Скрипучий пол, казалось, сегодня еще больше разрывался от надрывных стонов прогнивших досок. Солнце было блеклым, будто его тщательно вымыли с отбеливателем грубые мозолистые руки прачки. За окнами — взрывы, разрывающих землю, дома и людей на клочья, бомб, в окнах — трясущиеся в дальнем углу дети, которых мать ласково гладит по головам, шепча что-то хорошее, но со слезами в пустых глазах.
Тишина.
Взрыв.
Тишина.
Душераздирающий взрыв.
Горькая и страшная тишина.
А дальше что? Дальше то что? Ничего. Ничего это, ведь, даже больше, чем тишина. Ничего, это когда и самой тишины нет, нет ни вкусов, ни запахов, звуков или хоть чего-либо еще. Даже эдакого черного экрана перед глазами — и того нет. От дома же лишь щепки да пыль осталась, ничего боле, даже следов крови бесчисленных мертвых тел не видно. Сплошное ничего. Болезненное никого. Критическое никуда.
И так раз за разом, не кончаясь, ничего заходит в каждый дом, стоящий на этих богом забытых улицах. И сколько ты ему не молись — всевышнему, тот упорно не слышит, как смерть режет, кромсает и уносит с земли очередного кого-то, превращая его в ничто.
Она курит сигарету, держа ту меж желтых, крошащихся зубов, грязными руками держит укутанного в тряпье ребенка, смотрит, выжидает, когда в очередной раз что-то уничтожит война. И какой бы она ни была, против кого бы ни шла, и кто бы не побеждал, смысла в ее существовании не было. Лишь смерть, да боль, ничего другого, в погоне за властью, крича во все горло о благом смысле, но на деле — штампование мертвечины, всепоглощающий хаос и то самое очередное послевкусие в виде ничего.
Еще секунда и от нее, как и от ребенка, не останется и воспоминания. Бомба изничтожит их, не оставив и части тела валяться на пожженной земле. Их будто и не было никогда, ведь того, чей след исчез с земли и из памяти, наверное, и не существовало вовсе…
Сплошное ничто. Болезненное никого. Критическое никуда. Вот и все.