В предыдущей главе: у Тиссарии появись подозрения, что наёмный убийца в её отряде – Лимиэль Серебряный. Он служит маршалу Валери Янтарной, задумавшей убийство принцессы. Неожиданная встреча с поклонниками Зверя прибавляет ей и союзников, и врагов, и новые тайны.
В подворье «Полный рог» была толчея людей и от того, оно вполне оправдывало своё название. В бражном зале ходили отнюдь не пьяницы с пенными кружками, но люди серьёзные с буллами и орденами на бронзовой цепи – интенданты. Молодые, с бородками, люди в малахитовых кафтанах, расшитых золотой канителью, чёрных чулках и высоких туфельках с самоцветом вместо пряжки – из молодых купцов города, как и их собратья по стране, вложившиеся в поход, степенно ожидали необходимые бумаги. Кипы их, клочья, бесхозно валяющиеся листы под столами говорили и нешуточных страстях. У нескольких огромных конторских книг шла ожесточённая перепалка. Тиссария от души надеялась, что злополучная Валери Янтарная не стерпит шума и удалится бражничать, но того не случилось.
Наверх служилых людей не пускали. Покой маршала охраняли пяток охровых плащей, порядком скучавших на ступенях лестницы после обильных ночных излияний. Лишь трое мэтров сторонились толпы, заняв угол стола у окна. Вовсе незнакомый человек, с жиденькой бородкой, в лёгкой шубе из горностая, в шапке, отороченной соболиным мехом, обмахивался платком и поминутно морщился. Здоровяк Орланд Куница подливал горячего пива, устало хлебавшему густой суп-гуляш Симону Змее. Конт-принц, даром, что знатен, оброс рыжей мужицкой щетиной, которую до того старательно выбривал через день; платье на нём рваное, канитель в пятнах, шнурки и петли болтаются сами по себе; на лице – ни кровинки. Так, пожалуй, выглядят мужчины после тяжёлого боя, но Тиссария не могла заставить себя подойти ближе, посочувствовать. Он, как и Шнурок с его болезненной бледностью казался чужим, жалким. В таком случае мальчишек лучше оставить в покое. Принцесса, затерялась среди зелёных кафтанов и поднялась наверх.
– Ваше Высочество! – просительно резанул слух знакомый голос. Конт-принц задыхался, чего с ним никогда не бывало.
Тиссария нехотя обернулась. Охровые плащи сдерживали его, сталкивая вниз; в их глазах он был не более, чем оборванцем. Симон Змея не огрызался, не бранился, покорно снося тычки. Он раскраснелся от пива и супа и был то ли немного во хмелю, то ли не отошёл от горячки сражений и оттого остался с толикой безумия в глазах. Тиссария повелела пропустить его, но сама продолжила путь в комнату, и конт-принц послушным бычком поплёлся следом. Они остановились в полутёмном коридоре. От мальчишки отдавало кислым потом и гарью, но среди вшивцев случались запахи и гаже, потому Тиссария не смутилась. Мальчишка ломал перед ней пальцы, молчал. В последнюю встречу, он лихо вскочил на коня, наорал глупостей и был таков. Обычно мальчишки после выходок ходят ниже травы, а этот хочет иного. Тиссария вдруг испугалась: а если скажет – люблю. Тогда настанет её черёд молчать. Не сейчас, не черёд.
– Мэтр Симон, – мягко отстранилась она, – нам сейчас надобно заняться делами, а вам собой. Если желаете говорить, то мы будем говорить позже. Я сама позову.
Последние слова – уж совсем бабские – произнесла единым духом, так закружилась голова. И мальчишка так зыркает глазищами, тянется. Получив отворот поворот, сник, послушно кивнул и, развернувшись, едва не бегом кинулся в шумную залу. Тиссария почувствовала себя худо – забылась опасная Валери Янтарная, померк образ пленённого дядюшки, всё застила кровавая хмарь, будто подняла тяжёлую кадку. И ведь не спросишь матушку или подруженьку – полюбила ли? Есть, правда, девчонка из маршонов, но спросить её хотелось об ином. Преодолев минутную слабость, Тиссария вышла на площадку, высмотрела служанку, окликнула. Бросила взгляд на мэтров. Симон Змея вышел вон, Орланд Куница закис над кружкой, а незнакомец в богатой шубе, не сводя глаз с принцессы, торопливо пробирался к ней, так что Ирин Полнорог уступила ему место на забежной ступени. Пришлось разбираться и с телохранителями маршала, а сама Валери могла вот-вот выйти.
Осталось принять и просителя, но обоих принцесса довела до своей комнаты. Там она, не сбрасывая плащ, – знала, что платье её неказисто – присела на стул и испытующе вгляделась в незнакомца. Некоторая небрежность в поведении девушки объяснялась существенной разницей в нарядах. Мэтру на вид лет сорок с лишним – волосы успела тронуть седина, на лице появились складки, и первые морщины сеточкой рассыпались под глазами. Но богач он хоть куда. Короткая до колен шуба из дымчато-белого горностая, того же оттенка, с рыжими подпалинами, шапка с золочёным аграфом, поддерживаемым пучок перьев. Шубу он распахнул, так что наружу вываливался сытый живот, завёрнутый в атласный полукафтан с золотой же тесьмой и искусно притороченными галунами. За поясом в узком влагалище покачивались в такт шагам изогнутые ножны с червлёным крыжом поверх. На ногах мягкие сапоги на толстой подошве.
Незнакомец отвесил поясной поклон, чего не делал ни один мэтр от Риважа до Верховина. Впрочем, благодаря торговым связям отца она знала, откуда богач – из вольного восточного города Буяна.
– Здравствуй на своём веку, матушка, – прогудел мужчина, сняв шапку. – Уж простите Ваше Высочество, что по-свойски обращаюсь, а так мы на востоке привыкшие. Мы-то с Буяну, приказчик купеческого стола Эван Расторгуй. Здесь, вроде как, прихожусь агентом, закупаю строительный лес. А пришёл потому, что дальний родственник мой у вас служит. Сын славного гарда Буяна – поручик Милан Шнурок.
Тиссария, не сдержавшись, изогнула бровь. Столь много времени знакома с оруженосцем, да так и не сподобилась спросить имя. А он, оказывается, – Милан.
Со слёзкой вгляделась в старика и, стараясь не высказать волнения, поведала тому о судьбе родича. Мэтр Эван как-то потерялся, пошатнулся, шарил рукой в поисках опоры. Ирин Полнорог сноровисто подхватила старика и – откуда только силы в столь малом теле – дошла с ним до кровати. Тиссария, растерявшись, безучастно вслушивалась, как причитывает купец:
– Он ведь у них болезненный, некрепкий, единственный. Мать-то его в родах померла, не выпростала, пришлось резать, вынимать. Вот где его смертушка-то настигла. Уж так не хотели отпускать. А он хоть и робенький, а грит – я как батя со шпагой и славой. Гард-то Буяна в прошлом походе и сам поручиком был и должность эту выторговал. Ох, нужно заглянуть к нему, не оставить батюшку нашего.
Слушая купца, Тиссария недоумевала: кого-кого, а Шнурка никак хилым назвать нельзя. Спозаранку, когда порой поднималась по нужде, несколько раз видела его раздетого по пояс и в любую погоду обливавшегося ведром холодной воды; тело, как из жгутов скручено, такой и в драке не уступит. А у охотничьего домика его одолела, потому как сама бедовая. Эх, когда это было: взяла в руки деревянный выструганный палаш – и на врага, на крапиву, на репей.
Скоро буянина выпроводили и Тиссария, похватав под руку служанку, без околичностей выпалила всё, что нашлось на языке. Обычно скорая на речи Ирин, слушала, не перебивая, а потом крепко призадумалась. Оно и понятно: не то, что в чужой огород лезть, в темницу, куда любому вшивцу путь заказан.
– Есть отчаянные головы, – кивнула, наконец, девушка. – Но им монету хорошую подавай. И всё полновесные куивры, с десятков шесть монет.
Тиссария горячо заверила подругу, просила быть скоренькой. Та ответила, чтобы ждали поздним вечером, когда лягут спать. Принцесса была готова сейчас на любую уловку. От души надеялась, что поклонники Зверя – прости Отец Всемогущий – будут при деньгах и не понадобится изворачиваться.
Разобравшись с делом, следовало бы выйти вон. Оставаться в одном доме с маршалом – себе дороже. А могла бы в красном дворце забить насмерть или в бане утопить – не решилась? Исподволь-то удобнее, не придраться. А если даже не Валери Янтарная источник её бед, принцесса не желала её видеть, так она стала несимпатична. Одного поля ягода с конт-майтрой Бриэль.
Надела под плащ пояс, подцепила ножны со шпагой, поправила, чтобы из под полы не видать и с осторожность вышла из комнаты. Отлегло на сердце: напрасно сторожилась, охровые плащи более лестницу не держали. Народу также поубавилось, видать ушли с маршалом.
Зато к ней вразвалочку подошёл Орланд Куница, поглядел заплывшими глазками, поклонился и, слегка заикаясь, предложил компанию, а то неровен час пристанут стражники и сволокут в Трибунал. Ещё один человек Валери Янтарной, верный пёс, подумала Тиссария. Пусть думают, что она под присмотром, от такого здоровяка легко скрыться. Отчего сбежала? А так, по молодости, по дурости.
На небе тускло, как мазки, сияли, будто мырями перечёркнутые, светила – Северные Сёстры. Скоро одна к другой склоняться, сольются – вот и Новый год. И так ещё лета захотелось, хоть глоток, манящий, жаркий. И небо, как нарочно, лазоревое, ни единого облачка. Но не податливое синевой, а, скорее, неживое, литого стекла. Ветер, тяжёлый, ленивый, клубами обдавал душным, спёртым духом стоячей воды и скользким, дурным зловонием гниющей рыбы. Орланд Куница невзначай, – принцесса заметно вздрогнула – обронил, что кладбище при темнице размыло и неглубоко закопанные тела, не сожжённые по завету предков, порой как рыбья куча валиться на улочки. Жить рядом невозможно – одуреешь, взбесишься от тлена; врачеватели-де грозят городу страшными болезнями и лучше бы скорее отправиться дальше на зимние квартиры.
Отчего это проговорил? Знает, хитрец, выследил, подслушал. В дальнейшем, в досаде, принцесса заметила за собой чрезвычайную мнительность. И это относилось даже к людям ближнего круга. Взять хоть дядюшку. Не так чист старик, а всё же таки без него опоры нет, нет той частицы дома, той отрады, без которой пусто в душе.
– Вот же твари, – беззлобно ругнулся верховинец, указывая на стену большого дома. На шлифованном камне торопливо мелом что-то начертали. Видя недоумение принцессы, он пояснил: – Прав был Нино, это знак Зверя. Идёмте-ка подальше отсюда. Стража нынче злая, повяжет, титула не спросит. А самое худое - застенки Трибунала. Им лишь бы побольше названных отступников.
Перед тем как ускорить шаг Тиссария, прищурившись, вгляделась в меловую вязь. Где-то уже видела подобное и явно не только в Весёлом Плясе. Неужели и в Горилесе подобное есть, а там не ропщут.
Хорошо что унесли ноги. От той стороны вскоре загрохотали копыта, закричали бранно и с торца дома галопом появились два всадника. Огляделись, нет ли подозрительных, тех, кто глаза прячет. С праздных метров в плащах – Орланд не дал принцессе более повернуться – спрос невелик. Всадники пристали к девушкам, семенящих от них прочь. Визг, ругань, свист кнута и вопль – то короткий допрос городской стражи. А уж если долго с ними говорить, то девушка без покровителей, если останется жива, и вовсе станет пропащей, порченой. И Тиссария ещё более стыдливо упрятала шпагу. Она помнила клятву деда, что тот с оружием в руках станет защищать честь правителя и каждого жителя города и иногороднего, просившего о защите. Теперь же шпага не более чем фестон на платье: ею не управляться, ею щеголять нужно.
Впрочем, чем ближе к городским стенам, воротам, тем меньше стражи. Разношёрстное войско Валери Янтарной успело здесь показать норов. Представленные кавалеры, вчерашние селяне, пьяную обиду принимали за честь и, не шутя, бросались с клинком наголо, будь то городской забулдыга или стражник или чёрный балахон - служитель Трибунала. Последнее, впрочем, - присказка. Кто-то отлёживался в околотке или, по-местному, околице – каменном мешке на окраине города. Хорошо ещё не темнице, которая мрачным замком вырастала на кряжистом валу. Говорили, что замок этот пустовал, когда сюда пришли выжиги – жечь лес, расчищать земли под город, будущий Весёлый Пляс. Шептали, что без деревень обитатели замка столовались со зверолюдами, которых здесь в стародавние времена обитало в изобилии. И что последний их выводок, что держали в зверинце, обитал ещё и в этом замке.
Мрачные думы принцессы обратились в детский восторг и смущение, когда они, спрашивая дорогу, вошли в один из бражных домов, где пировали её мальчишки. Едва она сняла шляпу, взревели натужно юные и старые глотки, с новым рвением выбивали днища винных бочонков, лилось из жбанов молодое, горячее пиво. Ей кланялись почтительно и не фальшиво, ей клялись в верности, за неё, захлёбываясь, говорили здравицу. Будто вот она – виновница победы.
Несколько знакомых мальчишек из отряда «Забияк» не церемонясь, расталкивая и пихая кулаками, очистили для полковника свободный пятачок и стол. Сам хозяин, дородный, заросший бородой, отдуваясь, принёс блюдо с нежнейшей отварной говядиной и сложным гарниром, благоухающим дорогими специями; наполнил роскошный – из семейного сундука, не иначе – серебряный кубок густым ароматным вином. Тиссария едва не набросилась на угощение, так была голодна, но сдержавшись и соблюдая манеры, тем не менее дрожала от нетерпения всем телом.
Орлан Куница, мучаясь от одышки, легонько отмахивался от назойливых, захмелевших вояк, огляделся, поманил, казалось, самого трезвого и задушевно спросил в чём дело. Оказалось, молва быстро разнесла слух о том, что полковник, да ещё принцесса на поле битвы молилась за упокой душ павших воинов; история эта казалась всем неправдоподобной: где особа королевской крови, а где простолюдин. Но вот говорят люди, вот она сама в неброском наряде, с льняными волосами девушка ест ту же пищу, что и остальные. Чудеса!
Выслушав пересказ Орланда Куницы, принцесса готова была провалиться под пол, лишь бы избежать пытливых и любопытных взглядов. Вот бы рядом оказалась матушка, одёрнула, ущипнула, тишком врезала подзатыльник: не урони королевскую честь. А теперь, выходит, она как диковинка; взъярись она, схватись за шпагу, расхохочутся, не примут всерьёз. Глотнула вина, как нарочно ароматного, сладкого, от которого отнимаются колени и развязываются языки. Если она останется здесь дальше, что-то будет.
Вот оно – нашёлся словоохотливый человек, поднял кубок и заплетающимся языком проговорил здравицу и люди, как один, вторили ему. Орланд Куница совсем как дядюшка зыркнул одними глазами: поднимайся мол, уважь народ. Пришлось, сгорая от стыда, встать, глотнуть вина. Едва она села, заиграли притихшие до поры до времени музыканты. Совсем ещё паренёк с напомаженной бородкой, перебирая струны плохонького суара, пританцовывая, ловкий не только телом, но и языком, проорал песнь, где главной героиней была она – принцесса Тиссария Горная, радетельница и защитница простолюдинов. Виновница торжества угрюмо уставилась в наполовину выпростанную тарелку; кусок не лез в горло.
– Не будьте так строги к себе, – выдув махом кружку крепкого вина, ненавязчиво поучал её Орланд Куница. – Вас не учили войне, так нечего выставлять напоказ учёность. За вас это сделают другие. А с этими. – Он корявым указательным пальцем обвёл шумную хмельную компанию. – Любите их и будьте строги с этими скотами.
То же самое в своё время говаривал Моран Колун, вот только не удосужился объяснить. Верховинец, видя любопытство в глазах принцессы, хлебнул вина, причмокнул и продолжил:
– Они должны помнить всегда, что вы – мэтр или майтр-гард, полковник, офицер. Для этого не жалейте тумаков, а иной раз и малой крови. Но в минуту опасности будьте с ними и большую кровь разделите с ними.
– Но я оставила их там, у стены, – с горячностью возразила Тиссария. Хмель начинал дело.
– А что значит эта молитва? – задал старик вопрос, не требуя ответа. – Вы разделили с ними большую кровь, лучшего и выдумать нельзя. Когда-то я поучал свою юную воспитанницу, принцессу Верховина, но прошло время, и уроки забылись.
Орланд Куница пил крепкое вино, не закусывая, и но едва ли захмелел, лишь глаза его увлажнились и, как это обычно бывает в лёгком опьянении, он заскучал, задумался. Орланд, конечно, человек Валери Янтарной, но не похоже, что предан ей беспрекословно. Они очень похожи с дядюшкой, убеждала себя Тиссария, обое старые вояки, начётчики и добряки.
К принцессе вновь попытались подступиться со здравицей мужики с посиневшими носами, но взмах лапищи верховинца и тех как не бывало: повалились под полки и там захрапели.
– У меня тоже есть дядька-воспитатель, Моран Колун, бывший гард Горилеса, а до этого полковник горной гвардии.
Тиссария говорила с обычной горячностью, глотая окончания, но торопилась, боясь передумать от того, что доверилась не тому человеку. Верховинец, не перебивая, выслушал горе принцессы, как какую-нибудь сказку и безучастно прикончил третью кружку.
– Слыхал я про полковника Морана, – потребовав у служки бутылку вина, проговорил наконец Орланд Куница. – Моран – победитель зверолюдов, Моран – погубитель горцев. Ваш народ уважает того, кто выставляет силу и сталь напоказ. Говорят, он распинал людей на скалах.
– Ложь! – воскликнула Тиссария, хватаясь за эфес, но старик и ухом не повёл. Присутствующие, хохочущие и сами, порой, хватающие что под руки попадётся в мгновения гнева, только рукой махнули.
– Я, Ваше Высочество, сам старый воин и творил вещи, от которых подчас вскакиваю ото сна в холодном поту. Вроде бы примирился, а внутре себя не простил и не прощу. – Орлан Куница вгляделся в дно кружки и вылил остатки на стол – полугар застыл на выскобленных досках, подобно луже крови. – Наш удел погибнуть от железа и если сподобиться прожить до старости, упаси Отец, помереть в кровати в одиночестве, в нищете.
– К чему этот разговор, мэтр, – с досадой проговорила Тиссария, вставая из-за стола.
– Вот ещё – мэтр, – крякнул верховинец. – Маршон. Полковник. За службу получил пару деревенек, а те и себя прокормить не могут. А Моран Колун ваш, вроде, попал в немилость, получил тумаки, да шишки. Подумайте, когда этот воин станет дряхлым и немощным. Пожалейте его. В бойцовских ямах он встретит смерть от железа – лучше и выдумать нельзя. Оставьте это, Ваше Высочество.
«Старый дурак», – одними губами выругала его принцесса и, натянув перчатки из бычьей кожи, сама расталкивая всякого на пути.
На улице захотелось расплакаться, но тянувший с реки горький ветер заставил раскашляться; девушка невольно вдыхала мокрую кожу перчатки. Вино ударило в голову, она пошатнулась.
– Мэтр, не желайте ли… ой! – Худенькая девчушка, уже поднявшая подол ситцевого платья, под которым оказалось немытое тельце, застыла перед принцессой. – Майтра, не желайте ли, – без надежды пробормотала она.
– Прикройся! – строго бросила девушка замарашке. Та одёрнула платье и потуже затянула на животе узел шерстяного платка, укрывающего поясницу и спину. – За тобой некому призреть?
Работные дома и дома призрения существовали в Горилесе на пожертвования купцов; трудно найти человека, желавшего попасть туда, но миска супа и ломоть хлеба доставался там каждому страждущему.
– За нами смотрит брат, – Горделиво подбоченилась девчонка, похоже не понимая, что сказала принцесса. – Никто не смеет покалечить меня, даже за монеты. Мы не то что вшивые девчонки, тех дерут до костей. Хочешь поглядеть?
– За что их?.. – недоумевала Тиссария, разглядывая маленькую шлюху. На вид ей едва исполнилось тринадцать, волосы хоть и всклочены, но знают мыло и горячую воду; зубы почти все на месте – значит, не голодает.
– За что? – в тон принцессе переспросила девчонка. – За деньги. Их дерут плетьми до мяса, до костей на потеху публике. Ты не плачься по ним, многие выдюживают не по разу. Только мясо зарастёт, так они сами идут. В театрах страха платят хорошо. А может, желаете мальчика, есть прехорошенькие и ласковые. А можно пойти в курительные комнаты.
Тиссария и сама не заметила, как дала увести себя. В душе худо от вина и от худа. С одной стороны – сила Бриэль Бешеной, с другой – сила Валери Янтарной. Опереться не на кого, кругом враги, она одна в паршивеньком, страшном городе. Тиссария не могла заставить себя думать, что в тёмном углу её запросто обезоружат и в лучшем случае ограбят, в худшем… Впрочем, она не думала.
Шлюха, отмахиваясь знакомым – шалопаям в лохмотьях, беззубым старухам – с детской непосредственностью смаковала подробности того, что творят «ласковые дружочки» так скабрезно, что выросшая на улице принцесса краснела до кончиков волос. Она отпустила руку Тиссарии под дощатым навесом, служившему крышей внутреннему двору, судя по запаху, – хлеву в два этажа. Арки подпирали сгнившие устои, постройки держались на честном слове. Под ногами хлюпала размокшая, едва ли высыхающая земля; двор обносил ветер полный прогорклого жира и нечистот. Впрочем, в комнате, куда её сманила шлюха, курился дым ладана. Была это даже не комната, а сарай с дощатым полом; освещался он всего лишь несколькими свечками, но масса шевелящихся тел угадывалась без труда. Совсем как у Штьяра в палатке, рассеяно подумала Тиссария. Лежанки здесь поставлены столь тесно, что служители невольно наступали на руки-ноги курильщиков; впрочем, тех это не беспокоило. Хозяин или распорядитель возился с курильницей; донельзя тучный, в парчовом халате, движения давались ему с трудом, его мучил лошадиный сап – одышка. Заметив гостей, он уже было замахнулся на шлюху, но разглядев плащ Тиссарии, умильно заулыбался. Смуглый инородец с тонкими усиками он походил на жука, скользкого и противного.
– Мэтра, – Он мгновенно изобрёл обращение к знатному человеку, неважно мужчина это или женщина. – Мэтра желает пых-пых. У Шам-Шиота лучший и недорогой опиум по эту сторону юга. Шам-Шиот возит его с Морского Предела. Вояки отбирают у пиратов добро и сбывают Шам-Шиоту, а добрый Шам-Шиот почти даром отдаёт любимым гостям. Шам-Шиот знает, что трудные времена и даёт бедняку насладиться покоем.
Вновь захмелевшей от благовоний девушке слова инородца показались обидными. Она потратила некоторое время, пытаясь найти в плаще эфес шпаги, но нащупала кошель и вынула серебряный сильвар. Инородец и шлюха охнули одновременно, у обоих в глазах возник масляный блеск наживы. Шам-Шиот благоговейно принял сильвар, взвесил на потной ладошке и ласки его поубавилось. Он торопливо открыл конторку, вынул маленькие весы, чернильницу, откуда вынул кисточку; перебрав весь скарб, поджав губы, с неудовольствием подытожил:
– Деньга купца. Новый сильвар, намешанный. Не буду резать.
Тиссария помнила, что дед покупал дом в Горилесе за полноценные серебреники; такие монеты при покупке торговец режет, сколько надо и возвращает излишек. Позднее в серебро добавляли медь или латунь, но и тогда это были полновесные сильвары. Новые сильвары не ругал разве ленивый богач; по пути хождения их прозвали – «белая медь», так как, скорее, в медь добавляли серебро. Так вот какими деньгами снабдили войско молодые купцы, прощелыги, нечего сказать. Шам-Шиот с неподдельной скорбью вложил сильвар в конторку, а принцессе отсыпал горсть позеленевших и почерневших монет. Наверняка обсчитал, поморщилась Тиссария, вкладывая медь в кошель; зато тот пополнел. А на него заглядывалась маленькая шлюха и не сводила глазок, пока служители, присюсюкивая губами и кланяясь, вели принцессу к тюфяку, подальше от людей, ближе к чадящей печке. Вручили ей глиняную трубку и платок на случай, если её стошнит, как это бывало с новичками.
– Долгого покоя, мэтра, – напутствовал её подошедший Шам-Шиот. Поднёс лучинку к чаше и ждал, пока девушка раскурит шарик опиума. – Увидится жуть, рыболюд какой, не пугаться. У нас рядом река, мало ли что скрыто в глубине вод.
Тиссария и сама не заметила, как силуэт инородца расплавился, будто восковая свеча над огнём, обрёл новую форму, в которой приятно тонуть, захлёбываясь беззвучным воплем. Странный покой окутал девушку, запеленал неподъёмной тяжестью сочленений. В Горилесе она не раз пробовала дурман, но тот не шёл ни в какое сравнение с шамшиотовским опиумом. Всё плыло перед глазами, блики сладостного, осязаемого света наполняли сарай, проникая сквозь щели. Тело, до того неподъёмное, сделалось невесомым, обратилось в ветер и понеслось к теплу домашнего очага. Тиссария ясно видела бурые черепичные крыши Горилеса, его кривые улочки и булыжные мостовые, с белой наледью, сморщенные, потерявшие лоск и цвет, сады близ дворца наместника. А вот и домик из тёсаного камня, окружённый костистыми, патлатыми, почти не дающими плоды, яблонями – дом горных королей. Она, тем не менее, с трудом заглянула в окно гостиной – какая-то неведомая исполинская сила отталкивала её прочь. Всего-то и разглядела, как матушка на пару со служанкой вязала узлы; на обшарпанном диване замерли сестрёнки во главе с Луарой, притихшие, неподвижные в дорожных немарких платьях и худых бараньих тулупах. Отца не видно, но едва ли он помогал собирать скарб. Куда это собрались на зиму глядя, дороги поди замело, лениво рассуждала Тиссария. Она помнила, что всё, что видит – сон, но чувство яви не проходило и заставляло с волнением следить за семьёй. Она перенеслась ко дворцу наместника, и немало сил пришлось прикладывать, чтобы хоть глянуть глазком на недругов. На счастье, она застала супругов – Периша Златоносца и бранящую его Бриэль Бешеную. Шуадье с момента последней встречи сильной сдал, лицо его обычно пышущее здоровьем, ныне одутловатое, волосы мокрые, руки дрожать, когда тянутся за бокалом вина. Злорадству Тиссарии не было предела, но удовольствие тянулось недолго – Бриэль запнулась и испуганно глянула в сторону принцессы, сделала пасс рукой, шагнула ближе. Пришлось отпрянуть в сторону – всё-таки Бриэль знатная колдовка.
Для удовольствия она пронеслась над ущельем и неожиданно для себя оказалась поблизости от улицы Мост-над-Плющом, и её буквально затянуло в знакомый домик. Мэтр Дюран Тану в парчовом халатике, в тёплом колпаке, надвинув на нос железные очки, читал преогромную книгу. Оторвавшись на время от пожелтевших страниц, всмотрелся в Тиссарию и глухо проговорил:
– Вы всё ещё под моей защитой В-ваше Высочество. Но берегитесь, вы в самой г-гуще событий. Остерегайтесь того, кто сокрыт в в-великой глубине вод. Эти т-твари сильны близ своей стихии. А т-теперь просыпайтесь, Ваше Высочество, ваша магия слаба, поскольку наполовину вы – человек. П-просыпайтесь, просыпайтесь…
Она очнулась от сладости и брезгливости одновременно. Глаза постепенно привыкли к полутьме, она повела шеей, огляделась. Почти пустая каморка с очажком и лежанками из соломы. Она не одна, – подняв подол её нижней юбки, рядом нежилась давнишняя маленькая шлюха. Тисария пхнула её в бок, та, вскрикнув, отскочила.
Похоже, под неведомым предлогом её увели от лавки Шам-Шиота в эту лачугу. Но для чего?
– Ах, майтра, что же вы сделали с бедной девочкой? – деланно заливалась маленькая дрянь. – Заставляли творить ужасные вещи. А я честная горожанка Весёлого Пляса. Придётся платить. У меня и свидетели найдутся. Эй, брат!
Солома зашевелилась и, зевая, с лежанки поднялся жилистый, на голову выше Тиссарии, подросток в одних холщевых штанах. Лицо его, взрыхлённое золотухой, кривые, в два ряда, зубы, вылезающие из оттопыренных губ, и крупные бородавки по мокрому телу придавали схожесть с рыболюдом, и девушка, видевшая чудовищ на картинках, первое время оторопело уставилась на него. Уж не продолжаются ли опиумные сны, о которых предупреждал Шам-Шиот. Но едва ли прикосновения девчонки казались пусть жутью, но сладостной и появление уродливого её братца не приносили покоя.
Тиссария попыталась нащупать эфес шпаги. Парень осклабился, качнув головой в сторону лежанки. Сам же деловито перебирал монеты из кошелька принцессы, часть ссыпал обратно, часть втискивал в узкий карман штанов. Тиссария невзначай провела по груди – фибулы как не бывало. Принцесса горько жалела не серебро, а четырёхгранную иглу, которую можно использовать в качестве оружия. Конечно, её выпроводят, не причинят вреда, иначе она уже лежала бы с распоротым горлом. Но до чего обидно вот так попасться не мужикам, а детишкам. Что с ней сделали бы первые, она не думала.
– Четыре монеты? – с возмущением взвилась шлюха, разглядывая медяки на ладошке. – Это даже не куивры, а намешанное дерьмо. В купеческом городе живём, не абы как.
– Ражговоривась, – с трудом ворочая языком, проворчал мальчишка. – На давмовщинку ваботала, не фофала.
– Завались! – гаркнула сестра и оглянулась на принцессу.
Тиссария и сама ощутила, что не мокрая и шлюха эта лишь хотела посмеяться над ней, а получилось иначе: принцесса фыркнула. «Завались», – одними губами яростно прошептала ей шлюха, а вслух выпалила:
– Вы пришлая, а нам поверят больше. Мой брат – нужной человек, горожанин.
– Кому же он нужен? – растирая затекшие члены, привстала Тиссария, даже не думая бросаться на обидчиков без оглядки. Уж не девочка, а это – не игра.
На вопрос принцессы мальчишка хохотнул. Было больше похоже, что урод захлебнулся, так клокотало в его горле, но тот явно потешался.
– Он нужной человек, – насмешливо пояснила шлюха. – Золотарь. И входит в один из цехов города. А вы – никто. – Девчонка засунула за щёку монеты и торопливо натянула на себя нехитрые одежды.
А скажи им, что я – принцесса, горько подумала Тиссария, едва ли они смутятся, скорее, начнут едко глумиться, такая порода. Вслух потребовала, не прибавив, впрочем, дерзкого словца:
– Верните шпагу.
– Хак товко, хак флаву. Ифё ваковеф наф. Вефнём хак хофко фмоефся. И чефо ты фо фпахой?
Последний вопрос он задавал, кидая кошелёк Тиссарии; та подхватила на лету, чего он от девушки не ожидал.
– Батькина, поди, – ехидно заметила шлюха, затягивая потуже шерстяной платок. – Надристала после бунта так валить. Верни ей, братиша, а то пороть задницу будут. А кожа-то не-е-ежная, – издевательски облизнулась она.
Мальчишка натянул шерстяную куртку, обулся в растоптанные башмаки. Он вышел первым, за ним, испугано оглядываясь, сестра, следом – Тиссария. Если начать кричать сейчас, даже Шам-Шиот сначала подумает, помогать ли; ему ещё здесь жить. А пока крики, да стражники, маленькие негодяи скроются; денег им наверняка хватит на неделю-другую сытной жизни, а истории, в какую влипла принцесса, у стражников забываются быстро.
Скверная семейка вышла не на улицу, а углубилась в грязный квартал со зловонными улочками и подобными друг другу двориками, где обитала городская чернь. Пришлось следовать за ними, пришлось обходить, – если не обмолвиться: шарахаться – обросших, одичавших от голода, мужиков и бледных до синевы женщин, хватающихся за полы плаща. По счастью принцесса была зла и не со страха, а с досадой отталкивала обитателей трущоб.
В одном из закоулков они остановились. Брат с сестрой зашушукались, даже поругались. Он покачал головой, она плюнула в ладошку и поклялась: «Фтоб мне ффей в фодню». Монеты она, видимо, так и оставила за щекой.
Золотарь отдал шпагу неожиданно: прислонил к мшистому выступу стены дома и с сестрой юркнул в невидимый лаз. Тиссария подхватила ножны и с лязгом вынула шпагу.
Не было сомнений, что девчонка произнесла кредо Вшивого Братства: «Чтоб мне вшей в родню». Едва ли возможно представить большой город без этих маленьких паршивцев, шпионов и воришек. В Горилесе они обитали в канализации, большей частью там, где стоки не использовались и не смердели; горожане толком не понимали наследие морв и заброшенных участков хватало.
Лаз, где исчезли вшивцы, можно назвать дырой в заборе, откуда ветер доносил зловоние нужников. Но Тиссария не думая нырнула следом, уклоняясь от прогнивших выступов, оказалась в тесной норе между домами, мшистой, влажной, неуютной. Уши щекотала тенёта, девушка с остервенением сорвала её с волос вместе с налипшей жижей. Каким-то чудом она не наступила на крыс, во множестве хозяйничающих под ногами; пришлось использовать ножны, отбрасывая в стороны мерзких грызунов.
Веселый Пляс, как и многие города к югу, не имел подземной канализации и нечистоты сбрасывались в многочисленные каналы, куда закачивали воду механические колёса. Нередко заполненные почти до краёв рвы цвели ряской, что значительно затрудняло проход воды и особенно по весне, в половодье, затопляло прибрежную часть города, прибивая к стенам домов смердящие кучи; крыс становилось так много, что порой находили обгрызенных собак, и уже людям приходилось отступать. Поветрия от кровавого поноса до холеры косили люд направо и налево. И если золотари ещё худо-бедно справлялись на улицах, то на окраине, где ныне пребывала Тиссария, залежи назьма копились годами и казалось, что земля под ногами плывёт. Всё, что выхватывал глаз, напоминало грязное, серое лоскутное одеяло: дощатые покосившиеся хибары сменяли навесы, кое-как прикрытые тряпьём, сарайчики и мазанки с торчащим, как у пугала, хворостом из стен. Едва ли можно различать улицы – узкие проходы между подобиями палисада утопали в зловонной жиже. Пока день, люд работал в городе, по большей части в повинных мастерских или крупных предприятиях, и в тиши посёлка, в мглистом тумане, стучали лишь валы механических колёс. Их остовы заметно подрагивали и казалось то великаны устало возятся в каналах, стараются смыть с себя накопившуюся грязь.
Когда девушка наконец выбралась из узкой щели на простор, она скорее чувством, чем глазами, метнулась в заросли крапивы, где отчаянные головы протоптали дорожку – иного места, чтобы неуловимо скрыться не было. Она выбралась на широкую дорогу, с колеями, вдавленными ободами множества повозок, за долгие годы и даже несмотря на сырость остававшуюся твёрже обожженной глины. Немногочисленные юродивые и больные, пьянь или лица весьма подозрительные лишь поглядывали издалека. Для них из зарослей выбежал сударь, мэтр с клинком наголо, а потому опасный. В полумраке многие из них страдали «куриной слепотой»; будь их глаза на месте, Тиссарии очень возможно пришлось бы спасаться либо бегством, либо вспомнить всю скромную дедову науку рубки – горец более искусно владел колуном, который нипочем не поднять женщине.
Пробежав на несколько хибар вперёд, принцесса остановилась перевести дух, оглядеться. Возвращаться назад, на первый взгляд, смысла не нашлось; отступление далось бы несоизмеримо тяжелее. Невдалеке, пригибаясь, пробежали мальчишки в обносках. Едва ли уличный народ не знает, как найти логово местного Братства, вот только едва ли кто-то развяжет язык; одно знала Тиссария точно: с детьми договориться легче, чем с мужиками. Но клинок в ножны не вложила, оставив сталь под плащом; в случае чего один только умелый взмах заставляет удаль замирать в пятках.
Она почти не сомневалась, что в этой части города знают командира Ирин Полнорог и в случае короткого суда за ней можно послать гончего.
Вновь пришлось поплутать по вытоптанным в зарослях розг тропкам и выйти к берёзовой рощице. Уж чего точно не могла ожидать, так это заповедной рощи. Идти по ней не грешно, но в отличие от иного люда, девушку учили уважать и мёртвых, и память предков – старый король в этих вопросах был на редкость щепетилен. И повернула бы принцесса назад, но за плакучими ветвями разливался едва заметный медный отблеск, да взрыв высокого хохота – ни дать ни взять сборище.
Тиссария поймала себя на том, что давно не молилась пять дней на дню. Пляшущий костёр в мглистой дали очень напоминал зажженную свечу перед чёрным гранитом. Она ещё не отошла от действия опиума и едва накатила усталость, перед глазами поплыла роща. Ветви на ветру клонились к ней, стараясь коснуться живого тела хоть листвой; понесло тяжёлой неживой духотой, в ушах стучало эхо невнятного, мучительного гама, столь много в этом городе неотмоленых, неупокоенных душ. Внезапно всё смолкло, а Тиссария очнулась в берёзовой роще, наотмашь рубящей слабые, с блёклой листвой, ветви. Чувствуя душевную немочь, она скорее выбралась с заповедного места к выгоревшим руинам и гранитным глыбам. И возможно ли, – но разношёрстная братия, греющаяся перед костром, расположилась в молельне Храма Сынов, разрушенного и не восстановленного.
Девушка отогнала думы подальше; пробежавших глазами среди маленьких замарашек, выделила хорошо одетых мальчишек – главари Братства. Среди них затесался тот самый уродец. Его, перекатывающего в развёрзнутом рту зубы, слушали не перебивая. Вот только не было среди главарей Ирин Полнорог и нужно подумать, что им говорить.
За неё решила пара крепких рук одного из мальчишек – она уклонилась по наитию от удара сучковатой палкой и, сбив противника с ног, сбросила его вниз. Поднялся переполох: Братство взялось за тяжёлые деревянные тесаки, кистени и просто камни – в метании уличным сорванцам не было равных. Бежать не имело смысла, и Тиссария с напускным равнодушием спустилась под откос, оказавшись то ли в яме, то ли некогда молельне.
Встречали её недобро, многие со злыми лицами, за которыми сквозил страх, но всё-таки на неё не набросились скопом и пока сторонились. С приветствием всегда сложно: у каждого города оно своё. Потому Тиссария сказала просто:
– Здравы, бродяги.
– Эта же, девка, у её титьки, – тоненьким голосочком заверил всех карапуз в рванье и войлочной шапке, налезавшей ему на нос.
Толпа – в большинстве мальчишки – заржала, несколько человек, самых лихих или глупых, гадливо улыбаясь, с поднятыми тесаками шагнули вперёд. Тиссария от души надеялась, что уверенный взмах шпаги, каким отгоняют противника или оценивают расстояние удара, хватит вбить хоть какое-то подобие уважения; в противном случае её задавят числом, и хоть за Братством не упомнишь случаев убийства, но город городу рознь.
– И как тя звать-то? – Расталкивая ребят, к ним выбрался рослый мальчик с затёкшим глазом – один из главарей. Был он одет как заправский ремесленник, за поясом – нож. – Мы люди порядочные, в заповедной роще оставим, имя помянем.
Этого взмахом не взять, разве только назваться членом Братства, да вызвать на поединок; а там лишь крепкая рука, да удача. А имя – что же, пусть знают. Девушка встретила и угрозу, и сальные смешки удивительно спокойно, без дрожи в коленках. Перед глазами вновь смешались сон и явь.
– Я Тиссария Горная, главарь Братства, наследница горного королевства, майтр-гард, полковник в войске наследницы верховий маршала Валери Янтарной.
Дети зашумели: кто, прикрывая глаза, в страхе отпрянул, кто недоверчиво переглянулся с соседом, кто улыбнулся ещё шире. Главарь скрестил руки на груди и едко заметил:
– Не многовато ли титлов? Ну так я – Дор Богохульник, вор и главарь моих подданных, наследник кожаных башмаков моего папаши, которые мне достанутся, когда батю сожгут в клетке.
Это было сказано явно шутки ради, но вопреки ожиданиям принцессы никто не осклабился, наоборот лица детей посуровели, а кое-кто из измождённых болезнью или голодом и вовсе напоминал сухоньких старичков. Тиссария почувствовала, как в воздухе повисло напряжение, и крепче сжала эфес вспотевшей ладонью; как это бывает в мгновения сильнейшего волнения, она и слова не могла сказать.
– Погодь, братья! – К ним выбрался, переваливаясь уточкой, парень в безрукавке на голое тело, шерстяном платке и широких штанах. На месте ушей у него были рваные зарубцевавшиеся лоскуты. – Это не та ли майтра, что молилась за упокой душ павших за стенами? Э, про то гудят в харчевнях.
– И чё? – Недобро сощурился главарь. – Она из погубителей наших отцов. Мой батя задолжал всего-то сильвар, и ему объявили повинность, а стало быть и я – повинный. А сёдня каждый повинный – преступник по воле богатеев и королей.
– И чё ты за батьку-то вступился? – насмешливо укорили его. К ним в сопровождении недавнего уродца и его сестры-шлюхи подошёл другой главарь – они разительно отличались одеждами от остальных детей – с почти взрослым обрюзгшим лицом, но очень малого роста. – Не тебя ли он бил смертным боем и грозился вспороть брюхо? К тому же наша гостья – принцесса и, по-моему, из города Горилеса. Бывал там: люди – божья роса, даже замков на двери не вешают.
Он снял перед Тиссарией шляпу с обкусанными полями, не в шутку раскланялся. Тот, кто назвался Дором Богохульником, изумлённо уставился на товарища и повелительно отмахнулся от части мальчишек, качнувшихся с деревянными тесаками к нему с намерением помочь разобраться с принцессой.
Тиссария поняла, что жизнь её сейчас зависит исключительно от любезности человечка; она раскланялась в ответ достаточно неуклюже, так как одной рукой всё ещё прятала под плащом шпагу. Улыбнувшись ей, человечек представился Таланом Выскочкой, пошутив, что поторопился вылезти из чрева матери и, хотя остался мал ростом, но более не мог вдыхать пары опиума, который завладел разумом родительницы. Вообще по речи, по возрасту, и по имени Равных, Талан Выскочка едва ли мог называться членом Братства. Взрослые вшивцы покидали младших сотоварищей, становясь бродягами или преступниками – никто не слышал сказок, что один из них стал богатым и уважаемым человеком.
На ходу главарь подозвал чумазого малыша и негромко передал послание. Тиссария к величайшему удовольствию расслышала имя получателя – Ирин Полнорог. Уродливый братец с сестрой, таращась на неё, торопливо отступили – и бес с ними.
Талан привёл её к оставшимся крытым помещениям, бывшим когда-то комнатами и, судя по имевшимся горящим свечам, они служили прибежищем главарей. В комнате Талана они встретили обнажённую девушку лет четырнадцати, распивавшую «гнилушку»; при виде главаря она с готовностью шагнула к тюфяку, но человечек, бормоча ругательства, схватила её, и выставил вон. Когда они с Тиссарией продолжили разговор, девочка тихонько плакала, подвывая, в тёмном коридоре.
– Ваше Высочество, сама судьба привела вашу особу к нам, – придвигая ей грубо сколоченный табурет, несколько торжественно высказался Талан. – Могу ли предложить вина?
Тиссария для себя решила, что не в том положении, чтобы отказывать ему; лишь покушение на невинность могло заставить её взяться за шпагу. Пока человечек скрылся в закромах, она торопливо вложила клинок в ножны. Талан, чтобы не навлечь на себя подозрения, на виду разлил в оловянные стаканчики вина. Вина неплохого настолько, чтобы показать, что принцесса – желаемая и дорогая гостья.
– Что же, – Тиссария несколько замешкалась в обращении к человечку, – сударь мой, Талан. Вам явно что-то нужно от меня, а мне – от вас.
– Я знаю о вашей просьбе, Ваше Высочество, – Человечек присел, обхватив колени немалыми своими ручищами. – И если то, что о вас рассказывают – правда, то вы – искренняя и честная девушка.
Тиссария зарделась: за долгое время даже близкие люди не говорили ей комплименты .
– Мы проведём вас в тюремные ямы, – без заминок продолжил Талан. – Это просто. Думаю, мы поможем друг другу. Видите ли, наши хорошие друзья, когда душили мятеж, попались страже. Они были драчунами, боевыми петухами. Вы понимаете?
Боевые петухи среди вшивцев в Горилесе встречались как исключения – внутри Братства не враждовали. Но по рассказам, в других городах дети разделялись на враждующие кварталы, выбивая себе хлебные места. Боевые петухи, яростные забияки, неистовые в бою, даже с деревянными палашами могли внести сумятицу. Дон Птица, вшивец из Горилеса, говаривал, что не будь она девчонкой, то слыть бы ей боевым петухом.
Тиссария кивнула.
– Их бросили в ямы, мы это узнали, – с горячность проговорил Талан. – Нам очень нужно их вызволить. В ямы легко попасть и трудно выйти. Но у вас будут лихие люди. Прошу вас, вместе с вашим дядюшкой вызволите и наших бойцов.
Принцесса помолчала, Талан ждал, сцепив пальцы, что твои штыри, в замок.
Девушка и сама с трудом понимала как вызволить незадачливого горца и в глубине души соглашалась с доводами Орланда Куницы, но свойственное ей упрямство гнало к беде. Вытащить одного еще, куда ни шло, но несколько человек – задачка невозможная. Тиссария не торопилась сказать нет, её дальнейшая судьба ещё зависела от человечка, но влияние его, судя по тому, что она видела, не так велико. Можно согласиться сейчас, но людям Забей-Клина сказать лишь об одном человеке – бывшем гарде. В конце концов, что ей за дело до боевых петухов местного Братства, предыдущие события изрядно научили её изворотливости и лжи.
Тиссария, глядя в слезящиеся, добрые глаза человечка, кивнула; тот расслабился, позволил себе сесть на тюфяк. Потом вскочил и к бутылке с вином прибавился овечий сыр, вяленое мясо и печёный картофель. Приборов не полагалось, потому девушка отломила кусочек сыра, запила его вином.
Талан вышел вон, вскоре раздался невнятный гул. Тиссария было схватилась за эфес шпаги, но вернувшийся человечек сообщил, что дети рады. Став более словоохотливым, она пустился в рассуждения. Сказал, что если раньше детей крали для театра ужасов или красного дворца Мариан – будь она трижды проклята – Калины, то сейчас малыши исчезают близ реки. Без боевых петухов многие пугаются идти в прибрежный квартал; взрослые заговорили, – а дети услышали – о рыболюдах, что, будто бы они повадились воровать вшивцев.
Тиссария вспомнила речи Шам-Шиота о скрытом в глубине вод и решила развлечь себя любимой беседой – сказками.
– А я думала, что вомурты обитают на берегу моря. Рассказывают, что на месте Риважа был их храм и даже с появлением города они продолжают там появляться.
– Эх, если бы было так, – не скрывая горечи, произнёс Талан. – О рыболюдах, то бишь вомуртах, у нас заговорили лет десять назад. Неспроста это. Раньше баяли всё больше о водяных и водяницах –это добрые или озорные духи, а вомурты – дело другое. Это не духи, вомурта потрогать можно. Но, конечно, он тебя будет лапать, а не наоборот. Говорят, что в бойцовых ямах – они, кстати, недалеко от реки – сражается зверолюд, а стало быть и рыболюд рядом. Не хватает только птицелюдок – ведьм Шалу.
– Откуда вы всё это знаете? – изумилась принцесса, полагая, что очень немногие знают запретные сказки.
– Я много бродил по свету. И кое-что читал в книге. И слышал от…
Талан нахмурился – болтает лишнее. Речи его стали неторопливыми, обдуманными, пустопорожними.
Под большим секретом старый король, напившись до глупости, рассказал ей о Чёрной книге, что, будто бы видел её и даже читал; признался, что был молод и бесстрашен, а потому не верил в Зверя. Уж не упомнит как, но, будто бы книга сама говорила с ним, поведала о том, как появился мир, кто в нём обитал, про Богов и о том, что как появилось Пятикнижье, какие твари сохранились со времени Исхода – морвы, ворхи, вомурты и Шалу. Будучи маленькой, Тиссария слушала, заснув кулачок в рот, до того притягательно и страшно. Второй дед, законоучитель, вечно поминал чернокнижников, поклонников Зверя. Выходит, человечек этот, возможно, читал Чёрную книгу. Но явно не поклонник Зверя, иначе нашёл бы сильных покровителей.
Начать расспросы ей помешали: откинув занавесь, в комнату проник Дор Богохульник.
– Надо поговорить, Талан.
– Не видишь, я занят, – добродушно отказал человечек.
– Вот так, да?! – мгновенно вскипел мальчик. – Ты здесь не главный. Слишком много власти взял.
– Что ты хочешь? – с напускным спокойствием осведомился Талан. От глаз Тиссарии не укрылось движение пальцев человечка, после которых в его ладони блеснула сталь.
– Говорить. – Вскинул голову Дор. – И не здесь, у костра, вместе со всеми.
Он вышел. Талан, глядя ему вослед, сжал кусок вяленого мяса и неожиданно положил его во внутренний карман. Встав, завозился в уголке, что-то пряча за пазухой, закинул за плечи тяжёлый мешок. С деловым видом он оглядел комнату, размял пальцы, вращая в них лезвие ножа.
– Положение несколько изменилось, – натянуто улыбнулся он принцессе. – Не думал, что он решится. А стало быть, ждать нам гостей. Умеете вы обращаться со шпагой или просто махаете?
– Второе, – с дрожью в голосе ответила Тиссария. – Может быть, откупиться?
– О, нет. Им нужен прибрежный квартал и не нужны свидетели из тех, кто скажет слово хоть одному стражнику. Разлад в Братстве, как это ни странно, отталкивает мэтров. В городе немало тех, кто предлагает пусть дорогую, но действенную магию – шептунов, если понимаете о чём я. Боюсь, за нас точно будут лишь несколько человек. Вы меня простите Ваше Высочество, но я прикроюсь вашим именем. Может быть, повезёт.
Они вышли, держась друг друга, натянутые, как тетивы лука. Тиссария от души надеялась, что человечек искренен и ей не следует ждать удара в спину.
У костра, на первый взгляд, ничего не изменилось. Лишь в некотором отдалении от остальных стоял Дор Богохульник в окружении верных людей, немногих, но сплошь вооружённых. Вместе с Таланом напротив них встали несколько старших мальчиков и девочек, в их числе и скверная семейка.
– Братство! – первым возвестил Дор Богохульник, оглядывая обернувшихся к нему детей. – У меня есть обидки. Один из наших старших братцев – Талан, берёт власть. Это он не пойми зачем послал наших лучших бойцов и их поймали. А теперь бает, что знает, где их держат. Это откуда он знает? Я спрашивал многих из вас, никто ни словом не обмолвился. Верно это?
Нестройный гам поддержал его, лица обратились к Талану. Тот широко улыбнулся.
– Добрый Дор, наш добрый друг. Ты явно не помнишь, но Братство имеет дела с множеством сторон, иначе на нас давно устроили облаву. И если ты заметил, я не призывал собрать сильных ребят и идти выручать наших боевых петухов. Наоборот, дождался случая и Его Высочество, Тиссария Горная, нам предоставит помощь.
– Ещё одна спасительница! – ядовито выкрикнул мальчишка. – Она не из наших, а из тех. Из тех, кто убивает подобных нам, им до нас дела нет.
– Верно, добрый Дор. Если бы им было до нас дело, мы бы давно околели в работных домах.
Его поддержал одобрительный гул. Дор, явно не мастак говорить, растерялся.
– И всё равно, – соображал на ходу маленький бунтовщик, – у тебя слишком много власти. Ты говоришь – все делают. Возомнил себя корольком и принцессу у себя пригрел. А надо по-старому, держать совет и чтобы все решали.
– Что же, сядем рядом у огня, – по-прежнему радушно предложил Талан Выскочка, делая шаг к догорающим веткам. – Добавьте хвороста, друзья, мы будем говорить. И раз уж за этим встало, то я скажу. Без боевых петухов мы долго не продержимся. Найдётся среди нас предатель, что приведёт недобрых соседей в наше логово – и пиши, пропало. Нужно принять предложение Её Высочества.
Он выразительно поглядел на обескураженного мятежника и продолжил беседу.
– Недоумки! – взвился Дог Богохульник. – Как вы не поймёте: он ведёт нас к гибели. Давно вы его знаете, он к нам год назад прибился и уже – главарь.
– Наши братья тебе не рабы, – недобро сощурился Талан. Ребят с крепкими палками вокруг него прибавилось. – И вновь сказка про белого бычка. С тобой идём выручать – явная погибель. Идут выручать лихие люди – по твоим словам точно погибель. А то, что я выбился в главари – не твоя забота. О том братья решили.
У Тиссарии отлегло на сердце: Дор оказался в меньшинстве. Вот только Талан явно напряжён – почему?
– Ну так пропадайте пропадом! – вскрикнул мальчишка, вскидывая переданный из-за спины клевец. – Я-то хотел для вас благо, чтобы Братство было сильно.
– Потому предал нас, – тяжело проговорил Талан, задирая голову вверх.
По краям руин высились полуголые рослые ребята с дрекольем в руках.
– Только единое Братство по-настоящему могучее. Кумекайте и вставайте на нашу сторону.
– И отдавать им половину добра! – громко напомнил Талан, хватая увесистую горящую ветку. – Мы и так еле выживаем.
В незваных гостей полетели было камни, но те надёжно укрылись за гранитными глыбами. Люди Талана оказались в невыгодном положении: в яме как в западне. Да ещё с них сбили всякую воинственность, сбросив на площадку обезображенные трупы мальчишек. Девчонки взвизгнули, малыши заплакали. Вшивцы гурьбой кинулись к комнатам.
– Наши часовые. Эх! – с досадой крякнул Талан. – Помощи ждать неоткуда. Посланника они наверняка зарезали. Придётся нам выходить. Идём, Орм.
– Ты фто, не фыду, – возмутился золотарь. – Они не пофмеют наф фсев повубить.
– Посмеют, – прошептал Талан. – Ставки, видать, высоки. – А вслух крикнул: – Эй, мы выходим, поговорим.
– Выходи! – жёстко крикнули ему откуда-то сверху голосом взрослого.
– Орм и вы, Ваше Высочество, – горячо зашептал Талан, – поднимемся вместе со мной, там дорожка сразу уходит в проточину, поверх такие заросли, что не пройти. Это наш шанс. Возможно, придётся помахаться. Сожму пальцы, отгоните их шпагой. Уж простите, Ваше Высочество.
Подозвал мальчишек и шепнул несколько слов на ухо, те закивали.
– Братец! – заныла маленькая шлюха, обнимая Орма, целуя бородавки, гладя ладошками по обезображенному лицу.
– Навди фефтёр, – строго потребовал от неё золотарь. – Бевеги иф. – Повернулся к принцессе и ссыпал с ладони монеты и прочую мелочь. – Уф фы не обиваефесь, фить хах-во наво.
– Это из-за неё всё, – заплакала навзрыд девочка, свернувшись калачиком. – Не было бы её…
Тиссария едва ли расслышала упрёк: её потянул за собой Талан. Оказавшись на открытой площадке, она сообразила, что проще всего сейчас метнуть в них колья или ножи. Но главарь Талан по-прежнему уверенным голосом выкрикнул:
– Братцы, с нами Его Высочество, Тиссария Горная, полковник. Её смерть приведёт сюда сотни ищеек.
– Поднимаетесь! – сурово оборвали его.
Они поднялись вслед за Таланом по вырытым в земле ступеням. Стемнело настолько, что горящий костёр сиял маяком. В его отблеске неподвижные силуэты мальчишек наверху казались статуями. Их поджидал самодовольно улыбающийся Дор со своими помощниками. Талан, ведя за руку девушку, сжал пальцы – сигнал. Он учтиво пропустил её первой. Ладонь мгновенно вспотела, невзначай скользя по рифленому черену шпаги. Вот сейчас она ударит человека, вот сейчас. Не могу, не могу, одними глазами стреляла она в мальчишку с клевцом в руке.
Мучения её прервал отчаянный крик – один из мальчишек, свернувшись, перевалился через ограду и с отвратительным шлепком ударился оземь. Затем исчез второй, повалившись навзничь. Только тогда прошла оторопь, и незваные гости отступили.
– Как же, как же! – Растеряно оглядывался Дор. Ему ответил истошный боевой клич, с глухим стуком от камня отскочила стрела.
Мальчишки бросились врассыпную, оставив Дора Богохульника на произвол судьбы. Последний, не желая мириться с поражением, поднял над головой клевец и прыгнул к принцессе. Тиссарию грубо отпихнули, она оступилась, каким-то чудом удержавшись на ногах. Как во сне она видела: человечек повернулся юлой, в руках его шпага, он, изловчившись, встретил бывшего сотоварища. Некоторое время они стояли неподвижно: искажённое яростью лицо Дора и посуровевшее – Талана. Затем Дора исказила судорога, он неловко отступил, полосуя пальцы о грань багрового клинка, и со стоном повалился на груду битой кладки. Голова его ещё подрагивала, но глаза остекленели. Перед Тиссарией покатилась отрубленная голова Рона Рёвы. Девушка истошно, коротко закричала и потеряла сознание.
В черноте гранитной плиты как отблеск тусклой свечи виделось лицо, укрытое капюшоном; человек этот понимал, что за ним наблюдают, но не хватало самой малой толики силы, чтобы изобличить его. К чему, зачем изобличать, Тиссария не знала, но разум податливо нарисовал умильную рожицу Шам-Шиота, протягивающего резную трубочку.
Тиссария просыпалась мучительно тяжело; нестерпимый свет от свечей резал глаза. Всё, что ей хотелось – оказаться на гнилом тюфяке в сарае торговца опиумом и вдохнуть живительный дым. Она ненавидела голоса людей, кричащих истошно. Она с трудом различала о чём говорят.
– Я, сударь Талан, вовсе не получала вашего послания. Я привела девчонок по иному поводу. Вас спасло повеление Книгочея Судьбы. А с майтрой Тиссарией всё хорошо?
– Обморок, сударыня. От вида крови, должно быть. Ох уж эти обедневшие дворяне: идут на рынок с лукошком яиц со своего двора и берут шпагу. Что ты, форсу то, а как дело – честь не велит драться с простолюдином.
– Я, сударь Талан, тоже маршон и обычная девушка. Я не умею махать шпагой, но без нас сегодня ваш ожидала встреча с Книгочеем Судьбы.
Талан засмеялся странным дребезжащим смешком.
– Слишком много чести, сударыня, слишком.
– Ох и скользкий же ты тип, – с нескрываемым омерзением проговорила Ирин. – Я же всё видела: девку вперёд себя пустил.
– Я предупредил, что прикроюсь её именем, она не возражала. Принцессу не посмел бы тронуть даже покойный Дор Богохульник.
Тиссария вспомнила сведённое судорогой лицо мальчишки. Он не доверял Талану, Ирин, похоже, того же мнения. Мысль ясная возникла в голове и скрылась за покрывалом мучительной, до тошноты, боли. Она со стоном повернула голову.
– Ах, Ваше Высочество, – особенно заботливо прокудахтал Талан, поднося стакан, полный ароматного настоя. – Пейте, пейте мелкими глотками. И ради Богов, ради Всемогущего Отца или ледяных предков, Звездочёта, не курите более опиум. Привыкнуть к нему также легко, как напиться из ручья, только жажда будет мучить вас с каждым глотком.
Поначалу Тиссария хотела оттолкнуть назойливого человечка, но тирада его заинтересовала принцессу. О ледяных предках знали лишь члены королевской семьи и немногочисленные родины. Откуда о том ведает вор из Весёлого Пляса? Но уже воля странным образом изменила ей: девушка легко подчинилась повелению главаря.
После отвара её стошнило и, хотя это отняло все силы, стало несоизмеримо легче. Талан, понимавший толк в отварах, предусмотрительно подставил деревянное ведро.
– Ваше Высочество. – Над ней склонилась озабоченная Ирин. – Я услышала, что купцы требуют, чтобы войско убиралось из города не позднее завтрашнего дня. В ямы нужно идти сегодня, сейчас.
Тиссария пришла в себя настолько, чтобы спокойно сказать:
– Войско перепилось, уйдёт завтрашний день, чтобы их собрать. Значит, есть один полный день, но нужно поторопится.
– Я привела девчонок, дочерей охотников, у них отцовские арбалеты.
– А сами отцы где? – с благодарностью, полушутя, осведомилась принцесса.
– Их родители – мятежники, их казнят. У них есть, что сказать хозяевам бойцовских ям.
Скверный городишко, закрыла глаза Тиссария, я сама поступаю скверно. Со мной на штурм пойдут поклонники Зверя, вшивцы, дочери мятежников. Стало быть, полковник Тиссария Горная подняла мятеж.