Отмахав по косогорам и пойменным урёмам пятнадцать верст, подошли мы с дочерью к ограде поселья на опушке смешанного леса, разросшегося по отрогам белка Холодного. Солнце уже перекатилось на западную окраину стиснутого горами июньского небесного колодца. Собак, кинувшихся с лаем нам навстречу, я весело окликнул, каждую поименно, они узнали меня, завиляли пушистыми хвостами и, проводив до калитки, укрылись под навесом, около летней кухоньки. В избяном дверном проеме показалась хрупкая фигурка хозяйки поселья, и спустя минуту мы оживленно обменивались городскими и лесными новостями.
Моя младшая дочь, впервые попавшая в такую таежную глухомань, с любопытством осматривалась по сторонам. От угла бревенчатого дома уходила покато вниз к зарослям черемухи и громадным тополям поляна-тачёк, на которой на колышках рядками стояли крашеные корпуса ульев. За толстыми, с бородавчатыми возрастными наростами на коре, тополями взблескивала серебристой волной речка Сержиха, а дальше, от глинистого обрыва, зубчатым сплошняком поднимался по крутым и широким логам к скалистым вершинам белка Мурашка темно-зеленый пихтач.
Как выяснилось из разговора, сам хозяин, мой старинный друг, еще утром ускакал в урочище Матющиху, там базировались пастухи с крупно-рогатым молодняком из окрестных деревень, и у него были какие-то неотлагательные дела к табунщикам. И выходило так, что мы с дочерью, в большей степени, естественно, я, подоспели как нельзя кстати: пчелы-то роились!
Но сейчас было вроде бы тихо. И мы, покуда закипал чайник с ароматной душицей и зверобоем, присели в тенечке, я скинул кирзухи и блаженно вытянул ноги по травке-муравке. Хозяйка тем временем, надев плотную куртку с капюшоном и сеткой, решила пройти на тачок, глянуть как там у «божьих мушек», так ласково именуют тружениц-пчел опытные и добродушные пасечники. Минуты через две она бегом примчалась и, заполошно всплескивая руками, стала что-то сбивчиво и быстро говорить. Как я понял, один из ульев только что отроился и, хотя рой где-то рядом опнулся, но вот-вот улетит! Сообщая это, хозяйка перебросила мне свою просторную куртку, я с трудом, но втиснулся в неё, на ладони натянул прорезиненные верхонки и потребовал дать мне для верности еще и положенные в таких случаях брезентовые штаны; на что хозяйка лишь отмахнулась: мол, пчелам, Юра, теперь не до тебя, твоя задача поймать матку в сетчатую ловушку-роевню, а как только ты это сделаешь, им ничего не останется, как лететь за ней следом. И сам подумай, до тебя ли пчелам тогда будет!
И вот я, наполовину экипированный, в плотной куртке и тонюсеньком трико, поспешно шагаю с деревянной лестничкой подмышкой и роевней в другой руке к могучей пихте за домом, приставляю потихоньку лесенку к смолистому стволу и начинаю подъем вверх по дереву. Пока меня для пчел будто бы и нет. Живая светло-коричневая гирлянда их, жужжа, шевелится на зеленой игольчатой ветке. Я подбираюсь поближе, отгибаю упругую пихтовую лапу под гирляндой и устанавливаю роевню отверстием вверх.
Пчелы смерчевыми фонтанчиками гудят вокруг, но не трогают. Мгновенье,– и я верхонкой смахиваю живой шевелящийся клубок в сетчатый зев роевни. И тут началось: сотни разъяренных насекомых облепили мою внушительную фигуру с ног и до макушки капюшона. Я захлонул крышкой отверстие роевни и осторожно начал спускаться вниз. Вот и первые укусы через тонкую ткань трико, а вот и целая пригоршня насекомых находит дырку в мотне и принимается самозабвенно и яростно жалить меня: оказывается, я, когда азартно вскарабкивался на пихту, на какой-то перекладине раскорячился и разодрал трико по шву. Хорошо хоть пчелы устремились вниз по ногам, а не вверх. Мне даже представлять-то больно, что бы тогда было! И все равно тело мое, что ниже пояса, как будто кто ошпарил кипятком и вдобавок вывалял в раскаленных углях; но роевню я из рук не выпускаю.
Слезши с пихты, приставил роевню к скале, выступающей из земли, открыл отверстие и, не обращая уже внимания на кусающих пчел, стал следить: будут ли слетаться они в эту ловушку. Насекомые гудящими ручейками потекли в роевню, даже и натиск на меня ослаб. Значит матка на месте, и я могу наконец-то заняться своим опалённым укусами телом. И, естественно, я побежал, прихрамывая на обе ноги, мимо испуганно выглядывающих из-за дверных шторок моей дочери и хозяйки пасеки, через затравевший двор к калитке, чтобы оттуда уже добраться до запруды на горном ключе и плюхнуться в студеную воду. Отмокнув, я вылез на заросший кашкой бережок и стал извлекать из своего тела оставшиеся жала. Ради интереса взялся считать укусы, но где-то на тридцатом сбился со счета, а заново начинать пропала охота.
Вернувшись в дом, вновь снарядился к пчелам, только теперь я делал всё не спеша и основательно: куртка, брезентовые штаны, прорезиненные рукавицы. Иду к роевне, там тоже угомонились, подлётывает запоздалые пчелы. Я закрываю ловушку и несу ее под навес, где хранится пчеловодческий инвентарь. Только я поставил предмет моих нечаянных приключений-злоключений на верстак, раздалось конское ржание: хозяин вернулся от пастухов. Мы обнялись, поручкались и я коротенько обсказал, что здесь только что произошло. Он улыбнулся, поблагодарил за то, что я не сплоховал и, чуть помедлив, добавил: это тебе, мол, наука впредь, чтоб не забывал давно подмеченное меж нами, мужиками: послушай женщину и сделай наоборот и тогда в выигрыше все. Так-то, брат Юра…