Нам часто кажется, что жить скучно. Но, это не так.
Из зимы в лето – я попал через четыре часа лёту.
В самолёте спиртного не давали. Взятое в «дьюти-фри» выпить не позволили. Дескать, летим в исламскую страну. В ней всё строго. И Египет я увидел трезвым взглядом. Что случилось со мною впервые. И я отважился провести отдых не пия.
Под солнцем ресортов «Реханы роял бич» моя татарская шкура приобрела цвет морёного дуба. Мои руки налистались книг, взятых от скуки в будке араба, выдающего полотенца. Мои глаза налюбовались подводным миром, через стекло селиконовой маски. Лёгкие набрались морского воздуху. Желудок местных напитков, оплаченных наперёд и не вмеру.
Съездил в Каир. Поглядел как 23 миллиона людей управляются с дорожным движением без единого светофора. Презирая любые правила. Сигналя напропалую. Лихо пробираясь через бесконечный смог. А на прогулочном судне по Нилу я познакомился с турчанкой. Так назвал я её про себя. Она тараторила без умолку с кормчим.
Наша гондола протискивалась среди запруд из пластиковых бутылок. Нил был грязен.
В грязном балахоне и арафатке, кормчий возвышался.. Он правил стоя, одной рукой. Улыбался. Позволял турчанке бегать на бак, прыгать с него прямо под ноги смиреннно сидящим туристам. Туристы помалкивали. Русские скучали, немцы таились. Когда нильский вояж кончился, я подал турчанке руку. Но, она подала мне свой локоть.
– Мерси, – улыбнулась мне она и сошла на берег.
В её движениях были покой и ловкость.
– Мерси, – сказала она вторично, – и протянула мне руку. Не всех её пальцах блистали каменья перстней. А запястье пряталось в золоте браслетов..
– Ви из Турции? – спросил я.
– Нет, – засмеялась она, – я из Шарм-ель-Шейха.
– Но, – удивался я, – ведь там не живут женщины.
– Вот глупости, – прикрыла она ладошкой губы. И блеск перстней ослепил меня.
– Простите! – поклонился я театрально, – не знаю Вашего имени…
– Жаннетт, – склонила она сою голову на мой поклон. В её волосах, прикрытых пестрым щёлком, сорили огоньками тоже каменья.
– У вас столько украшений! – бубнил я, – и сама вы…
– Прощайте, – сказала мне Жаннетт.
– Вы разве не едите к пирамидам, – обидился вдруг я.
– Нет, – снова улыбнулась мне она, – у мёртвых нельзя искать любви. Мы уже с вами не увидимся. Прощайте!
Может быть, это смотрит на меня любовь? Вот егоза, подумал я, помахивая ей рукой. Она осталась на тротуаре, уходящем за борт автобуса.
Пирамиды были страшны. Трущобы окраин Гизы, копошились почти у самого сфинкса… Толпы народа напоминали муравейник. И, казалось, ветер из пустыни гудел нечеловеческой речью. Лишь одинокий гриф спокойно парит над макушкой гробницы Тутанхамона. Вечность… Странно, но я думал о Жаннетт. Я представлял её то матерью фараона… То, сестрой Нифертити. То, даже, жрицей Клеопатры… Экие глупости заполняли мои, разогретый африканским солнцем, мозги.
Глаза Жаннетт, яркие, горячие, чёрные. Волосы Жаннетт, такие же черные и блеск украшений в них. Губы Жаннетт, прикрытые ладонью, и блеск камней её перстней. И сама Жаннетт… Неужели меня ещё можно отравить взглядом и уйти?
Мои африканские завершались. Последнюю ночь я вышел на «Намама Бей». Выискивал сувениры для друзей, подарки родным. Тут сияли лампы и стлался дух шиши.
– Привет,– молодой араб, с узкими бачками, горящими глазами взирал на меня, – Как дела?
– Сори, – ответил я, – ай андестент ноу!
Парень на секунду опешил. Но, тут же улыбнулся:
– Нет, ты, брат русский!
– Почём угадал?
– Так. – пожал он плечами, – Я в России, в университете учился. У меня жена русская.
– Понятно.
– Пойдём, брат, – улыбается араб, – ко мне в магазин. Я торгую парфумами и маслами.
Мы зашли в переулок, ведущий к морю. Поднялись боковыми ступеньками на второй этаж. Из раскрытых дверей крепко шибануло шишей, и взору открылась комната в сизоватой дымке.
– Курнём, брат? – посоветовал мой поводырь.
– Нет.
– Может, травки надо?
– Нет.
– Замутим, брат!
– Нет.
И я уже собирался уйти, но, меня окликнули по фамилии.
Я обернулся.
И увидел Прохора Журбу.
…Когда нас сбили, последнее, что видел я – лицо штурмана Журбы. Из под его шлема ещё текла струйка крови. И он, склонившись надо мною, открывал рот, суживал глаза, и тряс меня. Но я ничего не слышал. И ничего тогда не чувствовал. Это было давно, когда мы ещё защищали чужие земели… Выйдя из госпиталя, я зарекся и ногой ступать на Восток… Но как напрасны наши клятвы…
И, вот, спустя тридцать лет, я подходил к Прохору.
– Выжил-таки, – улыбался он, но глаза его слезились. Слезились и мои. Наверное, от дыма шиши, висевшего вокруг нас.
Мы обнялись. И долго ещё араб с узкими бачками, смотрел на нас, молча. А мы стояли, прижимая друг друга к своим пятидесятилетним сердцам.
– Эй ты, брат, – щелкнул двумя пальцами Прохор арабу, – а сообрази нам выпить. И не мешкая, Прохор всунул в ловко подставленную ладонь хозяина смятую двадцатидолларовку.
– Присядь, – обнял меня снова за плечи Прохор, – это ж надо, встретились. И где?
– В Караганде, – пытался я смахнуть слезу незаметно.
– У арабов… Как здорово! Жизнь, брат, прекрасна!
– Живому всё хорошо, – развёл я руками, – надо же!
– Ты чего здесь, отдыхаешь? – суетился Прохор.
– Ну, не дрянь же эту курю.
– А я, – он расхохотался, – представляешь, – я тут женюсь, выпалил он, сверкая глазищами.
– Да, ну!
– Точно. И на арабке. – Прохор откинулся на лежаке, – красавица, Жаннетт звать.
– Как?
– Жаннетт, – повторил он, наморщив лоб, – а что? Не типичное для них имя? Ерунда! Я её люблю, понимаешь? Она меня любит. Что ещё надо. Она уже того, – Прохор обрисовал полусферу над своим животом. Поехала в Каир, к родственникам. Что-то там в паспорте отметить.
В ту ночь мы не могли наговориться. Не могли напиться. Не могли расстаться вот так, запросто. Мы вспоминали прошлое, – ту нашу жестокую и милую жизнь. Прохор сделал свой бизнес в авиаконцерне. Теперь, всё сильнее блестя глазами, намеревался приобщить к этому делу и меня. А я думал о Жаннетт… Неужели та, встреченная мною на Ниле – его невеста? Меня подмывало сказать Прохору об этом. Но, однажды я приучил себя не высказываться сразу… Таить с в себе тайну – мне казалось – высшее из умений мужчины. И я промолчал.
Мы обменялись адресами на табачной обёртке. И, даже как-то буднично расстались.
На рассвете таксист-бедуин в сине-белом авто доставил меня в аэропорт. Помню, меня ещё донимали тамошние мухи, пока голова моя и тело приходили в состояние предполётного покоя, с тем что бы раствориться в облаках, во чреве блестящей железной птицы, уносящей меня из лета в зиму. И лёгкая дрожь золотого похмелья была моим спутником.
А перед новым годом я получил от Прохора письмо. Оно было в крепком конверте, широком, из прекрасной кремовой бумаги. Обклеенный причудливыми марками и изувеченный штампами, конверт тот смотрелся солдатом, храбро и стойко исполнившим свою миссию… Я вскрыл его купленным в Египте ножом.
Прохор писал тем размашистым почерком, которым пишут больные или пьяные. Написал он всего две строчки. Они шли, словно в пике, вниз от верхнего левого угла.
«Брат, как здорово, что мы встретились. И как ужасно всё! Ведь каких только глупостей не натворит немолодой уже человек, когда влюбтится…
Я купил квартиру на берегу Красного моря, с собственным бассейном. Так что, приезжай, поплаваем!
А, вот Жаннетт замела полиця в Каире. Кладу вырезку из местной прессы. Посмейся над другом или посочувствуй… Нарочно не придумаешь… Ну, будь здоров!»
Я развернул, сложенный вдвое клочок.
Пестрил заголовок: «Египетская полиция арестовала роковую красотку». А под ним текст: «Арестовали сердцеедку после того, как она пыталась поменять свою фамилию (от якобы бывшего мужа) на фамилию нового спутника жизни. При проверке выяснилось, что она пользовалась невероятной популярностью у представителей сильного пола и за десять лет смогла одурачить пятерых мужчин, с каждым из которых она заключила законный брак. Более того, от одного из «супругов» женщина родила троих детей.
По словам самой «многомужницы», она очень быстро охладевала к своим спутникам, поэтому без объяснений бросала их и переезжала в другой город, где находила новую любовь.
По мнению любвиобильной барышни, попалась она лишь из-за того, что решила изменить фамилию, доставшуюся ей от первого супруга, так как в пероспективе её ждал отъезд с новым избранником за границу.
Теперь разоблачённой грозит тюремное заключение».
По обратной стороне статьи летели самолёты в небе над Шарм-ель-Шейхом. Там открывался очередной международный авиасалон. А за моим окном тихий снег засыпал мою грусть.