Отрывок из романа "Блуждание во снах"
А дальше что было? Дальше завертелась карусель еще быстрее. Вышел я из Присутственного места, а предо мной уж извозчик на пролетке новехонькой сидит. Лука Гришкин подскочил, плюхнулся на сиденье и мне кивает:
- Макар Тимофеевич, чего встали-с? Садитесь, это я велел подогнать. Сейчас к вашему дому поедем.
Проехали мы с десяток домов, церковку миновали. Я все в окошечко глядел и никак не разумел, что за город, что за губерния такая? Вроде как Рязань моя, а вроде и нет. Еще две улочки промелькнуло, прикатили мы к дому трехэтажному, кирпичному, белой побелки. Крыша красная, охлупень* в виде коня с раззявленной пастью, окна большущие, веранда резная, палисадник, яблони цветут, сирень. Я о таком-то доме и мечтать не мог. Выскочила прислуга: все больше бабы, да все нестарые, бойкие и аппетитные на вид. Были среди них и три мужичонки, но все неказистые: рябой дворник, кривой истопник, да хромой кучер. Других, вроде, не наблюдалось. Но скумекал я сразу: жены-то нет, и детишками тоже не пахнет… Стало быть, холостой я тут. Это сейчас мне думается: «Как не смутился я от обстоятельства того? Как за должное принял холостяцкую жизнь свою? Грешен, други: вроде, как душонка моя даже обрадовалась вольной жизни. Мол, сам себе хозяин. Такой я, братцы, окаянный подлец на поверку вышел – забыл и о Груне и о доченьках своих пригожих. Обо всем забыл напрочь, как с Гришкиным этим связался…»
Ну, а дальше что? Дальше Гришкин Лука мне и говорит: «Если вы не против, Ваше Степенство, я готов пожить с недельку в вашем новом доме, ибо ехать мне по казенным делам еще рано – нотариус мой, Арон Фогельзанг, которому я служу, укатил на воды с супружницей. Меж тем у нас с вами еще кое-какие дела бумажные имеются. Если хотите, я вас и в курс дел дядюшкиного наследства введу, хозяйство новое покажу, на фабрики вместе съездим. И визиты к градоначальнику, судье и почетным жителям города у нас запланированы. Вам же обживаться надобно-с. А в этом деле я для вас и есть ныне лучший советчик.
Я глянул Гришкину в харю, а он изменился - то ли помылся, то ли переоделся. Где? Когда? Черт знает – вроде при мне все время находился. Подивился я чародейству такому: стоит предо мной молодец, а не плешивый чинуша. И у молодца этого лицо словно похорошело, плечи распрямились, и глаза не кажутся такими уж маленькими, и волосы чистые по голове закудрявились, будто в цирюльню успел сбегать, и сюртук клетчатый и брюки - все новое, все по фигуре, и кажется, росту и весу даже прибавилось. Прямо светский франт – ни дать ни взять.
Ладно, думаю, пущай поживет у меня. Я сам-то не все разумею, вдвоем легче разобраться будет: и с рангом новым, и с хозяйством, и с бумагами.
А дальше обед нам подали. Да еще, какой обед-то! Уху стерляжью, и пироги мясные, и паштеты пяти видов, и закусок до дюжины, и разносолов и водки немерено. Закусили мы плотно с Гришкиным и захмелели чуток. А Гришкин этот во время трапезы нашей пару анекдотцев рассказал, новости местные – откуда только ведал он про все. Рассказал мне о городском Голове, о членах городской Управы, о местном судье, о купцах и горожанах именитых. Я, конечно, не все сразу запомнил, но представление кой–какое получил, кто в энтом городе чем дышит, да кто самый знатный, да при средствах, а кто только форсит для виду, имея на поверку долги, да недоимки.
А во время обеда, скажу я вам, сидели мы в столовой. И мебель в доме дорогущая: стол круглый обеденный, стулья шелком полосатым обтянуты, диван такой же, канапе на кривых ножках. Камин с виньетками золочеными, канделябры по дюжине свечей, статуэтки фарфоровые. Шкап из дерева красного, а в нем фарфору севрского ни на одну тыщу рублей. А под ногами ковер персидский – ворсу в три вершка. На стенах картины с кралями румяными. А крали те в кружевах и кудряшках, с кошками, да с бантами на руках. Ё-мое, думаю: да, неужто мне такое богатство привалило?
Забыл сказать: за столом нам такие павы прислуживали. Одна лучше другой: спелые бабочки, как на подбор. Груди у всех, словно арбузы молодые с бахчи, зады тоже крепкие, глаза веселые, щечки алые, а уста сахарные. Насчитал я их с пяток. И черненьких две, и беленьких две, и рыжих, вроде, две. И одеты все чисто: в кофтах нарядных, юбках кумачовых, да плисовых. Девицы те на стол блюда подавали, и кажная смотрела не меня так ласково, будто любила больше жизни. Ажно кусок у меня изо рта вываливался от взглядов знойных.
- Не дивитесь, Макар Тимофеевич, вы теперь богач наипервейший в городе, миллионщик. Эти красавицы - горничные ваши. Они крепостные и оттого в вашем полнейшем распоряжении теперь. Это я их подобрал к вашему приезду. Любы они вам?
- Помилуй, Лука, да где ж ты столько красавиц-то набрал? В каких краях сыскал? Они же все, словно дочери царские, как на подбор. Неужто крепостные мои? И документы в исправности?
- Документы, купчие – все в порядке. Самолично потом убедитесь. Я за документами завсегда строго слежу. Я ведь до службы у нотариуса, и маклером служил, и приказчиком у господ Шенкер. Да тут еще не все ваши крепостные. Там еще девы есть. Они в девичьей сидят. Не приказано было пока покидать.
- Слушай, Лука, я запамятовал, как тебя по батюшке?
- Никанорович, – отозвался Гришкин, глядя на меня ласково, мягонько, словно друг он мне давнишний.
- А ну, правда! Лука Никанорович. Слухай, Лука Никанорович, ты бы подольше пожил у меня? А? Мне же тепереча, ой, как приказчик толковый нужен. Мне одному-то не с руки разбираться во всем. Оставайся у меня насовсем. А?
- Макар Тимофеевич, ваше Степенство, я не могу... Вот вернется мой душеприказчик, Арон Фогельзанг, а меня на службе нет. У меня ведь, окромя вашего, еще есть пару делишек о наследствах. И не уговаривайте, я – человек долга. И права не имею, так поступать…
- Да, ты погоди, Лука, не отказывайся, - стал я его улещивать. – Ты какое жалование у Арона свого получаешь?
- Нет- нет, ваше Степенство, сие – тайна коммерческая. У меня прав-с нет посторонним докладать о суммах моих гонораров.
- Уж я-то тебе и посторонний? – не унимался я спьяну. – Разве не вместе мы сидим, пьем?
- Оно, конечно, так. И все-таки, я человек чести и права не имею…
- Молчи, Гришкин. А что, ежели, я буду тебе платить в три раза больше, чем твой Арон? А? Что ты на это скажешь?
- Помилуйте, ваше Высокостепенство… - забормотал Гришкин, но глазки у него вмиг сделались маслеными.
«Ага, - думаю, - врешь, каналья, про честность и неподкупность свою. Всё, милай, свою цену имеет».
- А сумму жалования потом сам назовешь, - ляпнул я сдуру.
- Ну, хорошо, Макар Тимофеевич, я подумаю, - скромно ответствовал Гришкин.
Незаметно сумерки наступили.
Потом мы на радостях выпили шампанского и разошлись по опочивальням. А надобно сказать, что в новом доме комнат у меня оказалось без счету. И обстановка всюду дворянская, али княжеская – мебеля дорогущие, диваны, этажерки, кресла, пуфики шелковы, гераниумы, да фикусы, клетки с канарейками, ковры затейные, картины с ангелочками кудрявыми, да с кошками разных мастей…
Зашел я в свою опочивальню. Гляжу: комната большая, да вся шелку. Шторы голубого шелка с кружевами белыми, кровать арабская с покрывалом атласным. Подушки пуховые в три ряда, и обычные с виду и круглые. И все-то дорогущее.
Не успел я нагнуться, чтобы сапоги-то стянуть, как из соседней светелки выплыли две девицы, красоты неописуемой, и одеты как-то модно, но вроде небрежно. То ли халаты на них шелковые заморские были надеты, то ли платья широкие, только вся одёжа разъезжалась - то нога холеная обнажиться, то плечико, то рука по локоток. И стали мои горничные с меня сапоги сымать. А потом и кафтан и штаны. Раздели меня до рубахи исподней. Две другие бабы, что покрепче, занесли прямо в комнату лохань огромную, натаскали туда воды теплой, усадили меня в неё, намылили всего, да чистой водой окатили. Да и какие блудницы наученные. Каждая из баб так и стремилась в воде уд мой тронуть, тормошили перстами-то. Подняли меня во весь рост, а он, мерзавец, стоит уж оглоблей примерной. Да так, что обомлели мои банщицы и вытаращились, словно не видали никогда хозяйства мужеского на изготовке.
Две, что вначале сапоги снимали, засмущались и отскочили в стороны. Стоят и глаза поднять боятся. А та, что постарше, и говорит:
- Макар Тимофеевич, Варвара и Матрена еще девы, им в диковину такое счастье… Они уда мужеского живьем еще не видали. А я учить их приставлена. Меня Степанидой все величают. Я - вдовица. Мне уж тридцатый годок пошел.
Я аж крякнул от неожиданности. А Степанида крикнула девкам строго:
- Чего, дурехи, рты раззявили? Подите сюда: учить вас начну, как барина нашего ублажать. Вы сюда приставлены, чтобы не студиться, а кункой споро шевелиться!
Недолго думая, Степанида эта - а я скажу, что баба она крепкая была, сбитая, брови черные, глаза, что две вишни на ветке - подхватила пуфик шелковый. Взлезла на него коленками, привлекла меня умело...
----------------------------------------------------
*Охлупень (шелом, конек) - деталь крыши в традиционном русском жилище. Охлупень изготовлялся из целого бревна в виде буквы V в сечении; конец бревна зачастую вырубался в виде головы коня.