Характерно, что все эти работы С.Д. Лебедевой : и "Девочка с бабочкой", и "Голова Пушкина", и "проект памятника Пушкину в Михайловском", и эскиз марионеток "Конёк-Горбунок" - 1936 года.
Все они выполнены на волне "Пушкинского юбилея".
Сарра Дмитриевна Лебедева упорно проводит во всех этих работах одну мысль: мысль о воскрешении Пушкина, о преобразовании его - из памятника, - в живого Гения.
Мы поразмышляли и согласились с нашим Оппонентом: художники "так" не мыслят. (Хотя на примере иллюстраций Розенфельда и могли убедиться в обратном. Но всё же и в этих иллюстрациях нет такой чётко структурированной и всеобъемлющей, большой Мысли).
Сарра Дмитриевна, кроме того, что была Художником, была Женщиной, - пусть и с достаточно мужским, волевым, характером. А Женщине свойственно следовать за Мужчиной, служить Мужчине. Говорили, что она похожа на декабристку. Декабристки ведь так же следовали за своими мужчинами...
Следовать за мыслями великого человека - как известно - есть наука самая занимательная. Мы думаем, что Сарра Дмитриевна во всех этих работах следовала за мыслью великого русского писателя - Алексея Николаевича Толстого.
По крайней мере, мы прочитываем в этих работах Лебедевой именно толстовские заветные мысли.
Главная мысль - повторяем - проходит здесь "красной нитью": мысль о воскресении Пушкина - через его "Конька-Горбунка", о принципиально другом, новом отношении к Пушкину.
Не как к Пушкину, которому мы ставим памятники и мы почитаем, а к Пушкину - высокому Гению, - который парит высоко над нами и к которому нам надо задирать головы.
И переменится это наше привычное отношение к Пушкину только после того, как мы признаем его "Конька-Горбунка".
Эту мысль заложил в свою мистификацию сам Пушкин. Он ведь знал нас - может быть, - лучше нас самих. Он знал, что неминуемо "забронзовеет". И ему - живому в каждой клеточке - было невыносимо тяжело это бремя будущей "бронзовости".
Своего же "Конька" он так наполнил озорной, весёлой жизнью, собственной душой, максимально слитой здесь с Душой Народа Русского, - что умертвить, усыпить, "обронзовить" его невозможно.
Зачем же нужно было отдавать его Ершову?
Именно для того, чтобы мысль об авторстве Пушкина забила для нас, как ключ, как родник с живой водой, - и смела в конце концов подставного автора, как временную плотину.
Если б Пушкин здесь прямо и откровенно поставил своё имя, это было бы, во-первых, - как мы уже говорили - дерзкое самозванство, - потому что нетрудно догадаться, что под образом незадачливого Ивана поэт здесь вывел самого себя, и - получается - он и претендует на царство и на свержение действующего царя. (Вот так - ни много, ни мало!..).
Во-вторых, - его имя довлело бы над нами и сковывало бы нашу, читательскую, волю. Мы были бы пассивны и безмолвствовали, как безмолвствует народ в "Борисе Годунове". Только там народ безмолвствует - возражая своим молчанием, а в нашем случае, он бы - соглашался, - как нельзя не согласиться с авторитетом.
Ведь ещё догадливый Белинский (который - похоже - догадался о роли здесь Ершова) - писал: "В самом деле, кто не признает проблесков гения в самых сказках Пушкина потому только, что под ними стоит это магическое имя "Пушкин"? ..".*
Как известно, Белинский сказок Пушкина не понимал и не принимал. Но здесь дело не в этом, а в магичности имени: "ПУШКИН".
И вот - он снял магию своего имени. (До этого Пушкин опробовал этот приём на Повестях Белкина).
Снял магию имени, - чтобы мы догадались - сами. Сами сделали усилие, шаг навстречу - к нему. Чтобы сами затомились "духовной жаждою" - и подняли голову - и открыли - новое Солнце, - Солнце России.
Толстой всё это понимал. А может быть - и знал, - о тех листочках в старом московском подвале, где рукою Пушкина было написано: "А.С. Пушкин, "Конёк-Горбунок"". О листочках, доверенных Поэтом другу-декабристу - Павлу Ивановичу Калошину - их общему другу с Жано Пущиным.
Толстой, - как мы думаем, - ощущал себя посвящённым, которому доверена Пушкинская Тайна (которая для него была - и семейной тайной, - поскольку он - троюродный внук жены П.И. Калошина - А.Г. Калошиной, урождённой Салтыковой, мать которой была родной сестрой прадеда Толстого).
Алексей Николаевич, по-видимому, - ощущал себя Меркурием - вестником бога-Пушкина. Так или иначе, ему надо было передать эту благую весть - людям, читателям.
Толстой был - художник, - и передал эту весть художественными образами. Образами своей сказки "Золотой ключик, или Приключения Буратино".
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/06/16/825
* В.Г. Белинский. Ничто о ничём, или отчёт господину Издателю "Телескопа" за последнее полугодие (1835) Русской Литературы.