– Получается, – задумчиво рассуждала Физалис, сместив блеснувшие хрусталики глаз в противоположную от Синги сторону и делая неосознанные полукруглые движения плечом, будто от навалившейся усталости, – ты нанялась к Авентору на работу мерщиком? Так ведь? Я просто думала…
Физалис не договорила, встретившись с печальным взглядом никем не оправданной ведьмы. Она поняла, что в очередной раз забегает вперед, вносит разлад в повествование Синги и своим нетерпением оскорбляет ее чувства, прежде испытанные, но, безусловно, осевшие в ее сердце навсегда. Физалис приняла позу осужденного за шалости ребенка, опустив уши, хохолок и принявшись глядеть понимающе, исподлобья.
– Ой, прости… Я…
Синга мягко улыбнулась. Прекрасно понимая состояние слушательницы, чье душевное напряжение существует исключительно в двух состояниях – полного покоя или окончательного раскрепощения, – она с таинственной многозначительностью склонилась над Физалис. Рисунки на ее крыле от случайного, но дружеского движения заиграли необычными сине-лиловыми красками, будто навевая на странную мысль о бурлящей внутри этого хрупкого создания энергии. Синга заключала в себе необычный нравственный магнетизм, который притягивал уже только тем, что виверна была из ряда вон; вопреки многосезонным предрассудкам и установившейся стандартности поведения, она сохраняла сугубо драконью особенность не потакать навязчивому двуличию, существующему только для извлечения выгоды из подвластных ситуаций.
– Всему свое время, – прошептала Синга. – Ты получишь ответы на вопросы, которые вслух не принято задавать.
Физалис таким ответом была сбита с толку. Она и без того волнительно относилась к повествованию подруги, а теперь, пытаясь утихомирить участившееся биение своего сопереживающего сердца, по-кошачьему надавливала передними лапами на холодную скамью и смущенно глядела на Сингу, с мордочки которой не исчезала легкая, но довольно незатейливая улыбка.
– Если мы будем продолжать в таком тоне, то тебе… при-и-и-дется сходить за стаканом воды.
Синга рассмеялась, несколько отпрянув и дав свободу личному пространству однокрылой шутницы. Уже в который раз Физалис можно отдать должное за это превосходное умение сглаживать контуры тяжелого молчания или долгого многозначительного взгляда.
– Родители считали меня донельзя болтливым ребенком… – заговорила своей шустрой, словно горный ручей, речью Синга. Она старалась выпрямиться на скамье, но, похоже, холодный осенний вечер давал о себе знать вопреки ограниченному, идиотскому заявлению о драконьей холоднокровности. – Они считали меня…
***
Родители считали меня донельзя болтливым ребенком. Они видели своего птенца легкомысленным, думали, что суровый взрослый мир отторгнет маленькую Сингу как бесполезную безделушку с блошиного базара, надобность в которой отпала задолго до ее появления. Своего рода лишний рот для реальности. И в самом деле, почему меня не оградить от этой мысли?
Одним драконом больше, одним меньше. Так все говорят, кто не верит в обратимость судьбы.
Мама хотела спрятать от меня целый мир, а потому часто и терпеливо разъясняла каждый опрометчивый шаг такого подвижного на язык отпрыска. Но, пожалуй, нельзя заставлять кровинку осмысливать каждый шаг, ведь верно? Угасает та самая яркая детская искорка, делающая ребенка именно ребенком, а не взрослым созданием с холодным рассудком и строгим взглядом на окружающие вещи и обыденность. Помимо болтливости, которую мне приходилось вымещать разве что на порхающих над лугом бабочках, мама выделяла мою необъятную любознательность. Как мне думается, эта черта расположилась в самых первых строчках большого списка потенциальных опасностей. Что еще может привести к беде, если не юная пытливость ума и, строго говоря, само желание попасть в беду и найти из нее выход? Я полагаю, что все ссадины были приобретены мной именно из-за любопытства. Вот только я продолжала совать нос, ожидая щелчок. Это странно звучит, но, похоже, меня тянуло к этим щелчкам! Вот только забавная метафора довольно часто оказывалась не столь безобидной, как сейчас, при моем рассказе.
Я хорошо помню, как отец прилагал все усилия, чтобы научить меня летать. Конечно, начинали мы с самого малого (с отцом уже тогда была проведена разъяснительная беседа беспокойной мамой о моей безоговорочной безопасности). Первые пробы, так сказать, полетного крыла я проводила под его чутким наставничеством с поваленного бревна, высотой в каких-нибудь пару смешных футов. Большинство моих сверстников научились летать самым простым, эффективным, но рискованным способом – прыгнули с утеса. Звучит довольно обычно для любого дракона, не говоря уже о вивернах. Чего стоит отдаться судьбе? Вроде как она распоряжается тем, что полетишь ты или нет. Неужели родители чувствовали неблагосклонность судьбы к их птенчику по имени Синга?
– Давай, малышка, попробуй еще раз, – сказал отец, наблюдая за тем, как я смахивала влажную осеннюю листву с моего тела. Они раздражали меня, нарочно налипая на грудь. Мерзко! Унизительно! Опять эти мокрые жухлые листья! – Уверен, что у тебя получится! Нужно вложить всю силу в первый толчок. Потом будет легче. Серия широких взмахов и ты не заметишь, как нырнешь в лазурный океан. – Он мечтательно поглядел на серое, непогожее небо, но сразу, словно извиняясь за несоответствие его слов действительности, опустил на меня взгляд. – Я верю в тебя, Синга! Тебе нужно попробовать еще разочек!
Я почти закончила освобождаться от плена скользких рыжевато-коричневых лепестков, которые медленно умирали с приближением глубокой осени холодным красочным ковром. Погода была непреклонной в своих стремлениях – понемногу начинал накрапывать холодный дождь, а ветер, лениво повернув на юго-восток, овеял преддверием грядущей студеной ночи. Близились морозные дни.
– Папочка, – обиженно вскрикнула я, – мне нужно бревно побольше! А лучше – утес! Я все прыгаю, прыгаю, а приземляюсь мордой в грязь!
Отец умело скрывал беспокойство моих заявлений об обрывах, скалах и утесах, продолжая терпеливо и очень подробно разъяснять, что к чему.
– Милая, в этом нет необходимости. Ты же не задеваешь кончиками крылышек землю? – И беззаботно рассмеялся. – Ну же, давай еще раз! Только теперь постарайся делать полные взмахи. Нужно извлечь больше из твоих чудесных крыльев!
А я только сильнее разозлилась. И раздражала меня детская вера в окончательный провал, наступивший из-за очередного запрета.
– Я так никогда не научусь! И вообще… – Я отвернулась. – Я не сдвинусь с места, пока ты не отведешь меня к утесу! Рано или поздно это случится, но тебя не будет рядом! И тогда…
Отец оказался напротив меня, мягко приземлившись. Ему не составило особого труда сделать несколько взмахов крепкими крыльями.
– Ну же, посмотри на меня, – улыбаясь и подмигивая, замурлыкал он. – Кто у нас не боится трудностей?
– Папа, отстань! – И повернула голову в другую сторону.
– Кто у нас следует маминым правилам, не советующим ничего плохого? Кто у нас дуется по пустякам? Кто…
Я уставилась на него и фыркнула. Внутри меня вот-вот что-то собиралось взорваться.
– По-твоему это пустяк?! Ты представляешь, сколько мне стукнуло?
– Три сезона, – сладко заявил отец, нарочно щурясь, словно это какой-то срок созревания овощей. – Это не так много. У нас есть время, чтобы научиться.
Я переполнялась.
– Папа, ты совсем не понимаешь?! Все мои друзья умеют летать, а я нет! Знаешь, как горько…
Я прервалась, потому как мои глаза мгновенно наполнились слезами. Детская обида выплеснулась наружу, отчего злости пришлось отступить. Отец поспешил заключить меня в объятья и утешить. В такие моменты мне казалось, что я добилась своего, и он преступит запреты мамы и отведет меня к утесу, чтобы я порвала с землей раз и навсегда. Однако я ошибалась. Он так сильно любил маму, что боялся огорчить ее любым неосторожным действием или словом. А нарушить ее запрет для отца было сопоставимо чуть ли не расставанием, развилкой прежде общего пути.
Итак, дальше я сделала, что в моем возрасте сделал бы каждый, имея от родителей бесчисленное множество запретов. Я выбрала момент, когда осталась наедине с собой и поспешила к утесу. Прекрасно помню, что над пропастью нависал старый клен со сломанными ветвями. Было очевидно, что до меня кто-то не раз пытался спрыгнуть с него с целью научиться летать. Оставленные временем следы драконьих лап на вытоптанной почве говорили об этих отдельных смельчаках больше, чем я могла выведать у них обычными расспросами. Различных размеров, хаотичные, искривленные, с отчетливыми контурами когтей, по которым не составляло труда определить, что кому-то было мало просто спрыгнуть, вместо этого набрав значительный разгон для толчка.
Ну а как делать виверне разгон? Я не знала. Будучи маленькой, я передвигалась медленно, неуверенно, неуклюже перемещая вес тела то на одно крыло, то на другое. Кроме того, мне было необходимо беречь крылья – я очень хотела научиться летать.
Ветви устрашающе похрустывали, жиденькая листва шуршала почище сотни городских метел, ползающих по каменной площади в руках щепетильных горожан. С севера заходили лиловые тучи. И вот, долгий взгляд в бездну с макушки клена, продолжительное колебание… Раз пришла, то доведи это до конца. Решение, определенно, настигло из ниоткуда и поразило скудным выбором крайностей. Как я могу быть преданной земле, имея крылья?
Смерть или небо. Сугубо личный догмат виверн.
Подбодрив себя малодушной мыслью, что мне нечего терять, я бросилась навстречу пропасти. Волнение переросло во взрыв смешанных эмоций, а сердце бешено затрепетало…
От ужаса.
Я сделала взмах, но без толку. Цепляясь за нематериальный воздух, я совершила несколько попыток выровнять неуклюжее тело крыльями. Взмах, еще взмах, сильное напряжение мышц, поджатые от панического испуга лапы, муки бессилия…
Нет. Я камнем падала вниз.
Что способно успеть посетить голову птенца в момент падения? На что рассчитано детское сознание, имеющее возможность принять один из самых коротких концов судьбы?
– Мамочка!.. – вскричала я. – Нет, пожалуйста, помогите!..
Сейчас я не уверена, что дословно помню этот возглас отчаяния. Но что самое необычное, что закрывая глаза, я была уверена, что меня никто не спасет. Я погибала из-за себя. А кто в этом случае мог меня спасти?
Только я, верно?
***
Физалис пребывала в состоянии глубокого аффекта. Поднеся лапу ко рту и распахнув глаза, она была готова вскликнуть. Ее глаза застыли призрачным зеленоватым свечением, а худое хрупкое тело сжалось.
– Ах!.. – все, что удалось ей выжать из себя.
Синга покачала головой, а затем непонятно для чего и зачем подставила на обозрение свою щеку с перечеркнутым кругом. Длилось это недолго, и Физалис, даже если бы очень захотелось, наверняка не удалось бы разглядеть в этом движении что-то читаемое, что-то говорящее.
– А у судьбы на меня, как оказалось, есть особые планы…
***
А у судьбы на меня, как оказалось, есть особые планы, и никакое из моих поражений не могло их изменить. Прыжок в пучину оказался провальным ввиду отсутствия удачного или смертельного исхода. И чудо, когда его не ждешь, приходит, потому как разочарование, печаль, страх уже вдоволь погостили.
Нет ни одного повода не давать одному состоянию сменять другое.
Я очнулась на маленьком деревце, торчащем из отвеса всего в нескольких ярдах от земли. Я лежала грудью вверх, голова вскинута. Первое, что я увидела, это было мое разодранное крыло, проткнутое острым сучком. Кровь капала с него на поджатый хвост, почему-то вводя меня в изможденное оцепенение, препятствующее заботам о целостности тела. И что самое странное, я не чувствовала боли. Как такое могло быть? Причин много, но, полагаю, среди них выделялась мысль о нарастающей тяге к жизни.
Прежде я никогда не хотела так жить. Запреты родителей, потеря предрасположенных к общению со мной сверстников, одиночество, постигшие неудачи… Казалось, все это осталось на вершине, осталось в прошлом и теперь не вернется никогда. Мир сбросил серое одеяние. Краски запылали по-новому.
Грозовой дождь. Первые капли разбились об обагрившееся крыло, разбавив капельки загустевшей крови. Что ж, пора. Я ждала тебя.
Этот сумасшедший поступок определил мою жизнь. Совсем скоро, восстановив силы, я смогла подняться в воздух. Родители гордились тем, чего я достигла. Чтобы не вводить их в излишнее беспокойство, я продемонстрировала свои навыки на их глазах. Я притворилась, что впервые оторву лапы от земли. Но по сей день я обязана тому самому утесу с накренившимся кленом. Он преподнес мне жизненно важный урок.
***
– Покажешь крыло?
Синга кивнула и повернулась к Физалис спиной. Она развела когда-то изуродованное для полетов приспособление. Рисунок завораживающе поплыл по растягивающейся коже, а затем застыл законченным переливающимся орнаментом. Физалис, щурясь, всмотрелась. Когда на ее мордочке медленно проявилось восхищенное изумление, Синга, наблюдая через плечо, невольно улыбнулась.
– Особый метод врачевания, – пояснила она. – Заслуга моих родителей, которых я никогда не подозревала в этом деле. Помнится, был проведен самый настоящий ритуал с дымом ароматных трав и расчерченных на полу символов. – Синга, грациозно сложив крыло, будто дорогой веер, неторопливо повернулась. – Что-то в этом мире было более значимым, чем я. Время перемен в моем мировоззрении, время открытий.
– Это как-то связано с твоим символом на щеке? – спросила Физалис.
Синга загадочно коснулась когтем скамьи, будто намереваясь на нем что-то выцарапать. Еще одна страница ее прошлого вот-вот должна сорваться с губ.
– Отчасти, да. Но, пожалуй, клеймо мерщицы оказало на меня гораздо большее воздействие. Когда Брасер ступил за порог…
***
Когда Брасер ступил за порог, я растерялась. Красивый высокий юноша, голубые бездонные глаза, широкие кожистые крылья, янтарный оттенок чешуи… Я была безоружна. Ничуть не погрешу, сказав, что я бы согласилась на все, что он бы предложил. Помнила я о своих почивших родителях в эту минуту? Нет. Я стояла напротив личного мерщика землевладельца Авентора и заворожено хлопала глазами, потому как более ничего не могла сделать от бессильного выпада чувства, которое мне не доводилось испытывать.
– Простите, я, видимо, побеспокоил вас, – вежливо продолжал Брасер, – но, пожалуй, дело требует результата.
Я отступила на шаг, еще на шаг и плюхнулась на хвост. С полочек звякнули несколько пузырьков с отварами трав и, к удивлению, не разбились. Впрочем, они были изготовлены из хорошего толстого стекла, что даже при падении на камень не гарантировало их превращение в горстку осколков. Один из многогранных флаконов подкатился к моим лапам и замер, блеснув в луче скользнувшего через окно света.
– Я сейчас подниму! – взволнованно сказал Брасер и потянулся к травянистому снадобью.
***
– А дальше, дальше что? – спросила Физалис, вытягиваясь от любопытства в струнку.
Синга улыбнулась. Вопреки наплывающему холоду студеного сезона, она теперь чувствовала себя согревшейся и, чуть расставив крылья, на которые приходилось опираться, утешенной собственным рассказом. Она могла поделиться с Физалис. Эта уверенность грела ей сердце.
– А знаешь, я дальше не помню, – ответила Синга, сместив взгляд на старый клен. – Все было как в тумане.