Очень не любил «молодых» Лошадин. «Тупые они!!! Тормозят вечно! Одни с ними проблемы!»,- кричал он обычно, брызгая слюной. При этом его слегка округлые щёки тряслись и сам он, может от злости, а может, от волнения постоянно перетаптывался на месте. Но в виду того, что деваться ему было некуда, махал рукой, и, отвесив «молодому» подзатыльник, шёл с ним заступать в наряд, хлябая по центральному проходу, излишне коротко обрезанными сапогами. Вид у него всегда был замученный. Глядя на Лошадина, можно было подумать, что отслужил он не год, как это было на самом деле, а уже года три срочной службы. Всё вокруг его раздражало, всё бесило и приводило постоянно в неистовую ярость.
Несмотря на не большой рост, Лошадин всегда сутулился. Голова его на вытянутой вперёд шее, качалась из стороны в сторону. Взгляд шнырял по полу, практически ни на чём не задерживаясь. Видно было, как он, нахмурив лоб, шевелил пухлыми губами, когда ругался про себя.
Ругался Лошадин часто и помногу. В чужие споры не встревал, но если случайно затрагивали его интерес, ответ следовал незамедлительно, причем в таких «красках», что даже у бывалых сквернословов открывался рот от удивления.
Взгляд у Лошадина всегда был суровый, скорей даже злобный, пугающий взгляд. Мало кто из вновь прибывших в часть, отваживался смотреть ему в глаза. Сам Лошадин этого крайне не любил. Как только ловил на себе недовольный взгляд «молодого», тут же его тело содрогалось, и он делал ряд неумелых движений, пытаясь показать всем своим видом, что сейчас ударит и как можно сильней. Он почти всегда разбегался для удара, сильно замахнувшись рукой или ногой, но перед самым его нанесением, резко останавливался. Тут же, практически в упор, крича и задыхаясь от этого, высыпал на «молодого» тираду о том, как размажет его по полу или о стенку. Как у того будут хрустеть кости под его ударами и что все вокруг устанут отскребать останки от стен и пола.
Как бы это ни было странно, но никто, никогда не видел, чтобы Лошадин кого-нибудь серьёзно бил. Максимум, что от него получали «черепа», (так называли у нас тех, кто служил первые полгода), так это подзатыльник или пинок под зад. И тем не менее, никто из нас, призванных на службу через год после Лошадина, лишний раз не хотел связываться с ним.
Не любили заступать с ним в наряд, не любили ходить с ним на какие- либо работы, назначенные командованием, не любили быть с ним в расчёте, на учениях. Кому интересно получать подзатыльники и выслушивать в свой адрес постоянную брань в виде высказываний о несусветной тупости и бесполезности в жизни. По-другому Лошадин с «черепами» не общался.
Месяца через три моей службы мне довелось попасть с ним в наряд по охране автопарка. Новость эта меня совсем не обрадовала. Конечно, я не однократно пересекался с Лошадиным и в составе караульной службы, и в нарядах с другими ребятами нашей роты, поэтому знал не понаслышке о его скверном характере, но так, чтобы один на один, впервые.
Согласно «устава» наряд по парку - это три человека, один старший и два дневальных. Старший дежурит ночь, контролируя дневальных и отдыхает в первой половине следующего дня. Дневальные делят ночь по- полам. После команды «отбой» один из них отбывает в расположение роты на отдых и возвращается через четыре часа, чтобы поменять второго. Вот так по очереди, вместе со старшим, охраняют бойцы вверенную им технику.
Мы, «молодые», толпились возле стены, на которую вывешивали лист с нарядами. Тихо, вполголоса, шутили и так же шёпотом смеялись, чтобы, не дай бог, не привлечь внимание старослужащих. Когда кто-нибудь из них проходил мимо, все опускали глаза в пол и прятались друг за друга. Он же, проходящий мимо «годок», упивался своим превосходством, пристально глядя на нас, прищурив глаза и ехидно улыбаясь.
Говоря о старослужащих, хочу сказать, что не все они, имели пугающий вид. Это были такие же ребята, как и мы, просто старше на год, полтора, а кто и на полгода. Они имели разную физическую форму, были разного роста, из разных городов. Короче говоря, в точности, как и мы. Но, почему-то тот факт, что все эти люди находятся здесь в части на определённый период времени больше, чем любой из нас, выстраивал между почти ровесникам огромный психологический барьер.
Вдобавок ко всему «призыв» наш, несмотря на большую его численность, оказался совершенно несплоченным. Ещё за месяц до перевода в свою роту все мы разбились на кучки по два-три человека и держались, как говорится, «особняком», что, конечно же, повлияло на дальнейшее прохождение службы. Наши маленькие кучки с лёгкостью смогли «продавить» даже те, кто был нас старше по призыву всего на полгода. Что уж было говорить про «годков».
Само слово «годок» казалось нам какой-то недосягаемой величиной, к которой каждый из нас в глубине души стремился. И хотя факт этого был неизбежен, всем нам казалось, что «топать» до него ещё очень и очень далеко.
Дверь канцелярии скрипнула, и из-за неё показался наш ротный писарь. Невысокий парень моего призыва, постоянно прятавшийся от «годков» в этой самой канцелярии и выполнявший всю работу, связанную с документами. Он, не здороваясь с нами, быстро вставил лист с нарядами в «карман» из оргстекла и так же быстро удалился обратно. Толпа оживилась. Кто-то довольный от того, что не попал в наряд, улыбаясь, отправлялся в курилку. Остальные, кому повезло меньше, медленно разбредались готовиться к инструктажу. Я обречённо смотрел на свою фамилию, которая красовалась вторым номером в наряде «по парку» под фамилией Лошадин. В списках был ещё третий, но я даже не стал читать, кто это.
«Рано или поздно, это должно было случиться»,- подумал я про себя и, резко развернувшись, почти воткнулся в стоящего за моей спиной, Лошадина. Он смотрел на лист с нарядами сквозь меня, по обыкновению нахмурив брови, слегка искривив рот и держа руки в карманах.
- Ну чёго, «череп», рад? Где второй?- почти сквозь зубы произнёс Лошадин.
- Не знаю, - ответил я, растерявшись от неожиданности.
- Ты чё, «черепина» совсем страх потерял?! – Глаза его резко округлились, а брови сильно приподнялись вверх. - У тебя пять минут… Жду вас обоих в умывальнике. Бегом! - крикнул он, отвесив мне подзатыльник.
Я быстро поднял упавшую на пол кепку, ещё раз глянул на лист, чтобы посмотреть, кто с нами третий и, не дожидаясь следующего подзатыльника, бегом сиганул в дверь, на лестничную площадку. Выбежав на улицу, я отправился в курилку за казарму, где и нашёл третьего в компании ещё четверых, которые курили на всех одну сигарету.
Очень интересное зрелище - сигарета на пятерых. Каждый делает одну затяжку и аккуратно передаёт сигарету следующему. Аккуратно, потому что если пепел с сигареты упадёт, пока она у него в руках, он считается выбывшим из состава курильщиков и на следующую затяжку, может более не рассчитывать. Как говорится, «накурился». Делалось это не для того, чтобы позабавиться, а просто из-за дефицита курева. Конечно, нам выдавали на месяц в соответствии с уставом пятнадцать пачек «Примы» или «Ватры», как правило, их хватало. К тому же, среди нас были и те, кто не курил. Они, вместо положенного им сахара, тоже получали сигареты, которые отдавали курящим друзьям. И всё равно, не понятно почему, наставал такой день, когда курить было нечего, а до следующей выдачи ещё оставалось время. Вот в такие периоды, подобный «аттракцион» можно было встретить очень часто.
Старослужащие, не все конечно, сигареты, которые выдавал старшина, курили редко, предпочитая им сигареты с фильтром из «Чипка».
- Ты куда сегодня? - спросил меня один из курящих.
- В парк.
- Ну нормально. Залезешь, в какой-нибудь БТР и на массу.
- Да уж, залезешь, - обречённо ответил я, - если бы. Ты видел кто старший?
- Кто?
- Да есть тут один, «стармос» нервный (так сокращённо, у нас называли старших матросов).
Звание старший матрос Лошадин получил совсем недавно. Факт этот приводил его в бешенство. Особенно если кто-то из офицеров обращался к нему по званию.
Среди военнослужащих срочной службы никто не любил носить одну лычку. Спрос с тебя больше, а полномочий никаких. Младший сержант - да, но старший матрос… Некоторые получившие это звание, специально совершали какой-нибудь мелкий проступок, чтобы их разжаловали обратно в матросы. Лошадин был слабоват для проступка, но лычку не пришивал принципиально.
- Да ладно, не «шкалься»… - подключился третий собеседник, поняв о ком речь, - разок-то можно.
- А ты особо не радуйся, - ответил я, - третий с нами ты. И кстати, он сейчас, ждёт нас в умывальнике.
- Может, мне это… в санчасть закосить, а?- напрягся вдруг мой напарник.
- Ладно, пошли, поздно уже косить. Через полчаса построение.
Лошадин чистил сапоги, когда мы подошли к нему в умывальник. Он через плечо посмотрел нам в пояс и опять отвернулся.
- Если вы, рождённые стоя в телефонной будке, думаете, что попали на «шару», то спешу вас предупредить, вы очень заблуждаетесь! - делая последние штрихи щёткой, намеренно завышенным голосом сказал Лошадин. Он ещё раз осмотрел свои сапоги, как будто любуясь ими, и со свойственной ему ухмылкой повернулся к нам, на мгновение задержав взгляд. Ухмылка медленно сменилась полуоскалом. Губы растянулись, и уголки их опустились вниз. - И откуда вы только взялись на мою голову такие недоделанные. Вечно мне какие-то уроды достаются, - с досадой закончил старший матрос.
Казалось, что Лошадин хотел продолжить, но мысль его куда-то ушла. Он мотнул из стороны в сторону головой и сделал шаг между нами. Мы быстро расступились, чтобы, не дай бог, не стать преградой у него на пути.
- За мной, обезьяны, чего встали! Вам ещё штык - ножи получать! – привычно опустив голову, громко скомандовал нам наш старший.
Штык-нож, это тот атрибут, наличие которого отличает обычного матроса от матроса, заступившего в наряд. Носят их на ремне. За потерю штык – ножа, наказывают сурово, поэтому, некоторые молодые снимают его и прячут до конца наряда, тем самым нарушая форму одежды дневального. За что, порой, получают от начальства нагоняй.
Мы отстояли сорокаминутный бригадный развод. Получили наставления от дежурного по бригаде и отправились строем из двух человек, ведомые старшим матросом, в направлении автопарка, закреплённого за нашим батальоном.
«Парк» наш представлял собой не очень большую площадку. Выровненная территория размером единиц на двадцать техники. Для каждой боевой машины, на крупной щебёнке, которой была засыпана площадка, очерчена извёсткой своя зона. На въезде шлагбаум, от которого в обе стороны по периметру натянута в три ряда колючая проволока. Сразу после шлагбаума, немного правее, стоял вагончик для обогрева дневальных, внутри которого был топчан, сколоченный из фанеры стол и печка-буржуйка.
По назначению, вагончик почти не использовался. Зимой в нём было холодно, а дров для того, чтобы растопить печь, не было. Всё, что можно было сжечь, сожгли задолго до нас. Иногда удавалось увести с территории складов какой-нибудь паллет, изрубить его и попытаться нагреть данное помещение, но этого полета хватало часа на два, максимум три. Продувался вагончик моментально, как только печь переставала топиться.
Летом в него вообще запрещалось входить, так как дневальный был обязан патрулировать по территории и следить за сохранностью техники.
Пока днём на территории парка находился кто-нибудь из офицерского состава, это действительно так и было. Дневальные под палящим крымским солнцем шныряли туда-сюда, выстраивая в линии побеленные камешки и собирая в мусорное ведро докуренные «бычки». Когда же все уходили, патрулирование сменялось бдительной и чуткой охраной спокойствия старослужащего. Он уходил в уже проветренный, вагончик и, лёжа на топчане, размышлял о тягостях и лишениях воинской службы до тех пор, пока не проваливался в объятья Морфея.
Оставшиеся двое дневальных занимали посты, с которых хорошо просматривались подходы к охраняемой территории и наблюдали, не приближается ли какой офицер с проверкой. В случае опасности один из них «срывался» и бежал в вагончик, чтобы поставить в известность уставшего от службы старшего «товарища». Механизм, отработанный годами.
Мы прибыли в «парк» и быстро приняли наряд у предыдущей смены. До ужина оставалось ещё минут сорок. Водители под руководством техника роты заканчивали работы связанные с ремонтом своих «машин».
- Кубовский!- Крикнул техник одному из матросов. - Меня вызывают в штаб, назначаю тебя старшим! Отведёшь личный состав в расположение роты! Задача ясна?!
- Так точно, товарищ прапорщик! - Ответил тот с довольной улыбкой.
Кубовский был старше нас призывом на полгода. Имел звание матрос, числился водителем, следовательно, командовать ему удавалось только в моменты, подобные этому, что, несомненно, не могло не радовать.
Парень он был не злой, скорей даже, весёлый. Нам, «молодым», конечно, не всегда нравились его шутки, но зачастую это было забавно и для него и для нас. При всём при этом он умудрялся каким-то способом держать между нами дистанцию в сроке службы.
С некоторыми моего призыва Кубовский был на равных, но оставались и те, кто не мог ему перечить.
Как только прапорщик покинул территорию «парка», незамедлительно последовала команда «Черепа строиться». Все водители, которые были из «молодых», выстроились перед БТРом, на котором стоял Кубовский.
- Значит так «черепа»! БТР, на котором я нахожусь, стоит не совсем ровно! Его срочно нужно подвинуть! - Строго, громко, но едва сдерживая улыбку, говорил он. - Аккумуляторы, как вам известно, с него сняты, стало быть, завести машину не получится. Делаем вывод, господа матросы…Правильно! Сами справимся! А ну-ка подошли все сзади и навалились. Ну чего так медленно? Бегом!
Семь человек подпадающие под понятие «череп», вяло, неохотно, но покорно, обошли БТР и упёрлись руками в заднюю часть.
- Ну! Чего-то я не чувствую движения! А ну поднажали ещё! «Лошадь», - обратился Кубовский к нашему старшему, - дай-ка мне своих черепов, а то эти не справляются!
- Ты чё «кабан» совсем забылся!? Разуй глаза, с кем разговариваешь!?- Лошадин не любил Кубовского, «не своевременно оборзевший «череп»» всегда говорил он о нём, но видя, что тот «напрягает молодняк», препятствовать не стал:
- Чего встали, дебилы! Бегом помогать своим слабоумным друзьям!- Крикнул Лошадин на нас.
Мы подбежали к водителям, которые толкали БТР и прижали ладони к тёплой, разогретой на солнце броне боевой машины.
- Ну чего, опять никак!? - не успокаивался Кубовский, уже совершенно не сдерживая смех. - А что вы хотели, четырнадцать тонн всё-таки! - Смеялся он в полный голос, упиваясь своей шуткой.
Мы переглядывались между собой, не понимая в чём подвох и отчего так смешно Кубовскому, Лошадину и остальным старослужащим. И никто из нас, отслуживших три месяца, не мог подумать, что всего через полгода - год мы будем шутить точно так же. Будем смеяться над шутками, понятными только тем, кто через день ходит в наряды, кто с лёгкостью переползает из окопа в окоп с автоматом в руках и противогазом на ремне, для кого все передвижения возможны либо строем, либо бегом, и почти совсем перестанем понимать, пока ещё привычный для нас, гражданский юмор.
Немного позабавившись, Кубовский построил водителей и увёл их в расположение роты.
Лошадин отправился в вагончик спать, дав нам распоряжение, принести ему с ужина чаю и бутербродов с маслом.
Мы по очереди сходили на камбуз, и, взобравшись на крайний БТР, с которого хорошо просматривались подходы к нашему парку, ударились в воспоминания о борще со сметаной и домашних пельменях.
Практически ни о чём другом кроме еды первые месяца три – четыре молодые не разговаривают. Безусловно, кормили нас в соответствии с нормой, которая прописана в уставе. Но о том, что этой нормы тебе хватает за глаза, начинаешь понимать только месяцев через восемь, в лучшем случае через шесть. До того же времени, резкое появление в жизни каждого из нас, таких понятий как режим, дисциплина, физические нагрузки, постоянная беготня и ползанье, никак не укладывались в нашей голове с суточной нормой потребляемой пищи, прописанной в уставе. Вследствие этого, выходя из матросской столовой после завтрака, ты думаешь «скорей бы обед». После обеда сразу ждёшь ужин, после ужина – завтрак. Вот и получается, что все разговоры у молодых только о еде.
Наслаждаясь воспоминаниями о безумно вкусной еде и её изобилию на гражданка, мы не заметили, как быстро подошло время отбоя.
Время приближалось к одиннадцати, и нужно было решать, кто будет дежурить первую половину ночи. В данном случае трудность заключалось в том, что Лошадин выспался за вечер и теперь, ему будет не до сна. И именно по этой причине, он обязательно, начнёт нагружать того, кто с ним останется, всевозможными заданиями, на которые у него хватит фантазии. К утру его, конечно, разморит сон и вторую половину ночи можно будет отдежурить спокойно. Мы оба это понимали и знали по рассказам тех, кто уже стоял с Лошадиным в этом наряде, что будет не сладко.
- Как будем делить ночь? - Спросил меня мой напарник, когда уже почти стемнело.
- Может монетку кинем? - предложил я.
- Нет. Давай «камень-ножницы», мне обычно везёт, - ответил с интонацией игрока, мой напарник.
- Нормально ты… Ему везёт. Может, сразу я останусь и всё? – возмутился я.
- А у тебя есть монетка?- спросил он.
Я пошарил по карманам и с сожалением отрицательно мотнул головой.
- Ну что, «камень»?
- «Камень», - согласился я и приготовил кулак.
Непонятно как, но мне повезло. Из трёх раз, я выиграл дважды. Напарник хотел было возмутиться, но из-за того, что жребий это предложил он сам, со словами «да пошёл ты..», спрыгнул с БТРа и закурил.
- Эй! Черепа! Сигарету мне быстро в рабочем состоянии, - раздался из вагончика заспанный голос Лошадина.
Мы переглянулись. Я спрыгнул с брони на щебёнку.
- У тебя какие?
- «ПРИМА».
- И у меня «ПРИМА».
- «Труба» отнеси ты, я только прикурил. Дай хоть немного ещё времени, мне с ним полночи тут куковать,- умоляюще прошептал напарник.
- Ладно, кури,- ответил я и развернулся в направлении вагончика.
- Вы чё козлы, «шкериться» вздумали!? Оба сюда!!! – переходя на взвизгивание, закричал Лошадин.
Мы резко бросились к вагончику. Лошадин ногой открыл дверь и сделав шаг, остался на приступке.
Подбежав к нему, я прикурил сигарету и передал в руки.
- Всё нормально тут? – сделав затяжку и цыкнув языком, спросил Лошадин.
- Ну да. Спокойно всё, - ответил напарник.
- Молодец, - с дразнящей улыбкой произнёс Лошадин, обращаясь к нему - Проваливай в роту и попробуй только опоздать ночью. «Капец» тебе, сразу!
«Вот это разлеглись карты. Как же так?». Думал я молча, глядя в спину удаляющемуся напарнику.
- Где мой чай? - Отвесив мне подзатыльник, спросил Лошадин.
- На столе, - без каких-либо эмоций, ответил я.
Он развернулся и вошёл обратно в вагончик. Дверь закрылась. Я вытащил сигарету и закурил, присев на вкопанную автомобильную «покрышку». Но едва я успел сделать пару затяжек, как из вагончика раздался голос, громкий, но не злой, как мне показалось.
- «Труба»!
-Я здесь! – так же громко ответил я.
- Зайди, - уже гораздо спокойней сказал Лошадин.
Я вошёл. Он сидел на топчане, пил из эмалированной кружки чай и ел бутерброд с маслом. На столе в развёрнутой газете лежали ещё два.
Он медленно пережёвывал хлеб и смотрел в окно, как будто и вовсе не звал меня. Лицо его было спокойным. В какой-то момент мне показалось, что Лошадин просто по привычке выкрикивает что-нибудь, а что делать дальше, не всегда знает. В вагончике было темно, но свет, попадавший в окно от стоящего на улице фонаря, хорошо освещал Лошадина. Его спокойствие и отсутствие всяких эмоций как-то даже пугали меня.
Вдруг челюсть Лошадина остановилась. Он замер. Потом посмотрел на меня. Вернее даже просто повернул в мою сторону голову, но смотрел куда-то мимо. Потом будто очнулся и обратился ко мне совершенно спокойно:
- Чего стоишь? Садись. Бери бутерброд. Ешь.
От такой неожиданности я даже опешил. Всё что угодно я мог ожидать от Лошадина, но только не такого расположения духа.
- Ешь, ешь, я не шучу. Второй «бутер» мне оставь.
Я молча взял хлеб с маслом, налил себе чаю и принялся всё это уплетать, всё ещё не веря в происходящее. Мы просто сидели и жевали. Я смотрел на Лошадина, он смотрел, куда-то вдаль через маленькое окно вагончика.
Так прошло минут пятнадцать. Я тихо поставил пустую кружку на стол. Лошадин как будто, услышал это и посмотрел на меня.
- Есть сигареты?
- У меня только «ПРИМА», - ответил я.
- Да всё равно. Давай.
Я протянул ему открытую пачку. Он вытащил из неё две сигареты и одну отдал мне.
- Кури.
Мы закурили.
- «Труба», а ты знаешь, кто такой Фрейд? – вдруг спросил Лошадин.
- Кажись, философ какой-то, - ответил я, хотя не был уверен в том, что говорю.
- Кажись философ.., - тихо, передразнивая, на выдохе произнёс он и через паузу добавил, - доктор он был, «Труба», доктор. В снах хорошо разбирался. Понятно?
- Понятно.
Следующие затяжки три – четыре, мы опять сделали молча. Не отводя взгляда от окна, Лошадин спросил:
- Вот ответь мне «Труба», только честно. Ты «Санта Барбару» смотрел?
Подобный вопрос от такого человека как Лошадин, был подобен, ну, наверное, снегу в июле в районе крымского полуострова.
Дело в том что «Санта Барбара», это сериал с бесконечным количеством серий. Начался он примерно года за два-три до моего призыва в армию и закончился много позже того, как я отслужил. Рассказывал этот сериал об одной американской семье. О том, какие в этой семье отношения, какие их окружают люди. О том, как все вокруг строят им козни. Как строят козни они сами. И о том, как сильно все в этой американской семье друг друга любят. Сериалы подобного типа считаются любимым времяпрепровождением домохозяек. Соответственно среди мужиков, смотреть подобное выглядело дурным тоном, ну или считалось «западло», кому как больше нравится. По этой самой причине вопрос Лошадина, просто поверг меня в ступор. Я и хотел бы что-нибудь ответить, но от такого «удара под дых» не мог даже, выдохнуть воздух.
- Молчишь? Ну и дурак, что не смотрел. – тихо, спокойно ответил он за меня. – Ты только на секундочку задумайся… На пол секундочки… - Лошадин перевёл взгляд в мою сторону, - Ты слышал как они друг к другу обращаются? «Да, дорогой», «Разумеется, любимый», «Вы не будете против, если я с вами заговорю?». Это же красиво, «Труба», красиво! А у нас как? «Эй, ты, «чувиха», сегодня идёшь со мной, а если кто чего скажет, рога по сшибаю», тьфу. Ну, ведь противно же, противно, «Труба». Неужели мы не умеем так же, как они. Почему? Кого боимся? - он опять посмотрел в окно.
Я с трудом пытался уложить в голове информацию, которую только что получил. Нет, не объём её и не сложность, а то, что всё, мной услышанное, исходило от человека для которого, как мне казалось, понятия «приличные манеры» не существовало в принципе. О культуре и красоте речи мне говорил человек, от которого я ни в свой адрес, ни в адрес кого ни будь ещё, ни разу не слышал ничего положительного. Я даже немного наклонился к нему, чтобы убедиться в том, что это действительно Лошадин. Он кинул на меня взгляд и опять уставился в окно.
- Я ведь наркоманом был, конченным. А она меня всё равно любила. Почему я не мог тогда с ней так разговаривать? Почему? – Лошадин развернулся ко мне.
- Может не поздно ещё? – единственное, что пришло мне в голову, ответил я, не понимая, о ком идёт речь и как резко он сменил тему.
- Да поздно… Уехала она. Мы жили в соседних домах. Я даже не помню, как она появилась в нашей компании, и что она вообще там забыла, но только я сразу её оттуда вытащил и сказал, что такие друзья ей не нужны. – Лошадин слегка хмыкнул и улыбнулся, - И ведь они сразу все отвернулись от меня. Все, представляешь. Думали, я буду жалеть. Да о ком жалеть, они же все там конченные..! И я вместе с ними. Дай-ка ещё сигаретку.
Мы снова закурили. Опять повисла пауза. В вагончике было настолько тихо, что во время затяжки я слышал как тлеет сигарета. Если бы мой напарник рассказал мне, что курил с Лошадиным сидя на этом самом топчане, я не поверил бы ему ни за что. Курить внутри вагончика запрещено всем. Это могли себе позволить только самые отчаянные из старослужащих. Лошадин под это определение не подходил. Он, конечно, старослужащий, но не отчаянный. Молодые же имели право курить исключительно в местах, отведённых для этого. За курение в любом другом месте, а тем более в помещении для обогрева, наказывали жестко.
Тишину нарушил Лошадин:
- Я же ради неё на всё что угодно готов был. И с наркотой обещал завязать. Да у меня даже получилось почти…! А потом она уехала. Как же мне тогда плохо было, если бы ты знал, «Труба». - Он опять задумался, но потом как будь-то что-то вспомнив продолжил. - А армия? – Лошадин засмеялся в голос, - Я терпеть не могу всю эту детсадовскую беготню. Все эти автоматы, наряды, окопы, камуфляжи… Ну ты посмотри на меня, какой я к чёрту морской пехотинец! Меня просто тошнит от всего этого! И ты знаешь, - он сделал серьёзное лицо, - я благодарен армии, очень благодарен. Да, тут эти «подъёмы», «отбой», «товарищи лейтенанты», устав, который меня просто бесит. И всё равно я рад, что меня призвали. Меня же от наркотиков только армия и спасла.
Он резко встал и вышел на улицу. Я собрал бычки, которые мы набросали на пол, кинул их в буржуйку и вышел за ним. Лошадин стоял в шагах трёх от вагончика, держа руки в карманах, и глядел на звёзды.
- Ты знаешь, «Труба», а я найду её. Точно найду. Я даже знаю город, в который она уехала. И мы будем разговаривать с ней, как в «Санта Барбаре», «Здравствуй, любимая. Как у тебя прошёл день? Какое на тебе сегодня красивое платье, я так люблю, когда ты его надеваешь», – он оглянулся на меня с вопросом в глазах, «понимаю ли я его», но, видимо, не получив нужного выражения моего лица, тихо сказал, показав подбородком на вагончик, - Открой дверь и окна, пусть проветрится. Я в 456 машине, разбудишь если что. И это, - уже уходя, оглянулся Лошадин, - второй «бутер» можешь съесть.
- Спасибо, - ответил я.
Он подошёл к нужной «машине» и залез внутрь, громко захлопнув за собой аппарель. А я, открыв вагончик, что бы проветрить и доев бутерброд, взобрался на крайний БТР и ещё долго пытался переварить, что это было. Кто такая «она», воспоминания о которой так сильно меняют Лошадина. Так сильно, что он курит с «черепом» в вагончике и ведёт с ним откровенные беседы. Думал о том, как армия влияет на человека, если даже законченный наркоман, задумался о том, как он жил и как может жить, глядя на общение людей в бесконечном, нудном сериале. И причём тут какой-то доктор Фрейд, который хорошо разбирается в снах.
Меня сменили в середине ночи. Я сказал напарнику, где спит наш старший, и отправился в расположение роты. А наутро, когда вернулся, Лошадин был уже прежним - злым, раздражительным, постоянно кричащим и ненавидящим «черепов». Другим Лошадина, до конца его службы, я больше не видел.
Были у него подобные беседы с кем – то ещё? Я не знаю, да и вряд ли. Замкнутый он был. Хотя… Если факт имел место быть, может и было, но важно не это. Важно, что Лошадин, который гонял меня, будучи моим «годком», который запомнился большинству ребят моего призыва злым, орущим и раздающим подзатыльники, у меня в памяти остался как человек, в девятнадцать лет задумавшийся над тем, как он живёт. Как человек, которому армия, при всей его нелюбви к ней, дала возможность подумать и что-то переосмыслить. Может быть, мне повезло больше остальных, и я знал двух Лошадиных. С одним я попрощался, когда он, подарив каждому в роте по «дембельской сигарете», переходил линию широко раскрытых ворот КПП тремя «строевыми», перекинув через плечо спортивную сумку. А с другим… Когда захлопнулась аппарель 456 БТРа.