Глава семнадцатая
Гробик
После пары фраз, сказанных в начале беседы, Елена Алексеевна сидела в безмолвии и даже в какой-то отрешенности; казалось, что она задремала. Но тут она вдруг оживилась, ткнула мужа локтем в бок и произнесла загадочное:
– Расскажи про гробик!
– Да-да, я как раз к этому подхожу! – отозвался Дмитрий Иванович. – Значит, про гробик. Как говорила Танюша, самое страшное – что человек живет, не помня про гробик.
Звучало еще загадочнее, но тут же последовало и разъяснение. Вот что поведал Дмитрий Иванович.
Когда Тане было семь лет, а ее старшему брату девять, они были как-то раз в гостях у тети Даши – сестры Елены Алексеевны. В детских забавах исследовали ее двор – играли в кладоискателей, а может, и взаправду искали клад. Потаенной надежде невзначай его найти способствовала захламленность и запустение пространства: тетка жила без мужа, и навести порядок, избавиться от ненужного, как сетовала, руки не доходили. Вот и превратился двор в царство сваленного как попало хлама – всяческих железок, деревяшек, поломанных детских колясок, пустых бутылок и консервных банок, рваных газет и журналов. У окружающих имелось справедливое подозрение, что такой бардак – следствие не лени и неряшливости Дашиной, а страха гармонии. Тетя Даша считала, что достигшим гармонии людям не к чему стремиться и незачем жить и их за ненадобностью изымают из мира. Поэтому и пряталась от гармонии за мусором – и физическим мусором, и моральным: вела вдобавок распутный образ существования. Только племянников стеснялась, почему сестра Елена и отправляла их к ней едва ли не каждый божий день.
Клад Роме и Тане, понятное дело, не попался. Вместо этого они наткнулись в закутке за утлым сараем на невесть как здесь очутившийся детский гробик. С подгнившими от времени и сырости досками, пустой, но не потерявший веры в свое жуткое предназначение, он тихонько лежал за грудой негодных автомобильных аккумуляторов и будто бы чего-то ждал. Так подумалось Тане, и она рассказала об этом брату.
– И что бы вы думали, он ляпнул! – воскликнул Дмитрий Иванович, призывая возмутиться вместе с ним. – Что этот гробик ждет как раз ее! Мы, мол, то есть родители, сделали его для нее и незамедлительно похороним, если она не будет слушаться. – Старшие Ковалевы тяжело посмотрели на Рому; Стас только теперь обнаружил, что тот тоже находится в комнате – стоит, прислонившись к дверному косяку, и виновато скалится.
Таня, наивная второклассница, поверила тогда Роме. Поверила и с ужасом ощутила, как смерть нависла над ней. С того дня девочка стала исключительно послушной и примерной, тише воды, ниже травы.
– Впрочем, она и прежде не была шалуньей, – вставила Елена Алексеевна.
– Ну да, – согласился Дмитрий Иванович. – Перемена в ней оказалась не такой разительной. Но все же была заметной: любую нашу просьбу Таня теперь бежала исполнять не задумываясь, малейший намек принимала за руководство к действию. Да и без намеков кидалась мыть посуду, прибираться в доме, делать домашнее задание... В общем, помнила про гробик.
Со временем, по словам Дмитрия Ивановича, простое послушание преобразовалось в духовную чистоту. Следовать правилам морали, не лгать, не делать вреда и зла, быть нравственной, готовой к самопожертвованию и так далее в том же роде – вот какие принципы жизни взяла за основу Таня, совсем еще пигалица тогда. Чуть повзрослев, она сообразила, конечно, что Рома пошутил, но метафора с гробиком осталась в ее сердце и разуме. Только гробик был уготован уже не от папы с мамой, а от собственной совести.
Будучи сама такой хорошей и замечательной, Таня недоумевала, почему другие не могут, как она. Ведь это не так уж сложно! А они идут по еще более легкому пути: обманывают, грешат, лицемерят, обижают ближних, заливают глаза водкой. Не помнят, в общем, про гробик... Из этого недоумения родилось презрение к людям, высокомерие, которое она старательно прятала в себе и подавляла, но иногда оно все же просачивалось наружу. Лет в двенадцать Таня как-то раз произнесла: "Людей не оправдывает даже то, что Бога нет. Бога нет, но совесть-то должна быть!"
– То есть в Бога она не верила? – уточнил Стас, хотя знал, что услышит в ответ (он помнил, что Оля говорила об этом).
– Не верила, – подтвердил Дмитрий Иванович. – Она не находила ему места средь обилия страданий и скверны. Или это должен быть совсем уж непритязательный Бог, коли терпит всю грязь и мерзость человеческую. – Он помолчал, вздохнул. – Что ж, Танина смерть подтвердила отсутствие Бога. Я раньше в него не то что верил, но, скажем так, подверивал. А теперь уж – извините! Кто-нибудь шибко верующий может сказать, что это во мне говорит обида и боль, личное горе. Но пусть попробует, я ему в рожу плюну! – Дмитрий Иванович сжал кулаки так, что они побелели.
– Таня и нас обвиняла, что мы живем не по совести! Без гробика в душе! – встрял в разговор взрослых Рома, встрял, как всем показалось, не совсем к месту.
– Да-да, – тем не менее закивала Елена Алексеевна. – Особенно когда у нас на кухне завелась мышь и мы ставили мышеловку.
– Я знаю ту историю с мышеловкой, – сказал Стас. – Таня писала в сочинении. Но вот я о чем хочу спросить. Метафора насчет гробика мне ясна. А вот Оранжевый плащ! Такой образ она никогда не упоминала?
Все Ковалевы недоуменно переглянулись, покачали головами.
– Вы говорили, она вела дневники? Может быть, что-то осталось? – продолжал спрашивать Стас.
Дмитрий Иванович снова покачал головой:
– Ничего не осталось. Все сожгла.
– Жаль.
– Вы даже не представляете, как жаль! – бросила Елена Алексеевна.
– Зато память ваша осталась, – попытался подбодрить Стас. В ответ ему вежливо и холодно улыбнулись.
– Ну что? Помогли мы вам? – грустно усмехаясь, полюбопытствовал Дмитрий Иванович. – Пригодятся для вашего стенда Танин гробик, человечество без совести и мир без Бога?
– Полагаю, вряд ли, – признал очевидное Стас. – Это же стенд для детей.
– Таня тоже была ребенком, – опять встрял Рома.
Елена Алексеевна возразила сыну:
– Она была особенным ребенком. Ее сверстницы рисуют в тетрадках сердечки, мечтают о мальчиках, а она жила в себе, как в бездне, и смотрела на окружающую действительность с высоты своей бездны. И презирала действительность.
– Почему с высоты? – не понял Рома. – Если смотреть из бездны, то получится снизу вверх.
– Я же говорю: Таня была особенной. Значит, и бездна у нее была особенная.
Стасу эти словопрения слушать не хотелось, да и чужая утрата угнетала, пусть и не становясь своей. Поэтому он решил, что пора уходить, и с трудом приподнялся из кресла-болота. Все как будто только этого и ждали, тотчас бросились его провожать, такого лишнего и ненужного в их доме, в их судьбе.
На пороге Стас остановился.
– Да, вот еще что. Этот детский гробик во дворе у тети... Откуда он там вообще взялся?
Ответила Елена Алексеевна:
– У Даши был сын, Танин и Ромин двоюродный брат, старший. В десять лет он умер от рака. Заказали гроб, но мастер по пьяни сделал его слишком маленьким по размеру, мальчик не помещался. Заказали другой, а этот Даша почему-то оставила: пускай, дескать, лежит, все равно есть не просит. Вероятно, рассчитывала, что он будет оберегом от иных несчастий, а позже просто-напросто о нем забыла – так увлеклась бегством от гармонии. Хотя какая уж гармония, если умирают дети!
Выйдя на улицу, Стас полной грудью вдохнул холодный, напоенный осенней сыростью воздух. Что за облегчение – покинуть место, где скорбят! Как будто вырвался из духоты и смрада!
С сожалением он признал, что визит к Ковалевым мало что дал для подготовки стенда и придется все же обойтись общими выражениями: мол, пользовалась уважением у ровесников, отличалась любознательностью, выделялась интеллектом и высокими личностными качествами и прочее. Не напишешь же, что Таня не понимала мир, а мир не понимал ее. Даже родители. Обозвали вот ее вещью в себе, а ее критический взгляд на свойства человечьей жизни – созерцанием из бездны.
Тайна Оранжевого плаща тоже осталась тайной, – ничего не принес поход в гости и в этом смысле.
Единственная польза, да и та сомнительная, была в том, что по пути домой Стас все же встретил Олю. В висках радостно застучало, но Оля шла с матерью – Валентиной Васильевной, – и заговорить с ней не представлялось возможным. Только душу разбередил!