Пашка рос хорошим ребенком. Он мог подолгу наблюдать за тем, как плывут облака, как птицы обустраивают гнезда и высиживают птенцов. Ему нравилось мастерить и ухаживать за скотом, которого в доме всегда было много. Не любил он всего три вещи: кровь - понимал, что она связана с болью, насилие – считал его признаком несправедливости и отца, который бросил их с сестрой уйдя к молодой и богатой .
Время летит быстро. Пашка повзрослел, боль от предательства отца притупилась, да и сам его образ стерся из памяти подростка, превратившись в ощущение брезгливого отвращения ко всем праздно шатающимся пьяницам. Мать стала восприниматься как жертва обстоятельст, двора, работы и их с сестрой. Не понимая этого, на подсознательном уровне, он собрался и уехал в большой город, поступил там в колледж и, заселившись в общежитие, зажил совершенно иной, как ему казалось, правильной жизнью.
Домой приезжал только на выходные, да и то, не на все. В учебе был прилежен и, в силу безотказности, быстро обзавелся друзьями.
Подошло время экзаменов. Он с легкостью сдал их, получив красный диплом и рекомендации к поступлению в университет, однако, поразмыслив, решим, что негоже ему – взрослому мужику – сидеть на материной шее, он лучше пойдет работать и поможет ей поднимать сестренку, которая в тот момент заканчивала девятый класс. Все бы хорошо, да только, забрали Пашку в армию.
Служил он недалеко от дома, в силу врожденной организованности, нареканий не имел и регулярно получал увольнительные, стараясь съездить домой, помочь матери. Появился у него и друг, который тоже с удовольствием ездил к ним в деревню и вскоре стал незаменимым помошником по хозяйству.
Спустя два года, отдав долг родине, а сестру другу, увезшему только закончившую школу девушку за тридевять земель, в качестве жены, Пашка стоял на пороге материнского дома и с грустью смотрел на то, как чужие люди ходили по нему, договариваясь о предстоящей сделке купли-продажи его гнезда под дачное хозяйство.
- Ничего, Паш, - говорила мать. – Ты бы видел какой мы участок купили. Близко. У города. Не то, что тут. Там построимся, барями заживем.
Пашка не хотел жить «барями», он хотел просто жить своей семьей и, впервые в жизни, напившись, ушел из дома в неизвестном направлении, правда, направление то оказалось канавой в соседней деревне откуда вытащила его девчонка, закончившая его же школу, но лет на семь пораньше. Месяца через два он узнал, что станет отцом и, как честный человек, связал себя тесными узами законного брака. Мать причитала, пытаясь отговорить сына от столь ответственного шага, но аргумент, что он любит эту женщину еще со школы, сыграл свою роль, которая, как любая сказка, закончилась свадьбой.
Свадьбу сыграли широкую: прибыли родственники, большинство из которых Пашка никогда не видел, знакомые, были даже знакомые знакомых; все шумно поздравляли молодых, желая им долгих лет жизни в любви и согласии. Прогуляли половину денег вырученных матерью при продаже дома и оставив поломанные стулья, побитую посуду и бесчисленное количество окурков на всегда чистом дворе молодой, разъехались по домам.
Пришло время становиться взрослым.
Мужчина с безразличием разглядывал Пашкин красный диплом:
- Я бы тебя с удовольствием взял, только, вот, вакансий у меня нет на твою квалификацию. Ты кто?! Слесарь, с разрядом. Вон, диплом имеешь. С отличием. А у меня простые работяги работают. Они на практике учились. Ты диплом имеешь, а они опыт.
Пашка молча слушал, как парень, почти его ровесник, впаривал ему о том, что диплом это теория, а работать надо с настоящими клиентами. Да и получил он этот диплом больше двух лет назад, а прогресс не стоит. А память не совершенна.
Взяв документы, он решительно направился к выходу. Пройдя несколько таких автомастерских, он везде слышал одно и тоже; диплом – не опыт, стажа нет, принять на работу его не могут. Ехать, искать работу в город, возможности не было. Их деревня находилась в пятнадцати километрах от поселка. Жену с развивающимся ребенком надо было содержать. Вот тут и вспомнил Пашка про участок, на который мать сменила их родовое поместье.
2
Хозяин подобрал Леонида замерзающим в осенний промозглый вечер у себя на даче, под забором. То-ли от холода, то-ли от пьянки, Леня не мог назвать даже своего имени, лишь с благодарностью, по-собачьи, смотрел преданно-испуганными глазами на холеного мужика, спрятавшего его от промозглова ветра и давшего большую кружку вкусного чая с сахаром и лимоном. Так Леня и остался жить в летней кухоньке при огромном хозяйском доме в качестве сторожа. Условием было не воровать и не напиваться. Воровать Леня и не умел, зато унаследовал от деда, всю жизнь проработавшего в столярном цеху, руки мастера. От нечего делать нашел в кладовке заброшенный строй материал и неспеша утеплил свою комнатку-кухню, да так, что когда хозяин приехал из города в очередной раз, то окинув взглядом сделанное, позвал его в дом, усадил в мягкое кресло и, налив коньяка, предложил Лене привести в порядок извечный дачный недострой своего жилища. Даже пообещал платить. Дополнительным уговорились, что он кодирует Ленчика. Леонид же получил разрешение завести собаку.
С тех пор у Лени началась белая полоса.
Полосы его жизни сменялись сообразно состоянию: черная – пьянки до потери памяти; серая – отходняк или беспредельная «русская» тоска; белая – теплый дом и мягкая койка с небольшим количеством наличных денег, которые он аккуратно складывал на черный день.
Кто-то подбирает щенков, кто-то котят, Леонид же подобрал большого лохматого пса, прихрамывающего на переднюю лапу , со свалявшейся шерстью, ободранным хвостом и гноящимися глазами. Хозяин брезгливо окинул взглядом приобретение Ленчика, однако, согласился отвезти их к ветеринару на своем чистейшем минивене. Через год их обоих узнать было трудно: опрятный, подтянутый , загорелый Леонид и довольный, с переливающейся на солнце шерстью огромный зверь в котором прошлое угадывалось только по легкой хромате. К тому времени по деревне распространился слух о чудо-мастере и кроме хозяина, колымил Леха на отделке фазенд соседей.
Столоваться же ходил к местной фермерше, которая имела свой скотный двор и по выходным выходила торговать на дорогу. Как-то, гуляя по лесу (а до грибов Леня был охоч), услышал он зов о помощи, спустился в овражек, а там его псина уже облизывала плачущую дочь фермерши. Женщина подвернула ногу и идти была не в состоянии. Леня сбегал за тележкой и в ней привез ее домой. Перевязал ногу, да и остался на долгий ночной разговор.
Был он рожден в большом городе. С сестрой хорошо жили до тех пор, пока не лишились родителей. Как пришло время делить наследство, так и родственные чувства куда-то запропостились. Женился рано. Родились дети. И работа была, и заработок. Столярных дел мастер везде себя обеспечит. Только вот благодарные заказчики норовили угостить мастера, а угощения выливались в литры спиртного, стоимость которого вычиталась из его заработка. Сначала жили хорошо, затем наступила серая полоса – жена стала пилить, что и денег мало, и дома не бывает, а когда является, то больше похож на алкоголика, а не на мастера за которого она замуж шла.
Когда «чаша ее терпения» оказалась переполненной, выставила она вещи вечно пьяного мужа на лестничную площадку и сменила замок во входной двери. Ни мольбы, ни угрозы не возымели действия, остался Ленчик на улице. Когда же решил вернуться в родительский дом, сестра тоже закрыла перед ним дверь, заявив, что у них жить негде. Так и остался он без дома, без денег. Одно время подрядился жить в квартире которую делал, но страсть к алкоголю и неумение планировать свое время, привели к тому, что и оттуда был с треском выгнан. Да еще и с догом хозяевам. Без цели добрел он до железнодорожной станции, сел в первую попавшуюся электричку и ехал в ней до тех пор, пока контролеры не высадили его на пустой станции дальнего пригорода мегаполиса. Как шел, где был, с кем и сколько пил, Леня вспомнить не смог бы, даже если бы это было надо, а вот, как очнулся в теплом помещении, да с горячим чаем – запомнил. С тех пор проникся он собачьей верностью к человеку, вытащившему его из болота апатии.
Время перевалило далеко за полночь, на столе остывал чай, потрескивали поленья в большой русской печке. Было уютно и хорошо. Уходить не хотелось, да и хозяйка никуда не гнала.
- Ты че это, дефка, гостя, штоль, привечашеь? А не поздновато ль? Не пора ль тебе, милок, до дому?
Фермерша была низкорослой, крепкого сложения бабой, шумной и быстрой на язык. У нее не было авторитетов. Она сама все знала наперед.
- Давай, давай. Ступай ка с богом. А то, вон, деревня вся и так шумит, что гость у нас засиделся. Что люди скажут?! Тебе-то что, а мы туташние – местные. Вон, девчонка еще школьница. Сплетня она детей бьет, не мать. Ступай.
Леня нехотя поднялся, растерянно посмотрел на дочь фермерши и, только тут ее увидел. Как и мать, небольшого роста, только благодаря хорошей фигуре, она выглядела девочкой-подростком. Усталый вид, глаза в которых давно погас блеск, прилизанные русые волосы стянутые нелепой резинкой подходящей, скорее, ее триннадцатилетней дочери, чем ей самой. Ничего , казалось бы, привлекательного, кроме беззащитности и потерянности, которая хорошо была знакома Леониду.
На следующий вечер он пришел снова. Не говоря ни слова, починил перекосившуюся дверь хлева, подтянул дверь и токже молча, ушел. Не стал даже пить чай. С тех пор он приходил ежедневно, но, если раньше покупал молоко, то теперь молоком его поила сама фермерша, благодарная за мужскую помощь в их бабском хозяйстве.
Приехав домой на каникулы, Пашка, готовый впрячься в деревенские заботы, с удивлением отметил, что делать-то особо и нечего.
3.
Дома всегда спится хорошо, особенно если давно там не был. А еще, если твой дом стоит далеко от городского смога и шума.
Пашка спал долго. Его никто не будил. Женщины на цыпочках проходили мимо его комнаты и разговаривали исключительно шепотом. Вот Пашка и спал.
Проснулся далеко за полдень. Сладко потянувшись, накинул тулуп и вышел во двор покурить.
С удовольствием прищурился на морозное солнце перекрасившее снег в голубой с блестками, посмотрел на лениво лежащего сторожевого пса. Труба баньки выпускала дым.
- Вот, мамулёк баньку топит, - подумалось ему лениво.
Из баньки вышел чужак.
- Интересненькое дело, - проронил он сквозь губу. – Эй, мужик, ты чо тут хозяйствуешь? – окликнул его Пашка и решительно пошел в сторону незнакомца.
- Ты б, это, помог бы. – ответил тот, широко улыбнувшись. – Я – Леонид, а ты, значит, Пашка?!
- Ну, кому Пашка, а кому Павел Сергеевич, - огрызнулся Пашка.
Леонид молча ухмыльнулся, взял охапку дров и понес в баньку.
Пашка нехотя вернулся в дом.
- Пашенька, - услышал он сладкий голос бабушки. – Встал, внучек. Вот и ладно. Давай завтракать садись.
Бабка, всегда резковатая, маслом растекалась, чтобы ублажить внука.
- Бабань, а мать где с Наташкой?
- Так суббота же, на дороге они. Торговать пошли. А я тут тебе завтрак сготовила. Садись давай. Оголодал, небось в этом, своем городе.
- И что это они, а не ты?
- Так, это...я ж хлев пока убрала, завтрак сделала... Садись, говорю. Отощал совсем.
Пашка сел за стол, залпом выпил стакан молока.
- Слушай, а, что за мужик нашу баньку топит?
- Вот, тут еще и сливочек мы сделали, и сгущенки наварили. – Бабка подвинула к нему банки. – Кушай, кушай, Пашенька.
- Что за мужик, спрашиваю? – повысил голос Пашка.
Фермерша подскочила на месте. Слащавая мягкость мигом исчезла с ее лица.
- Я те вот, что, внучок, скажу. Не лезь. Ухажор это мамкин. И не смей осуждать ее, ей и так немного счастья женского досталось. Я молчу, и ты молчи. Вон, одни мы вас поднимаем. Так он то хоть, помагает. А ты, в город сбежал и все. Не лезь.
- Да я и не собирался... – растерянно промолвил Пашка. – Пусть. Я, что, я ж разве против?!..
- Ну, вот и хорошо, - заулыбалась фермерша, - Вот и славно. Поешь, пойди, помоги ему. А то, ты хозяин, а все равно, что гость желанный.
Когда Павел вышел во двор, Леонид рубил дрова.
- А ну, дай топор, а то замерз я, - сказал Пашка.
Леонид с улыбкай передал колун парню, который замахнувшись, со всей молодой дури, как масло, крошил напиленные чурбаны многолетних берез.
Весь день мужики работали вместе, не сказав друг другу и пары фраз. Они наблюдали друг за другом, подмечая, кто лучше, сильнее, выносливее. Пашка оценивал, достоин ли «этот» его матери, а Леонид смотрел, мужик ли вырос в бабском царстве. Также молча они сидели на палатях баньки или от души стегали друг друга вениками. Молча же, сели за самовар в горнице, когда бабы пошли мыться.
Первой из баньки прибежала Наташка. Разрумяненная чмокнула брата и пошла к себе, в компьютер. Затем бабка, покряхивая, ввалилась в дом, плюхнулась на табуретку и в прикусочку, шумно стала пить свой чай. Мужики вышли на крыльцо, на перекур.
Черное небо с блюдцем луны было усеяно яркими звездами – символами усиливающихся морозов.
- У тебя, это, с матерью, серьезно? – Спросил Пашка не глядя на Леонида.
- Что, это?
- Так это... – замешался Пашка.
- Ты про мать не надо. Нет у нас ничего. Друзья мы. Просто друзья. Помогаю я. Понимаешь?!
- Друзья?! – усмехнулся Пашка. – Ничего нет?! Видел я, как вы друг на дружку смотрите. Друзья. Лет-то тебе сколько?! И ты еще в эти сказки веришь?
Повисла тяжелая длинная пауза. Сигаретный дымок поднимался к небу, расстаивая в темноте. Пашка взял еще одну и, жадно затянувшись, сказал:
- Ты, друг, давай, определись. С матерью ты или так. Коли так, завтра чтоб я тебя не видел, а коль с ней, вон, в бане она. Тебя видать ждет. Иди. Иди к ней.
На утро Пашка проснулся под веселый мотивчик, который напевала мать, пряча от родных блестящие, счастливые глаза.
4
Время бежит быстро. Это в юности кажется, что оно безразмерно, но, чем старше становишься, тем короче дни и безудержней ночи. Дождями прошли по листве календаря годы.
Пашка, став молодым отцом, стоял на крыльце нового материнского дома, построенного Ленчиком для их большой семьи. А семья эта сузилась до двоих; матери и Леонида.
- Не переживай ты так, - успокаивал Пашку материн муж. – Будешь со мной работать. Заказов много, вон, до поздней осени не управимся. Я тебя обучу всему. Все наладится.
Пашка верил Лене. Хотел верить. Знал, что тот не обманет, не предаст. А что он мастер прекрасный, так это в сомнение и не ставилось.
Сезон прошел быстро, за ним пришла зима и заказов стало значительно меньше. Дочка росла, как на дрожжах и дрожжи эти отнимали много сил и денег. Хотя они и заработали довольно большую сумму, но все равно, денег постоянно не хватало. К тому моменту Паша с женой тоже перебрались в поселок, поближе к медицине.
Так прошло еще несколько лет. В сезон хозяева за Леней становились в очередь, вне сезона, Леня брал работу по внутренней отделке какого-нибудь особняка, но полученные деньги быстро заканчивались, так как он опять начал пить.
Одному работать у Пашки не получалось. Не лежала его душа к столярному делу. Вот машины – другое дело; их он знал и любил. Когда Леонид ушел в очередной запой, Пашка с горя напился тоже. По-пьяне забрел в рюмочную, где встретил старого своего знакомого, с которым вместе учились в школе, правда в разных классах. Особенно они и не дружили, так, тусовались в одной компании. Потом, Пашка уехал учиться и потерял всех из вида, затем армия, затем... Говорили, что кого-то посадили за какие-то махинации, кого-то пырнули ножом в переулке, кто-то стал большим начальником... Говорили...мало ли что говорят в деревнях о разлетевшихся по свету подростках.
Пивная кружка тем лучше, чем больше, а деревенский мужик зачастую, тем круче, чем больше может выпить. Пиво полировали водкой, разливая ее из-под полы, как когда-то делали отцы и деды в разливочных. Чем больше градус, тем легче было жаловаться на жизнь, тем проще хулить несправедливое ее к себе отношение.
- Ты же, лещи-караси, вот таким мастером был. – Приятель неопределенно разводил руками, выставляя большой палец.
- Быыыл. – Плакался Пашка. – Был, тока, что с того?! Сейчас деревяшки перебираю.
- Так давай, лещи-караси, я тебя с людьми сведу. Им во, как , лещи-караси, мастер нужен...по шестеренкам... Вот и сведу, лещи-караси. Тока ты, это, тока ты, лещи-караси, не подведи меня. Там , сам понимаешь... лещи-караси. Ну, шоб налоги не этого... Сам понимаешь. Лещи-караси...
Как добрался до дома на утро Леша не помнил, жена сказала, что приволокли его двое друзей, и, что Паша остался им должен денег. Вроде много. Вроде, говорили они что-то об отработке. В общем, она мало что поняла из их полу связной речи.
Через пару дней, окончательно протрезвевший Павел, мучимый чувством стыда перед женщиной, родившей ему дочь и постоянно ноющей матерью, выйдя из дома нос к носу столкнулся с бывшим школьным «другом».
Шурка был начисто побрит, и даже одет по модному. От него вкусно пахло парфюмом, а на красовках красовался лейбл разрекламированной, брендовой фирмы.
- Ну, ты чего, лещи-караси, забыл, я ж тебя работать устроил. Вот, Палыч тебя берет. У него знаешь, у Палыча мастерские свои, лещи-караси. У него знаешь какие тачки. Ты таких, лещи-караси, даже не видел.
- Хватит трещать, балаболка, - с некоторой брезгливостью в густом теноре произнес Палыч. – Кому Палыч, а тебе – Павел Павлович. Поехали, посмотрим на что ты годен, и какой ты - мастер... Тезка.
Мастерская располагалась на окраине поселка. Ворота с большой вывеской смотрели на дорогу по которой постоянно шныряли на своих иномарках дачники. Они и были основными клиентами мастерской. Одна-две машины за день с мелкими поломками. Изредка поздно вечером появлялись и крутые тачки, которые сделать надо было к утру. Тогда Леха оставался на ночь. За эту работу Палыч платил двойную цену, сам. Больше всего денег приносил шиномонтаж и маленькая мойка самообслуживания. Первые пару месяцев Паша крутил гайки под контролем тщедушного юркого парня с постоянно бегающими глазками и заостренным носом, затем, ему было позволено работать самостоятельно. Зарплату выдавали регулярно – раз в неделю – вычитая какую-то часть в счет долга, о котором Паша не имел никакого представления. Работал он честно и с охотой, но денег все равно не хватало. Жена его не пилила, а только тяжело вздыхала, пересчитывая принесенную получку, от этого становилось еще тяжелее и он все чаще вспоминал время, когда работал с Леонидом.
Так пролетело еще пара месяцев. Параллельно Пашка освоил мастерство кузовщика. Благодаря своей дотошности, у него это получалось хорошо, только денег все равно было мало. Как-то, было, спросил он у Шурки, сколько должен. Шурка загадочно закатил глаза к небу и пропел:
- Ты, что, лещи-караси, ничо не помнишь? Совсем?! Ты ж, лещи – караси, морду официанту разбил, тебя Палыч у ментов, лещи-караси, выкупил. Еще, витрину и посуду. Хм, лещи-караси, там еще проценты и...
Пашка устало опустил голову и твердо решил заставить Леху закодироваться, чтобы опять начать работать с ним, иначе с долгом, понял он, рассчитаться не получится.
Спустя чуть больше месяца, Леха, прошедший процедуру адаптации к трезвому уровню жизни, получил первый небольшой заказ, а Пашка после очередной ночи над срочным заказом, получая деньги, обратился к Палычу с просьбой отпустить его, под честное слово, что долг выплатит целиком, да еще и с процентами.
- Я что, мало тебе плачу? – В голосе Палыча звучал металл. – Или не доплатил где? Скажи, коль, что не так.
Пашка стоял повесив голову и не мог найти ответа.
- Ты же божился, что жить без тачки не можешь. Я тебе и машину даю, коли что. Думал отдать какую. Восстановил бы.
- Ну, Палыч, ты, это, пойми. Семья у меня. Жена не работает. Долг тебе опять же. Я ж с Леней быстрее верну. Верну и вернусь.
- Вернешься? А кому ты нужен? Мастер он, видите ли. Мастер. А кто тебя мастером-то сделал? А я и сделал. Без меня ты кто?! А никто. Так, отброс, лишний человек. Что ты имеешь? Ты, кроме своего диплома ничего не имеешь, я тебе наставника дал. Я к машине тебя пустил. А он, отпусти меня. Я-то пущу, только ты сначала долг отработай. Там как раз еще годика на два, а нет, так я тебя ментам сдам. Они с радостью дело откроют и на тебя пару висяков спишут. И станешь ты на зоне гайки крутить... Ерши-караси! Все, разговор окончен. От меня уйдешь, когда с долгом разберешься. Кстати, давай-ка расписочку напиши, а то прыткий стал больно.
Услышав сумму, продиктованную Палычем для расписки, Пашка понял, что на ближайшие годы никуда ему от Палыча не деться. Помощи ждать не откуда, значит и батрачить придется, без надежды на светлое будущее.
Леха постепенно набирал клиентов, Пашка сох, как на каторгу, приходя в автомастерскую, работая по ночам и все реже и реже появляясь дома.
Жена приносила в термосе обеды и все больше плакала. Палыч теперь уже ей отдавал Пашкины деньги, так как едва к Пашке попадал какой рубль, он тут же тратил его на спиртное.
Шурка куда-то пропал и вместе с ним Паша лишился единственного «друга», который мог выслушать и которому можно было пожаловаться.
Перед новым годом Палыч вызвал его к себе.
- Вижу я, совсем ты съехал. Так сбежать хочешь? Хорошо. Отпущу. Даже долг прощу, еще и денег дам. Только ты тачку мне одну перегонишь. Мазерати...