Памяти Ивана Андреевича...
Он был высок, подтянут, с поплавком на лацкане пиджака - ну, не без образования человек. Его длинные и тонкие пальцы врывались в его же седую, но очень густую шевелюру, и сооружали улыбку на его интеллигентном лице - образ был настолько харизматичен, что хотелось посмотреть на этого персонажа ещё раз. А вторично глазик втыкивался и в иные удивительные фенечки - массивный серебряный браслет,красную шелковую нить, обосновавшуюся на его достаточно тонком для мужского запястья руке. И уже цвет того серебра стал червлёным, как и нить - она поблекла в своём цвете до бурого. Руки были какие-то даже и не мужские, не вписывающие в образ жития-бытия страны серпа и молота.
Его ежедневная фраза и искренняя улыбка, которая готова была взорвать ту жаждущую очередь:
- Кто следующий?, - так и не взрывала, а скорее возводила порядок на уровне совершенства - гвалт жаждущих замолкал, как перед намоленной иконой.
Иван Андреевич работал в магазине, в винном магазине.
Время было советское. Очереди были долгие.
Иван Андреевич, а к нему обращались все исключительно по имени отчеству,как будто он ежедневно дирижировал огромным оркестром - где-то закрывал глаза, где-то вскакивал в немыслимой позе, где-то выискивал слово, улыбку, кивок, ухмылку, поворот той седой головы и та эмоциональность обретала вдруг звуки музыки, симфонической музыки. Всё было и слаженно и по нотам.
Иван Андреевич был старым холостяком андеграундного типа - любил хипповать не по возрасту, жаловал балет - ходил в Кировский и даже за кулисы, и в гримуборные, и знал всех художников и был для них, зачастую, незаменимым человеком.
Его жильё, расположенное в коммуналке на Петроградской, было каким-то космическо-непонятным для большинства - карандашно-угольные наброски на стенах,лишённых обоев,и рожицы и эпиграммы, шаржи и что-то даже стихотворное - украшали стены его огромной комнаты, практически до потолка (кто и когда это всё рисовал и писал так и оставалось для многих непостижимым), ибо возлежание на диванах, а их в комнате было несколько, создавали комнате стиль салона, а-ля будуара вне времени и строя - лежать и общаться обо всём насущном с бокалом, рюмочкой и стаканчиком - было нормально и очень даже гармонично...
Однажды, когда в комнате Ивана Андреевича был уже тот густой сизый дым от сигарет и от выпитого, он резво встал на ноги и представил сидящим и лежащим свою жену с просьбой и любить её и жаловать:
- А вот и Муся,бабочка, обутая в балетки, летающая на сцене в Кировском, моя муза и жена.
Народ на диванах, возлежащий на подушках в неге и под парами неиссякающего алкогольного источника, как-то очень вяло воспринял новость, эту новость о женитьбе.
Муся была типично-балетная дива, неопределённого возраста - от 18 до 50 лет, но плоская, длинная, блёклая, с пучком волос на затылке. Муся, как женщина, была никакая... Мимо неё можно было пройти и не заметить - тень...
Некоторое время тот народ был в предкушении от ожидаемых перемен, но неизменность привычкам, а именно - наличии на запястье Ивана Андреевича того же браслета и нити, неизменного, где-то даже и засаленного на локтях пиджака, с тем поплавком от полученного им образования, а так же приглашение по субботам всех к себе, не создали у любителей выпить и закусить и пообщаться единого мнения, что человек женился.
Жена-балерина, как муза стареющего Ивана Андреевича, принесла некие свои акценты в жилище, очень скромные, но совершенно ненавязчивые - гребень валялся у зеркала и в комнате немного пахло духами... Пожалуй, это были все изменения.
Компании так же собирались по субботам, звонко и громко что-то обсуждалось в той же комнате и на тех же диванах возлежали те же персонажи из той спаянной и громкоголосой компании. Кто-то, но уже очень редко спрашивал Ивана Андреевича о Мусе, а он, зарумянившись уже склеротическими щёчками, негромко отвечал:
- Муся в Европе, Муся в Америке, Муся на гастролях, Муся на репетиции...
Он задохнулся, закашлялся, и уже не смог выдохнуть... Старания медиков прошли напрасно - Иван Андреевич умер на работе...
Рабочий день продолжился без него, производственный ритм винного магазина сбивался от нечаянного воя персонала, убегающего в подсобное помещение...
На Южном кладбище было так много людей, что даже обыватели, пришедшие помянуть своих родных, спрашивали: - А кого хоронят?
Кто-то, возможно и жена-балерина, затянутая во всё черное, с густой вуалью на лице, стояла перед могилой, и не проронила ни слова.
Говорили только друзья и товарищи:
- Прости нас, Иван Андреевич, мы совершенно не знали, что у тебя больное сердце...
Погода тоже рыдала - в конце апреля шёл снег с дождём...