Моя короткая предыстория

Андрей Стамболи
В основе моего рассказа лежит подлинная история, рассказанная мне лет 20 назад от первого лица. Мы встретились в один день с уже немолодой женщиной на профессиональной парфюмерно-косметической выставке в Гонконге в отеле «Хайят». И по привычке я засыпала ее тогда кучей интересующих меня вопросов.
Терпеливо ответив на все мои глупые и наивные вопросы, выдававшие во мне полного профана, она неожиданно пригласила меня поужинать вместе, и после нескольких бокалов коньяка рассказала тронувшую меня до слез свою историю. Историю, которой я хочу поделиться с вами...
Ее история жизни была длинной. Видимо, она никогда и никому не открывала свое сердце—а здесь, в далеком Гонконге в опустевшем ночном ресторане она рассказывала и не могла остановиться. Ее развозило все сильнее—но не от выпитого коньяка, а от нахлынувших на нее чувств и воспоминаний. И чем сильнее были ее чувства, тем связней и интересней становился ее рассказ.
Она рассказывала о Нем—человеке, сделавшем ее самой счастливой женщиной в мире. Об их удивительной и трогательной любви—любви, спаявшей их жизни навсегда в единое целое. Любви, в которой Парфюмерия играла самую большую роль и которой они оба посвятили свою жизнь и свой талант. И начала она свой рассказ с истории Города, который потряс ее, драматичную судьбу которого она восприняла очень лично и глубоко. Она рассказала мне историю Граса, с которой и начинается мое повествование, чтобы я смогла лучше понять все, что произошло когда-то с ними. Потому что этот город стал их судьбой.
Конечно, с улыбкой констатировала она, я знаю, что в середине ХХ века Грас погубили вовсе не войны и какие-то мифические армейские Генералы, а научные достижения и открытия в химии, позволившие создавать духи из синтетических заменителей, из-за чего цена на духи упала в тысячи раз, и сегодня парфюмерия продается за гроши, даже элитная и брендовая. И производится вся эта дешевка, то есть элитка-нишевка-брендовка вовсе не на военных, а на обычных химических заводах рядом с обычной бытовой химией и ароматизаторами. Это было мое небольшое преувеличение. Хотя... кто знает? Я не проверяла...
Но,—тут Елена многозначительно подняла палец вверх и сделала длинную паузу—какая в конце концов разница, где именно производится все это? В конце концов вы ничего не понимаете—вы все не понимаете того, что Парфюмерия—это Высокое Искусство, а не отдушки, ароматизаторы, концентраты, или прочая лабуда. Это очень Высокое Искусство, и есть великие парфюмерные шедевры, которые не уступают шедеврам Рафаэля или музыке Баха.
Девочка моя, ты не должна относиться к Высокой Парфюмерии как к средству от выпадения волос или средству от пота. Понимаешь? Ты должна относиться к ней как к великому Таинству, потому что когда ты попадешь в мир Высокой Парфюмерии, ты покинешь этот мир—и останешься совсем в ином, о котором ты ничего не знаешь.
Она была пьяна. Нет, она говорила тихо, не привлекая к себе внимания и не выдавая нас обеих, так как бутылку коньяка на всякий случай я прятала в стоявший у меня пакет с рекламными материалами выставки. Но она вдруг выплеснула на меня такие сильные чувства, которые настолько затопили меня, что я тоже почувствовала себя причастной ко всему тому, что происходило с ними и словно оказалась невольным свидетелем событий их жизни.
—Я рассказала тебе историю Грасса, потому что сама пережила его полное запустение как свою личную трагедию. Мы приехали первый раз в его родной город, когда его улицы были пустынными, и по ним еще не бродили толпы туристов. Я видела слезы на глазах любимого человека, когда он рассказывал мне истории людей, которых он знал лично и которые были очень дороги ему—и которые покинули Грасс навсегда. Они не вернулись в него даже спустя много лет.
...Однажды он привел меня на свою фабрику. Ворота оказались открытыми, и мы вошли внутрь.
—Это здание нашей фабрики, в которой трудился мой отец, и мой дед—и наши прадеды,—рассказывал он.— Много поколений сменилось тут, и когда отец привел меня сюда еще мальчишкой, чтобы я увидел сам своими глазами Великое Таинство, Великое Делание Парфюмерии, я был потрясен. Тогда я попал в волшебную сказку, в которой были только добрые волшебники. Тогда здесь стояли огромные медные агрегаты, в которых производился волшебный Эликсир Молодости и Красоты... —тут его голос задрожал и прервался.
В этот момент мы с ним переступили порог фабрики, в которой уже не было ни окон ни дверей, в которой крыша давно рухнула, а на полу были разбросаны какие-то осколки и обрывки—и тут он не сдержался. Когда-то мы договорились с ним о том, что будем крайне трепетны и деликатны друг с другом, и если он делал мне знак рукой не следовать за ним, то это означало лишь то, что он не хотел, чтобы я видела его расстроенным. Обычно он оставался один ненадолго и быстро брал себя в руки, после чего возвращался ко мне со своей обычной высокомерной аристократической улыбкой, разворачивал руку ладонью вверх, словно приглашая меня на танец, а я в ответ величественно клала свою руку на его ладонь—и больше мы не обсуждали причин его волнения.
Сделав жест рукой, он вышел. Так я осталась одна в том месте, которое когда-то составляло гордость его семьи. Я осталась без гида, который мог бы в подробностях рассказать мне обо всем. Может, так было и лучше для нас обоих—для него, чтобы не ранить его воспоминаниями, а для меня—видеть страдание на его лице.
Да, первая поездка в Грасс оставила тогда во мне очень тяжелые воспоминания. Это были не те наши счастливые дни, проведенные в Париже или в Каннах, где у него были свои лаборатории и где все было наполнено жизнью и любимой работой. Но он очень хотел показать мне свое родовое гнездо, он мечтал познакомить меня со своими родными и близкими. И еще он мечтал о том, что когда у нас родится наследник, то это произойдет обязательно в Грассе. Как же он ошибался! Его ошибка стала роковой для нас обоих...
—Он умер?—тихо спросила я.
Елена опустила глаза и едва кивнула, отвечая на мой вопрос, а потом не в силах сдерживаться уронила голову на руки, и ее плечи сотрясали рыдания.
За те несколько часов, что мы просидели с ней в ресторане, она успела рассказать мне о парфюмерии столько, что я просто открыла для себя совершенно новый мир. Вместе с ней я участвовала в ошеломляющем продвижении лучших шедевров французской парфюмерии в СССР—в страну тотального дефицита 70-х. Тогда на пустых прилавках советских магазинов вдруг словно по мановению волшебной палочки, как какое-то чудо, появились лучшие французские духи, ставшие впоследствии мировыми легендами. Она рассказывала потрясающие подробности о том, как все это происходило и с какими трудностями столкнулся ее будущий муж, работавший с этим проектом с французской стороны—ведь она помогала ему в удачном завершении его работы и узнала обратную, скрытую и неприглядную, сторону медали.
Для меня это тоже было глубоко личное переживание. Помню, как на выпускной мама подарила то, о чем я даже не смела тогда мечтать—флакон настоящих французских духов «Клима», стоивший каких-то запредельных денег. Это была сказка, это был аромат другой жизни, это было что-то потрясающее! Может, именно тот флакон определил мой огромный интерес к парфюмерии, ставший делом моей жизни. А теперь я услышала подлинную историю появления тех духов, и мне стало грустно. Сказка умерла...
От Елены я узнала истории семейных предприятий Грасса совсем с другой, неофициальной, стороны, и словно познакомилась со множеством людей, внесших свой неоце-ненный вклад в мировую Парфюмерию. Потому что все привыкли ассоциировать Парфюмерию лишь с Показами Мод великих брендов и «запусками» великих проектов, забывая о повседневном труде тысяч обычных людей.
Я видела зарождение парфюмерной идеи—как новый аромат постепенно обретал очертания в представлении Создателя и как упорным длительным многомесячным или даже многолетним трудом Композитор-«Нос» подбирал ингредиенты для создания композиции (смеси), в которой отражалась его мимолетная парфюмерная идея.
Я словно стояла за спиной Елены, когда она помогала своему мужу—Парфюмеру-«Носу»—вести его парфюмерный Дневник-Промокашку, составляющий самую главную Тайну любого Создателя великих ароматов.
Я словно помогала Елене постоянно пополнять коллекцию ароматов на парфюмерном органе и расставлять вместе с ней все эти сотни, если не тысячи, бутылочек с ароматами, в строгом порядке. Она объясняла мне, как это было важно, чтобы он мог с закрытыми глазами протянуть руку и взять нужную бутылочку в нужный момент. Ведь он держал в своей памяти все эти тысячи ароматов как художник помнит десятки или сотни оттенков каждого цвета. Она раскрывала мне важнейшие принципы устройства парфюмерного органа, чтобы я могла дома создать для себя нечто подобное и сама наслаждаться собственным творчеством.
Временами мне казалось, что я проникла в святое святых всего парфюмерного процесса, в самые сокровенные области, о которых сами парфюмеры хранят обет молчания.
Я прожила в тот вечер самую насыщенную, самую сумасшедшую жизнь рядом с влюбленными людьми— влюбленными друг в друга и в Высокую Парфюмерию, переходящую в Алхимию и в уже совершенно заоблачные неизученные области психологии. Их жизнь была просто невероятно интересной, так что, сидя в ночном ресторане, я могла тогда только желать, чтобы Елена никогда не останавливалась, а этот вечер никогда не заканчивался...
Наконец, она выговорилась полностью, закрыла глаза и снова медленно опустила голову на руки, лежавшие на столе. Затем все так же не поднимая головы, она повелительным жестом указала на свой бокал и держала указательный палец вытянутым до тех пор, пока я не налила в него еще немного коньяка. Приподняв голову и увидев, что в бокале что-то есть, она залпом выпила все, вытерла рот салфеткой и начала вглядываться в мои глаза.
 Наверное, ей было важно знать, что я чувствую. Блестят ли слезы в уголках глаз—или там затаилась хитрая лукавая улыбка, как это бывает обычно. Люди не просто бесчувственны—они злы и коварны. И обычно под видом сочувствия они строят свои гнусные планы. И даже если они подходят к лежащему человеку, то вовсе не для того, чтобы помочь ему подняться или оказать помощь. Обычно они наклоняются лишь затем, чтобы забрать у него все, что можно—а потом ударами ноги добить его окончательно.
Может, именно потому что я полная набитая дура, и моя наивность проявилась вся, когда я задавала ей свои идиотские вопросы, она и выбрала меня для своих излияний. Ее боль так сильно пронзила мое сердце, что я теперь рыдала вместе с ней, и мои глаза были полны слез.
Она долго изучала меня, а я смотрела ей в глаза, не отводя взгляда, потому что не могла отвести. Елена была не просто красивой женщиной—в конце концов, черты лица для женщины не главное. Она была божественно прекрасна.
Не знаю, сколько прошло времени, пока мы сидели вот так уставившись друг на друга, но, наверняка не менее получаса, пока, видимо, Елена что-то поняла и решила для себя. За это время она внутренне собралась и успокоилась. После чего ее глаза немного сощурились, одна бровь приподнялась вверх, уголки рта дрогнули в легкой улыбке —и я сразу поняла, что она была трезвее стеклышка. Затем, поправив волосы и одев тонкие перчатки, она высоко подняла голову и выпрямилась.  Передо мной вновь сидела дама, одетая по этикету как принято в их аристократическом обществе и разговаривала со мной так, словно ничего не случилось.
—А знаешь, я тебя не отпущу. И даже не пытайся мне возражать. Забудь ты про эту выставку—у тебя впереди еще будет множество подобных. Я приглашаю тебя сопроводить меня в прогулке по ночному Гонконгу.
Она была высокомерна настолько, что я с удивлением отметила полное отсутствие вопросов в ее обращении ко мне. Она даже цедила слова, словно отдавала распоряжение своей прислуге. И если бы не смысл ее слов, полупустая бутылка коньяка и все пережитое перед этим—я бы вспыхнула от этой ее манеры и гордо удалилась. Но ее лицо, ее глаза—я не смогла устоять. Слезы в моих глазах высохли моментально, а на лице отразилось настолько глупое удивление, что она засмеялась.
—Девочка моя, я поняла, что хочу сделать тебя своей соучастницей. Да-да, ты не ослышалась. Именно соучастницей преступления, которое мы совершим сегодня же ночью, и начнем мы прямо сейчас. Итак, который час?
Это был ее первый вопрос. Я посмотрела на часы. Они показывали около двух часов ночи. В ресторане уже погасили свет и, видимо, все напряженно ждали, когда же мы наконец удалимся. Елена остановилась в «Хайяте», поэтому платить на месте ничего не надо было. Надо было лишь встать и уйти. Но все оказалось совсем не так просто.
Закинув сумочку под мышку, она сделала движение, чтобы встать—и тут же села на место. Не подавая вида, что что-то пошло не так, она смущенно подмигнула мне, давая понять, что коньяк ударил ей в ноги, а не в голову.
Передо мной возникла трудная задача. Надо было помочь ей встать и дойти до выхода, не уронив при этом достоинства, и чтобы никто не догадался, что Елену немного не слушаются ноги.
Я непринужденно подошла к ней, чтобы сделать вид, что оцениваю качество ее перчаток, затем тихо предложила одной рукой опереться на мою, а другой—на стол. Я же помогала ей сохранить равновесие. В итоге мы справились со всеми сложностями и, довольные друг другом, устремились в кромешную ночь сияющего огнями ночного города...
После окончания выставки и моего возвращения домой я больше никогда ее не встречала, хотя сама я часто вспоминала и думала о ней. И вот зачем-то я теперь решила рассказать о ее жизни и перенести всю ее жизнь на бумагу.