Старый Юрген проснулся от чьего-то пристального, тяжёлого, волнующего взгляда. Марта вчера сняла и постирала клетчатые занавески, так что луна могла бы объяснить, что происходит, если бы не была надёжно укрыта тучами. Смотреть на Юргена было некому. Он давно жил один после того, как горячо любимая дочь, мать которой умерла родами, удачно вышла замуж и перебралась в Вену. Чужака к дому не подпустили бы собаки, поэтому Юрген только отмахнулся от лезущей в голову чуши, перевернулся на другой бок и снова захрапел.
Марта раз в неделю приходила к нему помогать по дому с соседнего хутора, которые в Альпах раскиданы в нескольких километрах друг от друга. После того, как её мужа задрал на охоте медведь, она вернулась к родителям с тремя детьми и не чуралась никакой работы – помогала соседям с уборкой и скотиной, продавала овощи в городе, пыталась, чем могла, подсобить отцу в кузнице. По правде сказать, убиралась Марта плохо. Придирчивый Юрген замечал и оставленную в углу паутину, и невыметенную из печки золу, и крошки на столе после готовки, и заглаженные стрелки на рукавах, но выбора у него не было. Они оба рано овдовели, но Юрген даже в кошмарном сне не мог представить в доме это неуклюжее неопрятное существо, да ещё с тремя отпрысками мал мала меньше, которые начнут визжать, носиться, потопчут виноградники…
Виноградниками старый Юрген был занят с ранней весны до поздней осени. Сейчас ему уже не нужно ездить на ярмарку, покупатели сами приезжают за вином, ведь оно ещё при отце стало известно по всей южной Австрии. Осенью он, как всегда, поедет к дочери в Вену, тем более, она собралась подарить ему второго внука. Старшего мальчишку, которому уже исполнилось девять, Юрген мечтал со временем забрать к себе и потихоньку приучать к хозяйству - продолжать дело прапрадеда. Он понимал, что это лишь мечты. Зять, пользуясь своими связями, договорился об уроках музыки для парня (у него явный музыкальный талант!) у самого Леопольда Моцарта. Этому Леопольду можно доверять, ведь его гениальный сын Вольфганг уже прославился далеко за пределами родной страны!
Сам старый Юрген, сколько себя помнил, всегда рисовал. Веточкой на влажной после дождя земле, потом на любых обрывках бумаги… Однажды он, макая палец в печную золу, изрисовал всю свежевыбеленную стену. Строгого нрава мать тогда выдрала его прутьями, а отец привёз из города настоящие кисти и краски. Но о том, чтобы всерьёз учиться рисованию, не могло быть и речи – кто же будет ухаживать за виноградниками? Брат Юргена утонул ещё подростком, а старшей сестре Бог не дал детей.Так и осталась для него живопись лишь отдушиной и утешением.
Однажды в детстве Юрген подслушал разговор отца со знакомыми рыбаками, когда они шумели, опустошая бочонок вина. «Философский камень»… Он мало, что понял, но это выражение запало ему в душу и не давало покоя. Как-то отец заставил Юргена готовить бочки под новый урожай, и он, впервые заметив на дне горьковатый на вкус шершавый налёт, решил для себя, что это и есть философский камень. С тех пор Юрген давно вырос, его уже все стали называть «старым Юргеном», но он всё сильнее хотел найти свой философский камень, хотя вряд ли смог бы объяснить, что и зачем он ищет. Золото его не интересовало, виноградники приносили хороший доход, да и не нужно ничего ему одному, но что-то заставляло его год за годом продолжать свои опыты. Средневековые алхимики искали не там. Ведь понятно, что ничто, как виноградная лоза, не соединяет в себе щедрость и заботу Земли, Воды, Солнца и Ветра, осталось найти только Квинтэссенцию. И он брал вино тех лет, когда любовь солнца была особенно жаркой, дуновение ветра - особенно нежным, дожди – особенно желанными и ласковыми, а питание земли – особенно полнокровным, и смешивал, настаивал, выпаривал, добавлял заветные травки и снова смешивал, настаивал…
Свои картины старый Юрген не продавал, они были развешаны и расставлены по всему дому. Виноградники в разное время года и суток, портреты дочери с младенчества по сию пору и жены, навсегда оставшейся юной, известные библейские сюжеты… Вчера Юрген уговорил Марту посидеть некоторое время для портрета. Было бы смешно рисовать с Марты Данаю или Афродиту. Она была приземиста, с отёкшими ногами в стоптанных башмаках, красными руками с заскорузлыми, обломанными от постоянной работы ногтями, обвисшей тяжёлой грудью под застиранным фартуком, таким же красным, как руки, обветренным широким лицом с шелушащимися губами, бесцветными глазами практически без ресниц и выгоревшими, заправленными за уши жидкими волосами. Марта не поняла, зачем Юргену вздумалось её рисовать, но была рада передохнуть часок, сложив мясистые руки на необъятных коленях. Иногда она клевала носом, роняя бесформенный подбородок на мощную шею (наверняка нацедила себе вина, убираясь в подвале), и Юргену приходилось окриком возвращать свою нелепую модель к жизни. Он торопился написать основу портрета засветло, а столь любимые им детали можно будет проработать потом.
Уже утром Юрген понял – ночью на него смотрел портрет Марты. Он вгляделся в свою работу, которой вчера остался недоволен. Это была, несомненно, она… и не она. И лицо, и вся фигура статной дородной женщины на холсте были исполнены такого уверенного достоинства, такой всепоглощающей внутренней силы, что казалось, будто это сама пышущая плодородием Земля на секунду присела в ожидании своих неразумных детей, которых она всегда готова принять в объятия под защиту красивых материнских рук. Её золотистые волосы, уложенные вокруг головы, напоминали сияние, исходившее из самой её сути. Не веря своим глазам, Юрген сделал шаг к портрету, как вдруг самая простая из возможных и одновременно мистическая догадка остановила его дыхание, заставила ослабеть руки и ноги, а кровь – ударить в голову. Он схватил фонарь и бросился в подвал, уронив по дороге стул. На высоких каменных ступенях Юрген споткнулся, и только грузное тело, упершись плечом в стену узкой лестницы, не дало ему скатиться кубарем. Свеча в фонаре погасла, и Юргену пришлось вернуться снова разжечь его дрожащими пальцами. Он сильно ударился коленом, отчего оно распухло прямо на глазах и не хотело сгибаться, когда он поковылял по лестнице обратно в подвал. Неужели эта дрянь добралась до синей бутылки в шкафу? Как он мог забыть там ключ?
В этом старинном гранёном сосуде тёмно-синего флорентийского стекла находился результат его многолетних поисков философского камня. Оставался всего день до того момента, когда Юрген собирался, молясь, как умел, про себя, процедить содержимое и вынести Квинтэссенцию на свет Божий…
Бутылка валялась на деревянном столе в уже почти высохшей липкой луже. Отхлебнув, Марта второпях опрокинула её и даже не удосужилась или не успела замести следы. Юрген провёл рукой по луже, оставшейся от того, что было смыслом его жизни много лет. Пальцы нащупали несколько кристаллов ярко-рубинового цвета. Поднеся их ко рту, Юрген слегка лизнул, а затем, уже не в силах остановиться, проглотил их. Голова резко закружилась, стены из грубого камня завертелись, ускоряясь и сжимаясь вокруг него, отблески свечи из фонаря тоже заплясали, подмигивая ему жёлтыми глазами, потом потухли вместе с последним желанием старого Юргена присесть на каменную ступень.
Там и нашла его через неделю Марта. Свой портрет она не узнала и задвинула в дальний угол.
* * *
Блин, вот кретин, не задёрнул вчера шторы, теперь эта луна, полная, как нарочно, зараза, нагло пялится и не даёт спать. Удивительно, голова ясная после вчерашнего, хотя выпили изрядно, и забыться удалось только на пару часов. Похоже, это хвалёное коллекционное австрийское вино, которым так кичились организаторы, оказалось настоящим. Что-то крутится в голове, никак не поймаю, важная ведь какая-то мысль… Или приснилось, не пойму, ёлки… Первая персональная выставка фотографии не каждый день открывается. Как они там все пели, "Боже мой, мистер Петров… Ооо, мистер Петров, это грандиозно! Вау, Ваша "Крестьянка" - это новая Виллендорфская Венера, ах, приглашаем принять участие в международной выставке в Милане, ах, глянцевые журналы будут драться за интервью…" Ай да Егор, сукин сын, вроде только недавно подрабатывал безвестным репортёром, чёрт его знает, как это получается… Вон, Светка со второго этажа, смешная, рыжая, взбалмошная, на моём фото – если не королева, то придворная дама, как минимум. И актрисы эти все почему-то выглядят так, будто их года – их богатство, в очередь пишутся на портрет. Вроде всё делаю, как все, как учили, не, ну несколько лет практически из студии не вылезал, конечно, быстро только кошки родятся. А эта Виллендорфская, ну Марта, вообще смех и грех. Почему Марта, она вроде не представилась… Нет, я всё таки ухвачу за хвост то, что в башке крутится… На том альпийском серпантине никак не мог найти нужный поворот, и когда навигатор третий раз провёз мимо чистенькой кукольной церквушки, понял, что нужно людей спросить, а их там днём с огнём не сыщешь. Вдруг тётка около домика, такого же кукольного, крутится, тыквы складывает. Вышел из машины, спросил, как до городка ближайшего добраться, тётка даже выражение лица не сменила, рукой махнула, вроде второй поворот направо, и тыкву даёт. Куда мне с ней? Заглянул в открытое окно, на стене портрет висит, работа старинная, конец восемнадцатого на первый взгляд - учился всё же, а на портрете – вылитая эта тётка, только… божественная, что ли, какая, не знаю, Мать-Земля, богиня плодородия. Глаз не могу отвести, стою, как дурак, с тыквой, а тётка заметила, даже дёрнула краем рта, улыбнулась типа. Спросил, не родственница ли, тоже, мол, художник, фотографирую, попросил разрешения сделать портрет – плечами пожала безразлично. Принял за согласие, сходил за камерой, заодно кинул эту дурацкую тыкву. Даже не настраивал толком, снял серию, ощущение было, что кто-то за спиной стоит и за меня всё делает… теперь вон "Мистер Петров, Ваша современная Виллендорфская Венера…", кто бы мог подумать.
Чёрт, коленка так и ноет. В Вене потом хотел снять панораму с колокольни Собора, полез на смотровую площадку, лестница узкая, вдруг сверху навстречу индус, как забормочет что-то, на своём сначала, потом по-английски, про прошлую жизнь какую-то непонятную, глазищи горят, от неожиданности отшатнулся, оступился, просчитал несколько ступенек, во поездка выдалась… Луна достала, надо бы ещё заснуть, утро вечера мудренее… Лестница снилась вроде, в подвал… Вино… Марта… Квинтэссенция…