18 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Ночь. « То, чего бояться окружающие, того не всегда боимся мы. Личность – самое уязвимое и непонятное существо на свете, имеющее определенные принципы, потребности, которые в скором и возможном времени перерастают в привязанности. Об этом можно написать тираду, забраться внутрь себя и начать исследовательское путешествие о том, как можно будет отказать собственным потребностям, которые мы не редко любим, называть желаниями. Мы путаем эти слова, уже не видя страха, мы совершенно забываем и о своих пороках. Бывает, нам выпадает возможность посмотреть им прямо в глаза, находясь в судорогах, броситься к тому, к чему тянутся руки и тогда человек обречен, он во власти того, что называется его страхом. Хотя о страхе мы уже говорили, мы обратимся к тому, как узнать этот страх в красивом и приветливо лице, как не спутать его с другими, как не податься его настроениям до конца. Ум не всегда правит человеческим разумом, потому в большинстве, конкретных случаев нами начинают двигать наши приобретенные инстинкты, одни из важнейших качеств, которые въевшись в физическую оболочку, больше не хотят нас покидать. И мы отчетливо осознаем всю крайность ситуации, бороться с которой не просто надоедает, а пропадает всякое стремление, ведь не так уж плох страх, въевшийся в доверие. Так же дело обстоит и с пороками, с всегда одним, самым сложным толстяком, усевшимся на пышном кроне в центре души. Он переклеил обои тела в другой тон, глаза человека дал увядающей цвет весны. Уже стали засыхать почки на деревьях, и весна, которая рвалась прийти и приходила, внезапно умерла. Внутри нас умирает тысячу времен года, самое милое из которых весна, и как только вы ощутите, что весна умирает, значит душой вашей уже давно правит порок. Он ненавязчивый, и порой хитрый, умеющий вовремя соскочить с трона, он водит дружбу еще и с шантажом, вернее будет сказать, шантаж – это единственное, чем он владеет с детских лет, когда еще только рос внутри человеческого сознания. И вот, как только мы вновь обращаемся к нему, этот толстяк слезает с трона, и на своих коротеньких ножках он стремиться убежать, укрыться за колонной, но мы ничего не делаем, чтобы наступить ему на шерстяную мантию, мы скорее поднимем ее, и поможем ему дальше путешествовать по нашим безграничным границам. Это ли называется полной отдачей своим привязанностям, способным погубить в нас личность и не оставить ничего, кроме кончика горелой, обожжённой спички?» - когда мы все начинали водить игру со страхом, многие ли из нас могли предположить, что игра не кончиться еще очень долго, и потом заявит о себе в самых ужасных сценах. Но никто из нас, наверно, не понимал, насколько таковы последствия той игрой, которую я за любопытство получила в подарок из собственного воображения. Нет, здесь не стоит обижать, и сбрасывать всю вино на мое любопытство, потому что как раз-таки это любопытство сблизило нашу черноволосую девушку с Лешкой, Тишину с Лешей, и, в крайнем случаи меня с ним. Как-то незаметно мы столпились за плечами несчастного юноши, заметим, сделав его несчастным в своих сознаниях. Он же всегда признавал обратное, в ночи, когда тишина окутывала холодные улицы, он может и не всегда спал, но никого, бывало не будил, и укрывая холодный нос спящей Аринки он убегал туда же, где свое пристанище когда-то нашла я.
О чуден Царь Морфей, позволяющий приоткрывать ему завесу сна и поворачивать механизмы в собственной голове, пускать туда тех, кому заведомо не удобно там умещаться! Однако за преданность всегда хорошо платят, и теперь не стоит размышлений по поводу Лешкиных снов, в которых он видел только то, что желал, ведь с левой от себя стороны он давно припрятал под кроватью известную нам стеклянную вещицу. И уже дождавшись пока Аринка отправится в ночные кошмары, он ювелирными движениями, отработанными неделями, не смотря ни на что, вынимал белые руки из-под одеяла, на них брызгал лунный свет. И сколько пришлось пережить бедной луне, она пряталась как и где только могла, только небо выпихивало ее вперед, звезды, как дети, усыпавшие небо, закрывали свои глаза под томную колыбельную его сморщившегося лица. Он которую ночь не щадил свои руки, чтобы днем перед людьми не вызывать подозрения и лишних вопросов, он практически не снимал очков, истинно веря в то, что они могли прикрыть его синие слез под нижней дугой ресниц. И, когда вечером, Аринка присаживалась рядом с ним, только она могла так честно и непоколебимо посмотреть на того, которого любила. И в этом было что-то интересное, фантастичное, перевертывающее ситуацию с ног на голову, потому что это Лешка глядел на нее с полным сожалением, жалея эту красивую, талантливую к наукам девушку. В глубине души он не считал достойным ее себя, и каждый раз долго глядя на ее черные пряди, он представлял себе другую, ту, которая состояла из частиц воздуха, но в нужное, обговоренное время представлялась ему в сероватом платье с босыми ногами. В этой вечно свободной и ничего не требовавшейся от него особе он находил то, чего ему не хватало в реальности.
И вот скрылся свет луны, в этот раз не в синих, томных квадратах, по которым обычно проскакивал напыщенный петух, и летел прямо в глаза. Сознание засыпало мирным сном, и ему оставались считанные, но слишком прекрасные часы, как он думал, чтобы просыпаться. Туман, дымка, зависшая над черной водой, и какой-то речной воздух, смешанный с эвкалиптом, вот, что представилось ему на сей раз. Этот запах лечил голову лучше черного чая, от которого его, верно, водило в стороны. Покачнувшись, он сейчас удивился этому, пока не обнаружил одетого себя в голубую рубашку и те же брюки, стоящим на деревянному, но стойком мосту. Быстро переменившаяся картинка не оставила ми следа от его комнаты, от спавшейся девушки, он руками облокотился о невысокие перилла, вгляделся не в мутную, но явнового цвета черную воду. Из нее торчали какие-то круглые, обрезанные или еще не вытянувшиеся до конца деревья. На вторую секунду он узнал в них молодой бамбук, феноменально уживающийся в воде, еще больше вытянувшись вперед, он вгляделся в глубину, так и не найдя дно, усеянное тысячью маленькими стволиками. Наконец, отойдя от перилл, в двух от себя шагах, на противоположной стороне, не усеянной блеклым туманом, он нашел девушку, но вовсе не Тишину. Та сидела, свесив ноги в эту неприветливую воду, не болтая ими, и откинувшись руками назад, она поставила их как опору для своей спины. На ней было одето ситцевое черное платье, с кружевным, высоким воротом. В ней была какая-то беззаботность, взгляд ее отдыхал, а когда Лешка приблизился к ней, то обнаружил ее глаза закрытыми, и, не решившись коснуться не знакомки, предпочел подождать, когда она откроет свои глаза. Ждать не пришлось долго, девушка, насидевшись на мосту, мгновенно высунув ногу из воды, потом достала другую, пододвинула к себе откуда-то взявшиеся стоять черные туфли, те были на толстенькой подошве и с ярким, зеленым, больно грустным, бантиком. Он совершенно не сочетался с ее образом, и когда она оперлась на перилла, чтобы их одеть, Алексей не удержался, чтобы не помочь ей. Он взял ее за локоть, со словами:
- Я помогу вам…
Она не испугалась услышанного, но вздрогнула, медленно повернувшись, распущенные ее светлые волосы тут же потускнели, глаза округлились, и не смело она взглянула на его лицо, удостоверившись в своих предположениях. Привязанность резко вырвала руки, спрятав ее вместе со второй за спину, и не двигаясь, произнесла:
- Нет, не прикасайтесь ко мне, не обижайтесь, я б уступила вашей вине. Но ее нет, вы лучше ступайте к той, с кем окунуться можно и подивиться весной, но это все не со мной, не со мной.
Ее торопливые слова опережали ее разум, она еще не успела насмотреться на него, а ноги ее уже влекли назад, в край, из которого она пришла. Созерцательницу двух чувств уже покинул покой, и полная растерянность заговорила в ней, закричала, она даже стала путать окончание слов, и этим смущала русоволосого юношу еще больше. Он все останавливал ее, говоря:
- Постойте, постойте…
Но Привязанность кое-как все-таки заставила себя отвернуться от его пронзительных, светлых глаз, и не повернутся обратно, что являлась для нее крайне сложным. И дабы не выглядеть еще глупее она побежала по сложенным впритык деревянным доскам, не так, чтобы быстро, но волосы ее приподнимались на ветру. А Лешка, не теряя времени, устремился за ней, крича ей в след:
- Куда же вы, ну почему вы избегли нашей встречи, коль я был не прав в своей речи?
В голове его выстроилась сотня другая предположений, пока он достигал девушку, и половина моста ушла из-под их ног, как вдруг это сказочное создание поскользнулось, и размышления оставили его. Он нашей ее сидевшей в самой луже, на маленьком отрезке, заполненном разлитой, пресной и вовсе не черной, а светлой водой. Дочь Черной Подруги отвернулась от него, и, хмыкнув носом, после беспомощно в тоже время счастливо обернулась. Она пыталась, не столкнутся с ним, избежать всякого того, чего не должно было случиться никогда, но убедив себя в том, что у нее ничего не вышло и нее есть прекрасная возможность с ним поговорить, она все еще нехотя протянула ему руку после нескольких уговоров. Оперившись на его плечо, она тяжело встала, заметив на своей разбитой коленке красные капли, стекающие по ее ноге. Попытавшись закрыть их платьем, она вдруг заговорила снова:
- Зачем бежите вы за дамой, когда она от вас ускальзывает ламой? Как странны вы, герой созвездий, любивший так ходить по кончикам острейших лезвий. Теперь меня настигнет неприятность, коснулась вашей я груди, и больше некуда уйти. А я из-за вас упала между прочим, а так всегда я обхожу клочки обочин. Ночи, ночи я в это время вижу вас, и времени хватает на запас. Но лицо блестит под светом тусклым, и я б сыграла вам на гуслях. Жаль говорить нам стоит тише, и голос ваш не делайте вы выше.
Лешку точно смущал ее язык, продолжая придерживать ее, он, ответил:
- Ну почему вы смотрите так с низу, как будто продал вам в другую страну за копейки визу? Ничем, не отличаясь от людей, я даже и Персея не смелей. Мое желанье, чтоб никто не убегал, и на плечах моих не засыпал. Давайте мы присядем…
Она кивнула в ответ, волосы ее облепили его щеки, как не став медлить, он с легкостью взял ее на руки, без всякого спроса, держа на эту пташку на своих руках, он доверчиво ей улыбнулся. Не в силах больше противится ему и боли в ноги, Привязанность лишь прикрыла сваливавшийся с голени кличек платье, и, не смея задерживать на нем свой взгляд, она шёпотом проговорила:
- Ах, знали б вы кого несете, и связки рук своих вы рвете! Ведь тяжела на самом деле, вы слышите, и птицы позади не пели. И впереди они молчат, как будто перед смертью молятся они, пред смертью маленьких ягнят.
Мрачность ее высказываний ничуть не удивила несшего ее Алексея, внезапно, словно по воле воображения, усадившего ее на плотно, приклеенную к мосту черного цвета лавку с металлической спинкой в виде овала, идущей закругленным концом, походившем на гребень волны. Она уперлась на него, когда он высвободил Созерцательницу двух чувств, и, не присаживая рядом, принялся бродить перед ее глазами, позже, он склонился у ее ноги, любопытно взглянув на не содранную часть кожи.
- Оставьте! У этого не большое значение, я для вас от сна своего отвлечение. Никогда не подумала б, что меня не спугнётся прохожий, и разум мой строгий растает подобно холодной льдине, купленной в магазине. Да, да, героев всегда разбирают, как на прилавках, начинает идти торговля, а мне бы другим заняться, рыбой ловли. Леша, вы когда-нибудь в море ходили на парусной мачте, так что ветер в затылок выл, но вы при этом не ныл?! – подняв ноги, она положила их вертикально на свободное пространство и заговорила на отвлеченную тему, касаясь пальцами мокрых губ, она говорила ему это, сама не веря в сказанное. А все, потому что избегала вопроса про имя свое, которому бы следовало быть.
- Я море вижу каждый день, оно для меня как лесу родной пень. Аринки нравится оно, моей подруге, а б прошелся лучше по скошенному лугу. И здесь я для того, чтобы дождаться души моей красавицу босую, всегда желаю туфли ей купить, но забываю я ее спросить. Знакомы с Тишиной ли? – Лешка присел на край лавки, заглянув ей прямо в открытый, свежий взгляд. Она вроде говорила с ним, а внутри завала его в целое путешествие, начатое в ней уже давно.
- Ну, кто же не знает ту, которая ничто не ценит, как свободу, она с ней одного такого рода! И ни имея матери с отцом, она когда-то говорила с самим Творцом. Хотя считают все, что это домыслы сплошные, и встреча с вами, тоже скажут, все одни, смешные…
Привязанность не успела договорить, как Лешка перебил ее своим едва заметным движением губ, способным прервать ее и тут же замкнуться в себя.
- Вы хотите узнать, какое нынче имя я ношу, из-за него я по ночам грущу? – тогда она, вытянув ноги, спросила это как то пораженно, уже поняла, что не выплыть ей из той глубину, на которую она падала. Причем падала она не одна, - Я, я ваш порок, ваших волос светлый клок! – она произнесла это даже немного вызывающе, тут же встала, и зашагала вперед, не поворачиваясь к нему.
- Стойте! – окликнул ее Лешка, всмотревшись в ее царапину, и не увидев и следа от ушиба, ни одного намека, он, не услышав ее, коснулся ее белого, замершего запястья, - Вы так красивы, что вы. Не можете привязанностью или хуже быть, жить, жить!
- Но я это я. – Дочь Черной Подруги наивно, без сожаления пожала плечами, с них вдруг упала неизбежность. Имя ее воссияло над пасмурностью, на край правой щеки упал тонкий луч теплого солнца.
Помимо всего после сказанной фразы она оставила его, зашагав куда-то вперед. И сколько так она могла пройти – неизвестно, однако не хромая, не останавливаясь, и не думая, она с каждой секундой шла все дальше и дальше, пока мост не оборвался. Тогда очертание ее силуэта, ставшее в глазах русоволосого юноши нечетким, сняло с себя платье, туфли и не спеша стало сходить в воду. Только не в эту черную трясину, а в куда более приятную голубую, обмотанную не дымкой, а преследовавшим ее теплом. Она была единственным и самым божественным его пороком, она жила внутри него, право, выглядела куда привлекательнее в его представлениях, чем на самом деле. И «это самое дело» стало явным, неизбежным в его жизни, отмахнуться от которого, означало отказаться, прежде всего, от себя, от своих мыслей. Он глядел на неё довольно долго, покуда позволяли глаза, а вскоре от нее не осталось ничего кроме какого-то маленького кружка, плывущего по воде. Даже в собственном сне он не мог поменять свои глаза на крупные и видящее все линзы, но одно он видел точно, и это было то, что ему следовало бы видеть. Внезапно, оторвавшись от размышлений про Привязанность, сунув руки в карманы брюк, он вспомнил о ней, увидеть которую было высшей целью его сознания.
Она не казалась фарфоровой с кукольными ручками, волосы ее вовсе не лежали, а болтались из стороны в сторону, словно размотанные ленточки, размотавшиеся сказочной фигурки. Она не поправляла их руками, и не отличалась тем, что спешила. Времени у нее было столько, сколько бы не поместилось на ее руках, вот стал виден вдалеке ее голубой, тонкий поясок и бледное, серого цвета платье, будто шерстяное, оно плотно прилегало к ее телу, на ногах все тоже: они не были обмотаны чьим-то наставлением, заточены в высокие сапоги или старомодные туфли. Мягкие ее пяточки наступали на мокрую поверхность, удивительно не поскальзывались, но и не выглядели они приклеенными. Ее хрупкое с виду тело словно держали невидимые друзья, путники, которые прокладывали ей каждый путь и было это вовсе не удивительно, она давали ей свои пальчики, а она с благодарностью и вечной игрой в глазах все приближалась к нашему герою. О чем она думала? О том, как мечтала расцеловать его в бледные щеки, прижать к себе его холодное тело и упасть с ним в воду, утонуть с ним или взлететь. Но это решала вовсе не Тишина, влюбленная в него с прошлого века, такое решение он никак не мог принять сам. Но увидеть бы ближе его посеревшие от грусти глаза, и непременно бы захотелось бросить все: отдаться на растерзание вселенной, или уплыть туда, где бы никто не нашел. Но уплыть именно с ней, с этой молчаливой девочкой, умеющей так тихо, приглушенно говорить, чтобы ни одно лишнее ухо не услышало ее подаренных слов. Да, она не просто говорила через всю боль в горле, а после пила горячий чай с шалфеем, она дарила все свои слова, считая их последними, она боялась произнести лишнее, и потому все чаще она общалась глазами. Но ее бы понял любой, кто бы находился от нее в шагах десяти… Ах, она остановилась тогда на этой бессмысленной дистанции, убрала руки за спину, и ждала, что вот ее позовут и она придет, как любимое время года, как самая приятная сладость, которую ничем не хочется запевать и чей вкус так необходим, как сердце человеку. Но Лешка никогда не звал ее, он предпочитал, ждал, и ждали они вместе, стоя в разных частях, живя в разных мирах. Оторвавшись от перилл, он улыбнулся ей своей жадной улыбкой, которую мало кому дарил, в том числе и самому себе. И в этот же миг заблестели на солнце ее белые зубки, и похожая на морского котика, она улыбчиво ринулась вперед, снова замерла, уже стоя от него в трех шагах. Абсолютно счастливая и гордая тем, что это она, Свидетельница многого, Тиша, не опуская глаз, с таким восторгом смотрела на его русые волосы, светлые брови.
- Как выбрать час, чтоб не столкнуться с темной силой, и быть тебе по настроению милой? Не знала я, когда провалишься ты в сон, какой нашею мне одеть кулон. И вот итог, я пред тобой, я вся твоя и снова не закрыла ног. Судьба не видела меня, еще рассвет не полоснул по окнам, еще ученики рукой не провели по стопкам, я здесь, остался позади кровавый лес. В нем столько странных, обезглавленных картин, открытые бутылки из-под вин, зачем придумать мог такое, ведь это не святое? А сны, я так хочу, чтоб сны твои прекрасны были, и голубое море растекалось по камням, и что бы все и нам, нам. – она мечтательно говорила, поднимая тонкую кисть руки и, когда коснулась его плеча, то перед ней распахнулся его голос:
- Не думай брать ты у кого-то разрешенья, чтоб видеть собственно героя, ты лучше покажи, какое платье хочешь, и какого кроя? Всегда тебе хочу я подарить один наряд, и чтобы бы свет ему был рад. Хотя, чтоб лучше счастье выступило на твоих щеках, и перестала прятаться в реальности в летах. Никак не встретимся мы там, когда ты за мною ходишь попятам. Мне б только проводить рукой по волосам…
Она, отстранившись от него, отошла к периллам, свесила на них свои руки, и посмотрела на черную глубину, никак не расплывавшуюся даже от вышедшего солнца. Заглядевшись на воду, она словно пустилась в целое путешествие, проплывая мимо рыб с уродливыми хвостами, ее задевали и электрические скаты, тут же опускаясь на темный, но драгоценный песок. Черные аметисты, опущенные вниз, придавали воде этот странный цвет, в это же время словно перекликались с происходящим. Ведь порой все, что внешне кажется таким незаметным, как она, внутри горит ярким пламенем, и получит это пламя только тот, кому не важны первые признаки: частые встречи, постоянные разговоры, и много другое. Немного помолчав, Лешка продолжил:
- Хранимы Богом или кем другим, мы с тобой вместе так стоим. Ты протяни свой нежный голос, и шелохнется словно в поле колос. Давай кричать и посылать во вселенную наш крик, но чтобы только он давал мне видеть твой прекрасный лик. Я в заперти в тех комнатах реали, где шансы выжить очень малы. Я только знаю, где найти спасенье, они ведь все не в выжить рвенье. Они считают, как и ты, что если отказаться от морфина, над Грузией возвыситься Царица Нина и станет хорошо и телу, но только лучше бы наесться мелу. А если так, то все это зачем, подумать надо, проводить мне жизни дни, с кем, с кем?
- Да с ней, с той, чьи кудри вьются черным цветом, не выгорают даже летом. – Тиша развернулась к нему, строго посмотрев, - Твои рассуждения полны эгоизма, они столь жутки и капризны. Тебя как жить не призываю, я об одном всегда мечтаю. Пусть встречи наши будут блеклы, пусть не покажемся на людях, зато не придется судить нас суд, и у нас будет собственный, мысленный прут. Неужели не гений, придумать в своей голове, руке или пруд, подобной Неве? – она взяла его за плечи, подвела к краю, и шепнула, - Смотри!
Это ласковое «Смотри» заставило его вглядеться в подуманное им же самим, выстроенное, на подобие карточного домика. Вот подумает струя вера и все это рухнет не так, как камни падают или падали с горы, а скорее всего, незаметно, исчезнет и она эта философская девушка, прожившая века насквозь.
- Тогда пойду, раз ничего нам день и не преподнёс, опять все тот же протянул он кросс. Но ты, ты отказался от любого, что для тебя, не для других оно так ново. Я видела ее, тот самый страшный твой порок, он часто перешагивает Судьбы дворца порог, Привязанность – мой друг, но станет скоро та врагом, и запущу в нее словами, как снежным, вылепленным комком. Опомнись, Леша, путешествия во снах опасны, хотя прекрасны! Не станем боле мы встречаться, а то подумаешь еще, решишь ты сдаться! – проговорив это, она была готова зашагать назад. Она любила уходить, дослушивая сказанное ей в ответ уголками глаз, но в этот раз она и не взглянула на него, чтобы не расплакаться. Потому что у них была еще целая ночь, ночь соблазнов, собранная из искушений расцеловать друг друга, а после утопиться в этой черной воде, но она решила для себя уйти. Однако, куда?
- Но ты не можешь запретить мне умереть, а себе потом трагично спеть! – Лешка, стоя в пол оборота, прокричал ей это, как не прошло и минуты, как отрицательно и с сожалением покачав головой, она побежала к нему вновь, и мгновенно ее светлые волосы прижались к его теплой шеи, посыпались слова:
- Никогда, слышишь, никогда говори этого при мне, лучше сыпь все луне. Но мне жалко и ее, несчастный круглый шар, привязанный к Земле по воле варвар.
С тех самых пор минуты сна стали проноситься скоропостижно, они не щадили влюбленных, вода стала прибывать и перекидывать свои капли через мост. Поднимались даже маленькие волны, откуда они взялись, было не ясно, и обрызганные, мокрые на сквозь они стояли друг напротив друга, чувствуя как к их физическим оболочкам прилипала мокрая одежда. Но никто из них больше не говорил, они улыбались грусти, но не пугали ее, и в улыбках их бился сильный контраст, состоящий из противоречий жизни. Правда, скоро они замерзнут, одна из потому что поменяется ветер, другому не станет хватать чего-то важного, чего забыла оставить приходившая Созерцательница двух чувств. И они не смогут ни за что быть жителями тех придуманных миров, остаться в которых, стало бы идеальным решением. Но так не бывает, чтобы сны длились вечно, бывает только, что проснешься с сухими волосами, и не нужно никуда идти. Но странно, даже те, которые просыпаются на берегу моря, всегда озадачены тем, чем не надо, а чаще этим озадачен их разум.
« Пока вы еще не сгорели, как крохотная спичка в чьих-то руках, пока толстяк еще не до конца завладел троном вашей души, бегите, бегите! Предупреждение: бегите не во сны, не от самих себя, бегите от него, чем дальше, тем лучше, оградите мысли свои плотной сеткой, чтобы не добрался до них проказник-порок, чтобы не заболеть самому тем, чем болеет ваш порок. Он не плох, и не зол, но только он очаровательно и быстро съест часы вашей жизни, того времени, потратить которое вы бы желали на другое. Но коли вы все еще личность, и вы управляете своими действиями, а не они вами, выбирайте то, что будет жить в вас и не ошибитесь с этим крайне сложным выбором».
***
18 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Середина ночи. « Решительность предпринять, решительность влиться в бой, надеть броню и тяжелые доспехи, решительность жить и не умирать, никогда не кроется в одиночестве. В этом приятном слове, но больно холодном человек не найдет одно очень важное для него, не отыщет он такое теплое, что таиться в ладонях другого. А ведь без этого компонента живой душе никак не достичь этого тепла. Часто мы считаем, что способны согреть свои руки самостоятельно, что в любой торговой лавке рядами для нас уложены шерстяные варежки. Мы идем мимо, примеряем любые, они подходят абсолютно все, но вот выходим в чистое, заснеженное поле, и уже не чувствуем кистей наших рук. А в чем причина? Может морозу не понравился узор, плохо сведен рисунок и улыбающийся на них журавль показался зиме слишком наглым, чтобы согреть нас? Можно выдвинуть тысячу предположений, но не одно из них не ответит на подставленный вопрос. Плавать в гипотезах – не так хорошо, как бы вы могли воспринять, вернувшись в лавку, начать подбирать новые варежки. И шерстяные и с золотистой тесьмой, перемерили все, но вот беда, все одинаковы, все холодные. Тогда стоит взглянуть на тех людей, которых человек берет во собеседники при покупке этих самых варежек, кому смотрит в глаза, с кем ведет торг, а лучше сказать, с кем советуется. И тут на поверхность выльется самая главная истина, этот для нас незнакомец, который отличается от нас не действиями, а только лицом, ни разу и не открыл рта, не выронил ни приветливого, ни какого другого слова. Вы спросите, живой ли такой человек? И почему к нему не приходит решительность, странным вам покажется еще и то, что он по-прежнему не разобьет ваше любопытство, и как фанатик станет одевать на уже нацепленные перчатки еще и вторую пару и третью. Таким образом, руки его окоченеют не от мороза, а от застоя в них кровотока. А он, действительно, помыслит, что просто не судьба в этот день был выбирать перчатки, и уйдет, скорее всего, уйдет и умрет, не в силах снять с себя тяжкую браню. Интерес и есть в том, что мы считаем, что не в состоянии взяться за какое-либо дело, и тут же бросаем его. Мы ищем причину неудач в каком-то диком месте, где не растет самый дреной папоротник, где не чирикают птицу. А вы посмотрите на проблему, и поймете, что вам не хватает поддержки, ее самой, заключающейся именно в поступках других.» - если начать рассуждать о всех людях, которые не купили перчаток, то разум ваш уведет читателя совершенное в иное направление. А если обернуть все в царицу слов – философию, то каждое прочитанное слово так мягко уляжется в вашей голове. А сколько мы, в самом деле, перемерили этих перчаток, когда еще не были знакомы с Аринкой и искали общий язык, когда являлись друг другу чужими? Поддержка тот час уничтожает эту параллель чужого, ее дарят собеседнику и вместе с ней начинается дружба, рождаются отношения. Но мы вернёмся к нашей истории, в которой морозной абсолютно все занимались чем-то разным, одни спали, вторые смотрели на небо, третье придавались углублению ситуации и задавали вопросы сами себе. Мы обратимся к третьей категории, ах нам всегда так жаль тех людей, которые копаются в себе, как в глубокой яме, их лица становиться перепачканные гранью, хочешь им помочь, они же ведь оказываются. Это не, потому что кто-то из них слишком умен, набожен и эгоистичен, это совсем из-за другого: они ушли слишком глубоко туда, где уже кончилась земля, они добрались до ядра нашего земного шара и скоро они расколют его своей лопатой напополам. Что будет? Произойдет взрыв, уничтоживший не только всех людей, но и целый мир. Не пропадет и не раствориться в космосе лишь одно, и будет это мыслью!
Привязанность, ставшая крайне меланхолической личностью, больше не просиживала свои ночи у ног нашего героя. Отстранившись от всех, в ее не заинтересованном выражении лица крылось что-то иное, чем она ни с кем не делилась. И от большого количества мыслей у нее даже притупился нос, сузились губки, плотно прилипшие одна к другой. Она не размыкала их который час, не нежилась в теплой пастели во Дворце Судьбы, не выпила на ночь стакан теплого, топленого молока, не облачилась в ночное одеяние с завязочками на груди. Оттого на ней было что-то старомодное, какое-то черное, вельветовое платье до самых ног, заметим, туфли она сняла. Поставила у батареи, и сама прислонившись к холодному стеклу, сидела на тостом и длинном подоконнике на этаже, где спасли все даже те, кто обычно не придавался этому. Она словно оберегала их покой, как Лунная принцесса, когда-то нашедшая жемчуг, придавшая его морю, она нашла тех кого любила, и охраняла их от всех, даже от самой себя. Удивительно, что она убедила себя в ненадобности приходить к Лешке перед сном, хоть до этого ей очень хотелось, не разговаривать с Тишей, не бегать с ней по скользким крышам, и не сбивать сосульки, мчаться вниз и ловить их. Было дело, они десятилетия назад уже наигрались в эту игру, когда сосулька вместо того, чтобы упасть в руки Созерцательницы двух чувств, ударила ей прямо по голове, фантастично, что острый конец ее сломался, и смеющаяся уже не так громко Дочь Черной Подруги отделалась одним испугом и красным ушибом. Наверно, ее правда спас статус, который она носила и носит по сей день на своих плечах. Ведь не посмела бы невоспитанная, ледяная сосулька пронзить ей головной мозг, а потом стоя на хрупким ножках оправдываться перед Владелицей сроками жизни. Да что там, ее и слушать то не стали бы, ее бы тут же бросили в раскалённую печь. Будем точными, и скажем, что случилось это в январе 1980-го, когда они с Тишей играли в эту страшноватую игру последний раз. Нет, предложил бы кто Привязанности сейчас это занятие, она бы отвлеченно вскрикнула с радостью и помчалась бы за тем, кто завел игру. Только бы спустя минуты она вспомнила о том, что нынче не та подвижность в сердце ее, и надежда на ловлю сосульки уже успела в ней умереть. Она не верила больше, что появиться перед ней кто-то, кто отчетливо объявит: « Все кончено». И она, освободившись от абсолютно всех обязанностей, поспешит вверх, поспешит домой…А между тем, шедший декабрь 2018 год откликался не романтическим, но не особо выраженным настроением, от ее теплого дыхания запотевало стекло, освещенное желто-оранжевым светом от трех фонарей. Периодически они мелькали, будто переговаривались с одинокой принцессой ночи, но как только послышались чьи-то шаги, закрылась дверей одной из комнат, она затихли, намекнув Созерцательнице двух чувств. Однако она не придала этому значения, и облитая лунным светом, продолжала сидеть в позе задумчивости, пододвинув к себе левое колено, она положила на него свою голову, растопыренные волосы, наэлектризовавшись, закрыли ее мутные глаза, в которых, не переставая бились мотыльки. Эти мотыльки хотели выбраться наружу, но она не пускала их! А правая же ее ножка симпатично и легко свисала с подоконника, как-будто кто ее придерживал.
Скажем, что долго она так не просидела, голова ее затекла, она посмотрела в преследовавшую ее темноту, испуганно губа ее задрожала, глаза сделались стеклянными, но не трескались. Какой-то неизвестный на первый взгляд силуэт подходил к ней. Через секунды она разглядела на плечах невысоко юноши одетую белую майку, сверху которой был, накинут синий, уже известный ей пиджак, на ноги она особо не смотрела, ей достаточно было понять, что к ней приближался Антон. Крайне осторожными движениями, он казалось, боялся спугнуть ее как голубя, приземлившегося на место у окна. Когда он предстал в пяти от нее шагах, он заговорил, не сводя с нее глаз:
- Теперь не скрыться никуда, скажите мне, вы здесь откуда? Я помню, виделись в родной стране, красавицей пришли ко мне. А тут, такой упавший вид, как будто прожевал вас пару раз огромный кит. Раскройте мне свою печаль, не думайте: я для нее не мал. Прошу еще, не убегайте, не ускользайте! А то, как хищник я за вами, потом стираю крошки рукавами.
- Вы так бестактны! – заявила Привязанность на полном серьезе, уже пожалела о том, что так рано ускользнуло из сна Лешки и теперь ей приходилось говорить с ее обидчиком. Свесив обе ноги, она была готова слезть с подоконника, как подошедший Антон протянул ей руку, только вот она ее не взяла, ответив, - Не предлагайте помощи, когда о ней не просят, за это на руках не носят! Так Интий или Антон?
- Как нравится вам больше, от этого не стану я тоньше или толще… Не спится мне в эту первую ночь, словно от меня отказалась дочь. Но некто не дают уйти мне в сон, это он, он, ее партер, который не выносит сор…- Интий не договорив, присел на подоконник. Он все глядел на Привязанность, примечая каждую деталь ее платья, ему все нестерпимо хотелось коснуться ее, но она не доступно расхаживала мимо него, как остановилась, прервала его:
- Я с вами Лешку обсуждать не буду. Решила я, что скрасить захотели вы печаль мою, когда себе броню кою. Я знаете, вам, нет тебе я расскажу, почему грущу. Сердцу б надобно увидеть мать, так что хочется от боли, от тоски кричать. Но разлучила нас в ничью-то пользу ссора, и я заметалась от нее, как ветер в штору. Отныне не могу прийти на кружку чая, я вырваться стараюсь из свободы рая. Мне все не так, мне не до сна, когда не смотрит на меня она! Мама… - Созерцательница двух чувств остановилась говорить, заметив завороженный вид Антона, спросила, - Что с тобой? лучше бы и не говорил ты со мной. – она отвернулась и зашагала в эту ужасающую темноту, направилась в сторону лестницы, как он коснулся ее запястья.
Интий сначала помедлил, глядя на ее утраченные счастья и интереса глаза, а тут вдруг сказал:
- Вы говорите, как поэт, я даже и не знаю, сколько душе вашей лет!
Привязанность, вытянув ласково руку, вернулась и села на подоконник, положив ногу на ногу, она поставила на них локти, уперлась подбородком. Только больше не сходила с нее улыбка, а после его предложения она духовно взлетела. Вернее уже вовремя предложенной им идеи, восторг в ней открывался, она вдруг спрыгнул с подоконника, оперившись на его плечо рукой, застыла и начала слушать:
- Позволите, я что скажу, я вас сейчас к ней провожу. Пусть сыпется снег пургой, вывалиться весь он горой. Доверьтесь мне, как темноте, в которой вы сидели и что-то тихо пели. Нет никаких преград, ночь в сутках – не проблема, на вашу голову одеть бы диадему. Где мать у вас живет, там наверняка растаял лед?
- Там никогда не тают льды, и нету пресной для горла воды. Но, в самом деле, ты проводишь? – Привязанность встрепенулась, глаза ее засверкали, верхняя пуговичка платья расстегнулась сама, как она протянув ему кисть руки, заговорила, - Закройте глаза, мы будем там, пам-пам-пам. – она засмеялась и первая сомкнула ресницы.
Антон смущенно взглянул на нее, почему-то он поверил ей, одновременно с этим он ощутил, как закружилась его голова, ноги словно поднялись от земли, не смотря на то, что он крепко стоял на них. Стояли они так не долго, минуты две. Но он не мыслил больше не о чем, как о любви к этой странной девушки с поэтическим строением букв, он называл ее внутри «поэтоссой», но вот ладонь его вспотела, раздался голос его собеседницы, только был он уже другой тональности, ударялся об кафель, которого не было в округе:
- Спасибо тебе, Ин! Ну что ты, открывай глаза, смотри, вот это бирюза, а так золотые скифы…
Она бесцеремонно и вовсе не скромно обняла его за шею, сцепив вокруг него руки невидимой цепью. Блаженство ничто больше окутало этого молодого человека, впервые прислонившего к себе ту, которая вызвала настоящие чувства. Еще не успев понять, где точно находиться, сориентироваться в круглом пролете, он и не хотел открывать глаза, единственным его желанием было раствориться в ее объятьях. Но тут она отпустила его, восторг скрылся и ничуть не смялось или не выпрямилось его лицо после того, как он обнаружил себя в том мире, в уголок которого и не смела вступать его нога. Облепихового цвета стены шли с рисунчатым орнаментом в виде в львиных голов, вечных указателей на могущество и власть. Плитка была уложена треугольниками, неподалеку на слабых, на первый взгляд веревках болтался тот самый мостик, по которому бегала маленькая Созерцательница одного чувства скрываясь от матери. И пока ошеломленный Интий рассматривал представленную ему комнату, Привязанность направилась как раз в эту сторону, будто забыв захватить его с собой, он не моргая, утопая во воспоминаниях, приближалась к мосту, как он остановил ее, схватив за плечо:
- Что за сказка, я вижу ее, но на лице моем не одета маска? Разве это не чудеса, когда за секунду проносятся леса, уходит гроза? Ты волшебница, может ты маг, исписала стопку бумаг?
- Я чувство, самое ужасное чувство на свете, рожденное Черной Подругой на этой планете! – она проговорила скромно, смотрела на него с какой-то дикой болью, как продолжила, - По этому мосту я возрасте твоем от мамы убегала, на счастье и свободу уповала. Я не хотела людям причинять всю боль, но мать не позволяла уходить от них, вонзая этим в грудь мою стальной и выточенный кол. Предпочитая доброту, грозилась я: уйду, уйду! Но та меня все-время возвращала в стены, мои огромные, богатые плены. В них я принцесса жути, утопающая в бесцветной мути. Но почему-то наш герой находит меня чудом, скорее чудом-юдом! Но откровенно с ним во снах я завела беседу, но оказалось я не мерзла и мне не нужно было пледа. Я в прошлом и в реальностях не странник, скорее Бога черный я посланник. Но вижу ваши я эмоции, о чем другом они твердят, неужели встрече со мной вы рад, рад? – в последнем ее слове блеснула ее надежда, готовая привести ее совершенно другому мнению о себе. Ведь чем больше ее убеждали в светлости ее души, тем больше она верила это, но ее имя не давало ей до конца воспринять истинну. Потому что она знала, что навсегда останется Привязанностью, не человеком с этим глупым именем.
- Какая разница, как вас зовут… Я вас так мало знаю, но ей Богу с вами я хожу, как будто по краю. Думал я, что не в ладу с собой, и помышляю о дурном. Но вот кто вы, а причем тут она, моя весна? – откровения ее привели Антона к сомнению, к вопросам о сестре, как Привязанность резво опомнившись, опомнилась, и протянула ему руку, то, что затмит его разум. Уже через секунду не получив ответ на поставленный вопрос, и особо не горюя об этом, он коснулся ее нежных пальчиков, острых ноготков и повис над воздухом.
Деревянная дорога, служившая мостику основной частью, была прикреплена в этот раз за серебряные цепи, натянутые впритык, и не позволяющие себе звенеть. Дочь Черной Подруги шла в четырех шагах от Интия, внезапно остановившегося посередине, он вдруг опустил взгляд, разглядев хрустальные зеркала, висевшие на стенах нижнего этажа, выстроенного тоже полукругом. Привязанность, добравшаяся до последней деревяшки, вступила на кафель одной ногой, как обернулась и все так же грустно, но с интересом посмотрела на Антона. Тот, одевший пиджак, больше не нес его на плечах, волосы его топорщились, челка падала на глаза, как и тогда, когда она впервые увидела его в незнакомой стране, вместе с ним она вспоминала о Герцене.
- Нам бы поторопиться, с ночным потоком времени лучше слиться! – она окликнула его, направившись дальше, она завернула за широкий проем, как остановилась у бардового цвета стены, больше не двинулась.
- Вы боитесь? – ненавящего спросил Интий, взяв ее правую руку в свою, он уверенно зашагал вперед, туда, где таилась она, где жила Владелица сроками жизни.
Привязанность удивленно наблюдала за тем, как он смел, вел ее будто под венец. Согрелось ее ледяное сердце, только тучей надвигалась та изрезанная круглой линией дверь, ведущая в комнату ее матери. Стараясь не смотреть на нее, не останавливаться, она все глядела на профиль Антона, и вот губки ее соединились в улыбку, правда, маленькую, но живую.
-Дальше вы сами…- тихо обронил Антон, боясь услышать ее протест, как ручка ее выскользнула от него, паря в воздухе, она не стала невидимкой, но тело ее приобрело несравненную легкость.
Не бренными шагами она приблизилась к двери, и, натянув на лицо страх, а на движения свои аккуратность, она вошла прямо внутрь, только прикрыв глаза. Уж не хотелось ей быть разоблаченной собственной матерью, одно только упоминанием о том, что Черная Подруга увидит свою дочь возле себя, делало Привязанность еще более слабой, чем она была. А может она и не была слабой, ей просто было удобно скрываться за этим качеством, очень уязвимым и не всегда правильным. Но ведь слабых жалели, им оказывали куда большую и значительную поддержку, и вдруг она опомнилась, горький запах старых духов из плохо закрытого флакончика выскочил ей на встречу, заструился в ее маленькие ноздри. Этот запах струился абсолютно по всей комнате, с горчинкой в то же время притягивающий он заставлял каждого вошедшего понять, к кому они пришли. Раньше Созерцательница одного чувства мечтала найти этот самый пузырек с золотистой крышечкой, подаренный Черной Подруге одним из французских парфюмером, но где бы она не искала его, найти не могла. Однако помимо воздуха им пахло еще и белоснежное пастельное белье, и каждый стул, в том числе и подоконник не был им обделен. Кому-то этот аромат показался бы полностью противоположностью белой лилии, другим он открыл бы ее, Владелицу сроками жизни…Привязанность узнавала здесь каждый угол, еще не взглянув на спящий силуэт матери, она обратилась к окну, за которым хрипло плакал ветер, покрывая неровные дороги снежной крупой. Когда-то, годы назад, она уже плохо припоминала себя девочкой, мама сажала ее возле окна на укутанный пледами стул, они вместе тогда смотрели, как Властительница Зима прибирала все в свои руки, в руках их таял горячий чай, и любопытные глазки девочки что-либо, каждую мелочь спрашивали у еще не каменой Черной Подруги. Время исчезло, но оно не забрало с собой памяти, и тот самый плед с шелковой внутренней подкладкой под ним как раз и спала правом боку Черная Подруга, вытянув затекшую руку вперед, та будто падала, но другие суставы, скрученные между собой, удерживали ее. Привязанность больше ни что не обращала внимания, как на мать, она не видела ее больше месяца. И, казалось, она сдалась, эта несчастная девушка, обиженная Творцом и вынужденная выполнять то, к чему не лежит ее душа, присела на корточки и сладко произнесла:
- Мама, мамочка…
В голосе ее ничто не осталось от прошедшей злобы, от унижения от всего того, чем ее пытала мать. Свет загорелся внутри Созерцательницы двух чувств, она смело и мгновенно коснулась кончиками пальцев впавшей щеки матери, вгляделась в ее молодое, никогда не способное состариться лицо, вдохнула аромат ее спутавшихся темных, скорее бурого цвета волос. Она часто скрывала их под черным париком, а на самом деле вовсе не являлась той темной стороной. Вдуматься, и во сне эта женщина представлялась обыкновенной, успешной, не властной и спокойной, той, которая никогда не крикнет, не схватит за руки и не пошлет на смерть. Сон преображал ее, как нельзя лучше. Привязанность не сразу заметила, как с ресниц ее стали стекать соленые слезы, как она не хмыкая носом, лишь глядела на Черную Подругу, как шёпотом заговорила:
- Не просыпайся, мама, а то упаду я неизвестно в какую яму. Мне так хотелось увидеть твой лик, я выбрала этот свободный миг. Ночью, знаешь, герои все спят, у меня есть время на севере навестить оленят. Но устала держаться я стойким солдатом, быть известным в людской молве лунатом. Ночью мне хочется не ловить и мысли, но ваш образ и голос, они в голове на качелях повисли. И тянут верёвки меня все к вам, говорят: увидеться надо нам! Мамочка, не проснитесь только, в сердце моем станет колко. Не хочу, чтобы видели вы, как пришла и самой себе я наврала. Но знайте, не могу ненавидеть я вас. Все равно я люблю вас, как мать, вашу бледную стать! Мама…- она сидела перед ней, и что-то легкое вдруг зажглось в ее сердце. Она проговорила целую исповедь, которую по ее мнению не слышал никто, кроме стоящего Антона.
Он уже давно прислонился к двери, скрестил руки у груди, и периодически касаясь локтей, смотрел на каждое сказанное слово его новой знакомой. Чуднее нее он не встречал, но она завораживала, он был готов глядеть на нее с ног до головы каждый день. Но позволят ли ему? Рассмотрев и Черную Подругу, он также увидел лежавшего позади нее отвернувшегося к стенке человека с волосами, подстриженными под старомодное каре, вытянувшись, Интий увидел, как по лбу его распласталась челка. Одного он не мог угадать, что сие чувство, как Доверие молча слушала предназначенные Черной Подругой слова. Его глаза впитывали каждый слог, на лице чуть не выскочила улыбка, он лежал, сложив руки под голову, хотел убрать покрасневшие пальцы – из-за головы, но не хотел пугать ее дочь. Через некоторые секунды Привязанность замолчала, поднялась с колен, она наклонилась к тому самому пледу, слегка упавшему с плеч матери, поправила его и улыбнулась сквозь залипшие слезы на щеках. Обернувшись, и направляясь к Интию, она вспомнила самый яркий эпизод из своего детства, когда в тронном зале, сидя на широком кресле и болтая коротенькими ножками, она плакала так же, а в ответ получала жёсткость: « Чтоб моя дочь жалела человека, так никогда такому не бывать, не увидать мне это в нашем веке. И в следующем не смей показывать ты слезы, и не меняй на троне позы. Всегда одной должна казаться окруженью, отважной девочкой с рвеньем. Подумаешь, героя потеряла, для плача этого до жути мало! Не стоят состраданья слабаки, как поддержки те, кто по глупости сломали руки»…Она и не забывала эту фразу, потому без преград восстановила ее в своей голове, от чего ей стало как-то больно в груди, что она даже прошла мимо Интия.
Тот устремился за ней, тихо прикрыв спальню Черной Подруги, он обнял ее сзади, и тихим голосом проговорил то, от чего она спустя минуты смеялась, разгуливая по дворцу. Одиночество, царившее в тех стенах испарилось, а Интий на удивление ее вовсе не расспрашивал Привязанность о жизни, больше рассказывал про Шотландию, про работу, над которой остановился. Он отличался этой отвлеченностью, способностью не утопать в придуманной трясине, и терпеть он не мог жалеть самого себя – Привязанность же любила!
« Поддержку получит тот, кому варежки подойдут в пору. Но, прежде всего, не надо озадачивать себя этими поисками, бродить по пустынным улицам, стоит оглянуться и обнаружиться за вашей спиной человек, может не самой приятной наружности, будь это ребенок или старик, будь прекрасная нимфа. Но вы приглядитесь, и поймете, что на ваших руках уже есть варежки те, которые так долго искали. Их вам одел тот, который подарил свою поддержку, вам достаточно было лишь оглянуться, принять слова утешения и отныне руки ваши согрелись, не зная больше о боли. Принимайте поддержку, не считайте ее за глупость, и тогда помимо рук и сердце человеческое будет в тепле!»