что вы? Я не купил ее, скорее вызволил из плена,-теряясь в неловкости оправданий он пытался шутить,-она все так же ваша, а я любопытен к таким вещам.- Запнулся ОН, окончательно потеряв возможность говорить ...
- Вы хотите знать ее историю? Или хотите ее купить? –металлические нотки в голосе катились ртутными шариками по квартире.
- У меня нет ответа, даже глупо было приходить, но вот такая выдалась минута. Пошел. Зачем. Ну не знаю,Простите, не хотел, не подумал, что так выйдет…
Развернулся к дверям, сделал шаг.
-Это длинная история, - не останавливая его продолжала Вера Илларионовна.
- У меня есть время,-тихо ответил гость.
- Тогда может чаю?
Вы знаете, какое было трудное время начало века?? И все равно у людей были ценности, было много мерзавцев конечно, но были и идеалы, и мечты, и честь.
Я конечно этого помнить не могу, только со слов матери, а не доверять ей – у меня не было причин. Так вот Чашка эта - остаток сервиза и правда, Людовика 14, вы угадали?
- Я не угадывал, я это увидел, я музейный работник, но многие вещи чувствую нутром. Чтоб у забулдыги, простите пожалуйста,- осекся Саша.
- Ну что вы, что вы? Я ж расстройством рассудка не страдаю. Так вот чашка эта, как и то,что вы видите в серванте - остатки семейных ценностей, что едва уцелели у нас в перехлестах истории Знаете, революция застала моего отца капитаном в торговом флоте, характеристики он имел отменные, был на вес золота и им весьма дорожили хозяева. Да и что говорить- доверием он пользовался безграничным, что у начальства, что у подчиненных. В свое время отец мой работал и на «Императрице Марии» и на «Возрождении». Улыбаюсь все время, когда читаю это имя – «Георгий Седов». Да, так вот, отец работал капитаном, на нем, еще до интервенции, до витиеватой истории того, как он менял имена и порты приписки, легендарный вышел пароход, будет минутка- почитайте, рассказывать долго, да и вам про это не интересно, вы ж наверно про чашку хотели знать ...
Чашка стояла за стеклом, на обычном месте, в безопасности среди равных ей блюдец и блюд, среди молочников и пиалок и слушала еще раз историю про себя. Она не умела говорить, но помнила беззубый рот Людовика. Его отвратительную пасть, из которой все время вываливались кусочки еды. Она никогда не могла принять его Солнцеликость. ЕЙ всегда казался его рот гораздо более пошлым, чем тот нежный рисунок дам без чулок с развернутой плотью. Чашка помнила тонкую виолончель и смех в гостиной, аромат чая и пудры, она видела плотские утехи короля и они были ровно такими же, как и утехи придворных. Король умел задать тон во дворце, но посуда не умеет говорить. Она просто помнит...
- Так вот - продолжала Вера Илларионовна, -МОЙ отец был человеком состоятельным и дисциплинированным, когда случилась вся эта революция, когда вся эта чернь бежала по мраморным лестницам устраивать равенство Он не боялся. Честь его была превыше всяких разговоров -ни один матрос не вломился в наши двери. Да у нас по тем временам не было особых богатств, хотя жили мы как все, хорошо и в достатке. Роскоши особой не было,а с пролетарской точки зрения, то конечно – буржуи. Несколько оригиналов картин, репродукции, посуда, мебель, книги да украшения- это теперь все роскошь да диво, а тогда нормально было. Кровавые стояли дни, барышень насильничали, растаптывали и устанавливали право пользования ими, как скотиной. Страшная справедливость с грязными ногтями пришла в Россию.
Ах, да отец мой - Юдинич Илларион Петрович - человек он был знатный, и мог позволить себе купить многое . Ему ведь как ? доверие было безграничное, авторитет его был безупречен и тем самым он мог принимать решение на благо своего хозяина.
Да я вам могу показать его характеристику, у меня от отца мало осталось чего-.. память только от рассказов матери, да и то, что мы с титулом дворянским, которое я всю свою жизнь, как крест несла, а Славка вот пропил ... Да не жалейте меня - на нем честь рода и закончилась, удивляюсь конечно, хотя и отец его не из князей, но и не из отбросов пролетарских, а вон как вышло ...
Вы простите вам не интересны жалобы нищей старухи, - сказала она сжимаясь внутри и достала терпкую Приму , закурила ее, через мундштук...
Саша смотрел на нее, как заговоренный и казалось ему, что вокруг этой унылой комнаты витает не едкий запах Примы, а благородные табаки. Всматриваясь в ее тонкий профиль он не чувствовал времени, он лишь слышал ровность ее дыхания, как неспешно она перебирала по памяти сою жизнь
Чашка поморщилась от запаха табака, никак не принимала она этой едкости, все ей хотелось ароматов из больших залов и музыки , а не усталых разговоров хозяйки, хоте ее она ценила больше всех, но мысли о том, что они обе хрупкие и старые, пугала ее больше чем всегда...Ощущение хрупкости бытия повисло грозой в сигаретном дыму, как уже было тогда у Людовика, потом тут в России и теперь уже здесь при Советах. И не в первый раз.
- Вы знаете, я ведь ,- отца своего, - совсем не знала. Он погиб, с честью о которой сегодня не принято и говорить, когда судно терпело крушение. Весь экипаж был в спасательных шлюпках, а он, как и подобает капитану в белом кителе, стоял на мостике и отдавал честь уходящей команде. В Симферополе и решили устроить формальное прощание, отпевать было уже нельзя, Советы Бога-то отменили, потому просто венки на воду... Народу на набережной была тьма, рыдали все. Мама говорила, что на а коленях стояли те, кто знал отца, потеря и горе было такое, будто то ли отца, то ли брата каждый хоронил. Авторитетный был человек.
Так вот, когда венок отплыл, то из черных вод поднялась мачта, а на ней мертвый отец мой в белом кителе, что тогда сделалось на берегу: ужас, крик, а он несколько раз качнулся на воде, словно прощаясь и сгинул опять в глубинах.
Мать моя на седьмом месяце была, тут и родила меня скоропостижно, едва успели в лоцманскую ее отнести на руках, иначе б так на берегу и скинула, а ведь ноябрь, ветер, холод... Страшные роды были, болезненные и родилась я слабенькой, совсем не готовой к этому миру или к такой судьбе... Говорили, что и жить не буду, а я такую жизнь прожила, что не каждый б мужчина стерпел.Я ведь в театре служить собиралась- актриса, но с моим происхождением? Кто ж позволит. Один раз дали сыграть роль – цыганку Азу, и все : вмешалась партия с КГБ. Сколько потом не переезжала в уезды, все одно- депеша спешила впереди меня. Так и случилось всю жизнь сидеть в массовке. Зато сына моего, электриком взяли. Милость оказана мне: не оператором, не режиссером, а так, осветителем и электриком. Вот он возомнил что гений, а я ему всю жизнь своей непокорностью испортила. Слабый…
Слушателя пробивала дрожь от ноябрьского холода рассказа, он всматривался в фотографии этих людей, удивляясь, как бывает могущественная судьба, но как умеет она сохранять породу, как в ней уживается это все - и величие отца и хрупкость женщины...
Смеркалось, чай уже остыл, как впрочем и запал рассказчицы, но гость никак не мог оправиться от услышанного, словно все это было с ним самим, он чувствовал, как дыхнула холодом на него страшная история той горькой осени, в которую родилась эта хрупкая женщина, в которой, в последней, осталась порода...
Идя по вечернему городу он никак не мог избавиться от ощущения, что происходит что то очень важное с ним, вот здесь и сейчас, что меняется он сам, вот теперь , в этой короткой дороге от чужого дома.
Прожив еще несколько дней, Саша словил себя на мысли, что возвращается к этой женщине с которой знаком всего лишь один вечер. Изловчившись, в голодное время, купил на рынке приличных сигарет, чая и каких-то сладостей пришел в гости...
Дверь ему открыла все так же хрупкая в статности Вера Илларионовна и откровенно удивилась
- Не ждала вас еще раз, простите,- пригласила его жестом зайти.
В ее комнате были разложены стопки фотографий, которые она пересматривала для того, чтоб не исчезли тени тех, кого она любила.
- Я тут вам гостинцев принес...
- В это время? Спасибо конечно, -с мущаясь отвечала она, одергивая белые манжеты.
- Да вы просто возьмите...
- Может вы чашку хотели, из набора Людовика, так нет ее больше, украл Славка... Вы ушли, а я пожалела, что не догадалась ее спасти от варварских рук.. Жаль ведь -отдал какой то алкашке , а та разобьет ее и закончиться история...
- Ну ,что вы, я не за чашкой...
- Вы от чая не откажитесь?
- В вашей компании с удовольствием...
Эта дружба продолжалась до самой смерти Веры Илларионовны.
После ее ухода Саше досталось то, что было не нужно наследникам: фотографии, письма, открытки...
В день смерти Славка улыбался пьяным лицом, потому, что квартиру можно было продать за хорошие деньги, а требуха, которую с трепетом забрал чужой ему человек его не беспокоила. То, что можно было продать, уже было украдено и продано, но квартира всегда была главным его состоянием, и вот- свершилось....
Ветер теребил холодные павшие листья, Саша шел с пакетом, в котором уносил историю людей, которые стали ему близкими, незнакомыми близкими.
Эта встреча и правда изменила его жизнь и он стал коллекционировать то, что люди с глупой радостью выбрасывали и продавали за бесценок - истории своих предков.
Перевод породы человеческой он наблюдал болезненно, всегда, всю свою жизнь, но эта первая история крушения личности всегда занимала особое место.