Неистовая глава 4
В саду Хельга облюбовала себе укромные уголки. В самом дальнем конце под сливами устроила себе шалашик. Гулять на улицу она пока не ходила, дичилась местных ребятишек, хотя в щелочку частенько подглядывала за их играми у сараев.
Как раз на их бывшем участке были установлены сараи, принадлежавшие совхозным, жившим в двухэтажках. Уже целые три двухэтажки были заселены, а еще четыре строились. Вот им и выделили землю под огороды, на дальнем участке у леса, и под сараи с погребами на бывшем отцовом участке.
Потом рядом с сараями у рачительных хозяев появились и гаражи.
Их бывший погреб достался как раз вдове того погибшего лесника. Но так как отец был не виновен в его гибели, убийц нашли, то они с этой женщиной дружили, он даже ей помогал. У нее осталось двое детей, вот их-то отец и помогал поднимать.
А дети местные часто около этих сараев играли и Хельге были интересны их игры, но страшило то, что она этих ребят не знает.
Но ей совсем не было скучно. Ей нравилось забираться на сеновал над хлевом. Там вкусно пахло сеном и туда тонкой струйкой поднималось тепло и дух животных. Как ни странно, здесь он не был неприятен, а напротив как-то тревожил и волновал, и одновременно обволакивал каким-то домашним духом.
Почти все свои игрушки Хельга перетащила на сеновал или в шалаш и там с ними играла. Брат Мишка убегал по своим делам в кружки, в школу или в клуб, а то с ребятами в лес. Ну на то он и был постарше, да и жил здесь всегда, а значит знал здесь все и вся.
Мать однажды попросила его взять с собой Хельгу, но он категорически отказался «ты что, мам, да меня ребята засмеют, с малявкой нянчишься». И убежал, а Хельга затаила обиду, хотя вслух сказала, не больно-то и хотелось. У меня своих дел полно. А ведь хотелось, очень хотелось.
У бабки с дедом она тоже не бывала, после одного раза, когда погостив там с братом, пока бабка копалась в огороде, а дед с отцом возились с заливкой цементом ямы для погреба, она не обшарила все бабкины шкафы, сундуки и коробочки.
Так ей все было интересно, хоть и говорили ей сто раз, что чужое трогать нельзя. Да какое ж это чужое, если бабка родня.
В одной из коробочек обнаружила она красивую брошку, белого металла с чернением и крупным багровым камнем. Камень будто бы светился изнутри, даже лучше, чем стекла в террасе. От него исходил мягкий теплый завораживающий свет.
Вот Хельга и решила, раз в коробочке валяется, значит никому не нужна, а ей она очень даже глянулась. Как-то незаметно для себя Хельга осторожно опустила брошку в кармашек.
Никому ничего не сказав о своей находке, она спрятала ее под подушку в своей кровати и по вечерам, перед сном, при свете ночника подолгу любовалась отсветом красного камня. Он грел ее и уводил в сказку, Хельга воображала себя принцессой, а брошку своим самым бесценным украшением.
Скандал разразился через неделю. В клубе был концерт и старики собрались на него. Было это аккурат под 9 мая, которому и был посвящен концерт. К тому же там должны были выступать и школьники и Мишка в том числе, должен был читать какой-то стих.
Старики наряжались к празднику на своей половине, родители и Хельга на своей. Бабка Дуня в клуб не шла, она часто хворала последнее время. Как потом уже взрослая Хельга поняла, тосковала по своему родному углу. Здесь, как она часто приговаривала, она живет из милости.
И вот в самый разгар сборов в дверь постучали и вошла бабка Катя. Как всегда прямая и чопорная, она остановилась столбом в дверях, не желая проходить дальше порога и тихо произнесла «Пусть твоя воровка вернет мою вещь». Мать, вплетавшая Хельге ленту в волосы, неожиданно дернулась, причинив Хельге боль, и звенящим голосом спросила – Вы о чем? – О ней вот, – указала перстом бабка на Хельгу – о добытчице и шпионке твоей. Она украла мою фамильную брошь. Пусть вернет.
Все застыли в молчании, мать как выброшенная на берег рыба глотала воздух, не в силах ничего сказать. Мишки дома не было, он уже убежал заранее в клуб. Отец повернулся к Хельге – Это правда, ты взяла что-то у бабушки?
Хельга отрицательно замотала головой, не в силах произнести ни слова и не желая признаваться, чтобы брошку не отобрали навсегда.
Мать же, пристально посмотрев на Хельгу, метнулась в ее комнату. Хельга хотела побежать за матерью, но отец, словно что-то почуяв, перехватил ее за руку.
– Я еще раз спрашиваю, ты брала что-либо у бабушки?
– Брала, брала – проскрипела, как показалось Хельге бабка – не только брала, а все вверх дном перевернула, всюду пошарила, шалопутная она у вас растет. Не выучишь сейчас, Степан, хлебнешь с ней горя. Ишь волчонком смотрит, ненавидит всех, а вы ей потакаете.
В этот момент из комнаты Хельги вышла растерянная мать, в руках у нее была злополучная брошка. Надо же, докопалась, зло подумала Хельга, предательница.
Мать с извинениями протянула брошь бабке, та ни слова ни говоря забрала свою вещь и ушла. А мать стала снимать праздничное платье и накинула халат, со словами – мы никуда не идем.
После этого она чуть не полчаса читала Хельге нотацию о том, какая она черствая и бездушная, лживая и неприятная девочка. Я никогда не думала, что ращу воровку, сказала она.
Хельга разрыдалась, но не от того, что ей было стыдно, а оттого, что у нее отняли такую прекрасную вещь. Отец пытался ей объяснить, что это у бабушки память от ее матери, что брошь очень дорогая, серебряная, тонкой работы и камень дорогой, рубин называется.
И вообще нельзя лазить по чужим вещам, нельзя забираться в чужие шкафы и шкатулки. И много еще чего, но Хельга упрямо ревела и жалела о потерянной вещи.
А бабка конечно ушла с дедом на праздничный концерт, еще бы, там ее внук любимый выступал. А Хельга чужая, ее никто не любит, потому что она приемыш. Весь вечер она проревела бессильно в своей комнате, куда ее отпустили после нотаций, и уснула вся в слезах.
А когда на следующий день сунулась зачем-то к старикам, бабка развернула ее за плечи на пороге и грозно сказала, ворам сюда вход заказан. А Хельга злобно выкрикнула вслед захлопывающейся двери – Ну и ладно, не больно то и хотелось, а ты, а ты, старая кулачка.
И убежала. Это от Мишки она слышала, что отцовы родители были кулаками и их раскулачили. Кто такие кулаки, спросила Хельга, и брат ответил, враги народа, мы по истории проходили. Они хлеб от людей прятали и других эксплуатировали, а потом Павлик Морозов на них донес и их раскулачили.
Что значит эксплуатировали, Хельга не поняла, но видимо, что-то плохое, так брат рассказывал. И сейчас она со злости крикнула это бабке.
Теперь она ощущала себя этим самым народом, а бабку злобным кулаком. Бабка приоткрыла дверь и зло сказала, иди, иди отсюда, злое семя. И тут Хельга испугалась, вдруг бабка отцу расскажет про ее выходку. И ведь рассказала, вправду рассказала. И это был первый и последний раз, когда отец налупил ее ремнем.
Все то время, пока они тут жили, мать таскала Хельгу с собой в школу. С бабкой Дуней, впавшей в ступор и без конца болеющей, не оставишь, бабка Катя ее брать не хотела, а в садик обещали взять только с осени, если места будут. Так что полдня Хельга проводила в школе, сидя под учительским столом, играя со своей куклой и слушая строгий громкий голос матери.
В такие моменты она еще больше ощущала чуждость матери. Та была строгой и неприступной, дети сидели на уроке как вкопанные, а отвечали четко и громко. Так она требовала. Изучали они математику, Хельге это было скучно и непонятно, и она иногда даже засыпала под столом.
А потом было лето, жаркое лето, и впервые они пошли на речку. На реке было два подходящих места для купания. Одно звали лягушатником и туда детей отпускали даже одних. Там было достаточно мелко и совсем не страшно. А взрослые ходили купаться в другое место, много дальше. Там было глубоко и стояла вышка с трамплином. Самодельная пониже для детей, повыше для взрослых.
Когда с родителями, то ее брали туда и она, отлично плавающая и нырящая, наслаждалась своим триумфом. Никто из детей так не умел, и многие пытались ей подражать. Здесь она была королевой. Здесь же и перезнакомилась с деревенскими детьми и наконец-то подружилась.
Теперь ее редко когда можно было застать во дворе, она пропадала на улице с ребятишками. В силу своей бесшабашности она вскоре стала заводилой среди сверстников и вместе с ними где только не побывала за это лето и чего только не потворила. Правда, все ее проделки оставались неизвестными дома, только если она творила их подальше в полях или в лесу.
А то, что творилось в самой деревне, почему то становилось известно родителям даже раньше, чем она доходила до дома. Она не понимала, что в деревне все глаза неустанно следят друг за другом, а все языки непременно спешат «порадовать» родителей.
Поэтому частенько бывало ей читали нотации, ставили в угол или не отпускали гулять. Потом она научится ловчее прятать свои проделки, чтобы попадало другим, а она оставалась в стороне. Этим талантом Хельга обладала в совершенстве.
Лето пролетело и Хельга пошла в детский сад, где ей сразу не понравилось, но приходилось смиряться и притворяться. Не понравилось, что все по расписанию, что опять занятия, это подготовка к школе, что опять нужно читать. А этого Хельга не любила, но выполняла все, что велели. Нужно было делать вид послушной паиньки, и она его делала.
Год в саду пролетел незаметно. Тем более что вечерами она гуляла со своей компанией и тут можно было быть самой собой, так что все компенсировалось. Потом снова было лето.
Поездка в Москву в Детский мир, опять неделя у отцовых родственников. С детьми их Хельга никак не могла подружиться. Хоть и были они близки по возрасту, но у них были совершенно другие интересы.
Ее двоюродная сестра ровесница, занималась музыкой и играла на фортепьяно. Хельге казалось, что она задирает перед ней нос. А она просто была тихой и застенчивой девочкой и шумные Хельгины забавы ее не интересовали.
Вторая девочка постарше ходила в художественную школу, и после того как она показала рисунки Хельге, та, разозленная ,что эти рисунки лучше чем у нее, просто взяла и разорвала лист, сказав, что это получилось нечаянно. Девочка ничего не сказала, но теперь прятала от Хельги свои работы и старалась не общаться. Так что дружбы не получилось. Ну и не надо, злобно думала Хельга, больно вы мне нужны, я все равно и умнее и красивее вас.
Вернувшись их Москвы, она хвасталась своим деревенским друзьям приобретенными покупками, но оказалось, что и с ними тоже ездили в Москву и им тоже всего накупили. Это стало даже неинтересно. Надо же, не одна она такая особенная.
А с первого сентября Хельга пошла в школу вместе с матерью и братом. По дороге она выслушала гору наставлений о том, как следует учиться, как вести себя в школе, что она дочка учителя, а значит должна учиться и делать все правильно и лучше всех, чтобы не позорить мать и служить всем примером.
Хельге не хотелось быть примером для всех и сознавать свою ответственность за звание дочки учительницы, но так не скажешь и она возражала матери мысленно, про себя. А вслух отвечала, да, мамочка, конечно мамочка, я понимаю мамочка.
НЕИСТОВАЯ Глава 5
Школьные годы – их Хельга не любит вспоминать. Нет, не то что все в них было плохо. Училась-то она легко и не потому, что нужно было соответствовать, а просто давалось ей все без особого труда, само в руки шло. Память ли у нее была хорошей или способности.
Труднее всего психологически дался первый класс. Мать в своем воспитательном раже чуть не отбила ей охоту заниматься.
До сих пор Хельга с ужасом вспоминает эти методы, хотя потом так же безжалостно применяла их к дочери. Правда, без того успеха, какого достигла мать. Отбила дочке охоту учиться, напрочь отбила.
А делала мать так. Если Хельга допускала описку по невнимательности или обводила неверно написанную букву поверх, мать, проверявшая тетради ежедневно, педантично, тут же демонстративно рвала тетрадь, клала перед ней новую и заставляла переписывать всю тетрадь, а не только сегодняшнюю работу, заново.
А ведь иногда полтетради было уже исписано. И не дай бог здесь ошибиться еще раз, все начнется снова. Иной раз часов до одиннадцати, а то и двенадцати ночи, сидела пыхтела.
Борьба эта в итоге закончилась тем, что Хельга поняла, лучше здесь и сейчас не отвлекаться и постараться, чем вновь и вновь переделывать работу под надзором инквизитора.
У матери была книга по взращиванию и воспитанию детей. Что уж она там вычитывала, Хельга не знала, но воспитание ее не вызывало в ребёнке ничего, кроме тихого упрямого протеста и записывания на счет обид, новых и новых.
Хорошо хоть стихи учить Хельге удавалось быстро и легко, а то бы и этим мать ее допекла. Читать Хельга не особенно любила, но нужно было проявлять прилежание, чтобы не нарываться на материнские упреки, и она прочитывала от корки до корки те книги, что полагались по школьной программе, ведь мать в любой момент была готова задать вопрос по содержанию или по любому отрывку. А так быстро оттарабанишь и свободна.
Вообще Хельга старалась как можно меньше контактировать с матерью. Этому способствовало и то, что мать теперь была завучем старших классов, помимо преподавания, и парторгом школьной партячейки.
Так что занятость большая, к тому же и партсобрания, и конференции учителей, и курсы повышения квалификации. В общем, можно было улизнуть из-под материнской опеки.
Но зато в свободное время мать дорывалась до муштры по полной программе. По мере взросления Хельги возрастали и нагрузки по дому, ложившиеся на ее плечи. Теперь ей приходилось и драить пол, и мыть посуду, и полоть огород.
Хорошо, что за водой на колодец ходил отец, а для огорода им провели водопровод летний, времянку. Так что в этом облегчение было. А потом отец построил душ в огороде, и если в холодное время они ходили мыться в баню, то в летнее прекрасно обходились душем у себя во дворе.
Отец, он вообще рукодельный, вон погреб они с дедом сделали, а над ним целые хоромы возвели, там теперь летом Мишка жить стал, чтобы значит не жарко и не тесно в доме. А ведь летом то отцовы сестры с детьми нагрянут, то материны приедут. Полон дом набьется.
У деда на половине в террасе чулан, так его тоже под комнату переоборудовали на лето. Обычно отцова родня чаще на дедовой половине и располагалась, а материна только у них. Так что есть где развернуться.
Дед еще гараж к хлеву пристроил. Мотоциклом обзавелся. Всей деревней обнову обкатывали. Урал с коляской, голубой, красивый. Хельгу теперь отец часто в лес, к себе на работу катал. Пока он там делами занимается, она ягод да грибов наберет.
Ходит только с компасом, боится потеряться, а за компас у нее пять по географии было. Она быстро обращаться с ним обучилась. Компас у нее отцов, отец его с фронта привез, трофейный, немецкий. А еще часы самолетные тоже немецкие трофейные. И ходят исправно, ни на минутку не отстают.
И еще у отца пистолет наградной. Он его в сейфе прячет, но Мишка нашел, куда дед ключ ныкает, и показал пистолет Хельге. Хельга его в руках подержала, чуть не выронила. Тяжелый такой и холодный.
Она потом часто, когда одна дома бывала, сейф открывала и пистолет брала. Встанет перед зеркалом, пистолет нацелит, двумя руками вцепится, но курок нажать боится, вдруг пальнет. Так для воображения только брала, а потом обратно в тряпочку завернет и на место сунет. Отец так ни разу и не прознал.
Когда Хельга уже в 7 классе училась, у нее первая любовь случилась. Стала она тайком на свиданку бегать. Любовь ее тоже Мишкой звали.
У них в деревне, как и во многих деревнях, почти все мальчишки на один манер названы. В школе больше всего Мишек, Димок, Сережек и Лешек. Словно сговорились все матери. Ну и конечно всех по кличке вдобавок звали, а то ведь запутаешься, о ком говоришь.
К чьему имени прозвище по улице давали, к чьему по росту или по привычкам. Ее Мишку, брата, командиром звали. А парня, с которым Хельга встречалась, Мишкой Смоленским, он на Смоленской улице жил. Там еще Мишка длинный и Мишка коротышка были. В общем, различали как-то.
Так вот с Мишкой она, то на курган, к могилам героев воинов, там захороненных уйдет. Прямо чуть ниже места захоронения углубление небольшое есть, оттуда известняк водой вымыло, что-то вроде пещерки небольшой образовалось, вот они там посиживали частенько. Ну поцелуйчики конечно, обжимашки, как без этого.
Или к речке уйдут, там по берегу погулять так хорошо. Мишка кувшинок ей нарвет, сплавает. Так здорово потом перед девчонками хвастаться. Либо за деревню к конюшням совхозным уйдут.
Так вот один раз до темноты и загулялись. А когда уже к улице подходить стали, мать навстречу идет. Видно, уже все село обежала, разыскиваючи. В руках у нее ремень отцов, волосы разметались, глаза тоже молнии мечут. Вот тут Мишка и спраздновал труса. Бросил Хельгу, в ближайший двор нырнул, они как раз по Смоленке, шли и задами к себе побежал, а Хельга наедине с матерью осталась.
Мать по полной программе оторвалась. Ремнем лупешит, вперед гонит и кричит, чуть не на всю деревню «Ах ты, шлюшка малолетняя, мать позорить, по задворкам с парнями тереться, я тебе покажу женихаться, ты у меня узнаешь почем фунт лиха».
Хельга сломя голову от нее бежала и ревела, от боли, от обиды, от позора и от злости на Мишку, что бросил ее и сбежал. Так ее первая любовь бесславно и кончилась. До конца лета мать ей гулять выходить запретила, Дома в черном теле держала, да работой загружала.
А бабка, отцова мать, рада была. Это Хельга по выражению ее лица поняла, по усмешке на нем. У, старая грымза, думала Хельга, отомщу я тебе. А вот отомстить то не вышло.
Дед в это лето умер. Тихо как-то, незаметно. Вроде и не болел, и дела справлял исправно. Но вот ввечеру закончил с норками возиться, клетки чистить, присел возле хлева, а когда бабка пошла его ужинать звать, он мертвый на завалинке лежит.
Бабка заголосила, все выбежали. Потом полный дом народа на следующий день набилось. И Московские приехали и Воронежские и Тамбовские. Столько родни оказалось, Хельга даже не знала, что их столько. Человек пятьдесят собралось, не меньше.
Разместили их напротив в лесничестве. Там полдома семья занимала, вторую половину контора. Вот в конторе на три дня и разместили.
Сами похороны и поминки Хельге смутно запомнились. Она сама не горевала, да и возможность у нее появилась на время к подружке сбежать. С хлопотами и заботами всем не до нее. А она и рада, чем на кладбище тащиться, больно ей это нужно, лучше с подружкой посидеть. И ночевала тоже у нее же, мать договорилась. Дома все забито.
А после похорон все стали разъезжаться, отцу сказали, что девять дней и сороковины дома отметят, не поедут в даль такую, да и работать всем нужно. Воронежский брат отца, мать, бабку Катю, с собой увозил. Так вот бабка и съехала и половина их стала отцу принадлежать, бабка от своей доли в доме в пользу сына отказалась.
А еще через неделю и бабка Дуня, совсем уже плохая, почти потерявшая память, уезжала с Валентиной. Далеко им ехать, но она не хотела больше с Галиной жить. Никак не хотела. И остались они вчетвером на весь большой дом.
Дед дверной проем прорубил во вторую половину, Двери двустворчатые, красивые сделал. В комнате сняли часть перегородок и стала одна большая 24-метровая комната. В маленькую террасу дед дверь заделал, теперь один главный вход был, а терраска малая, просто как пристройка. Кухню перенесли в бывшую бабкину комнату, а здесь свободный коридор образовался.
Просторно в доме стало, привольно, непривычно для Хельги, но потом быстро пообвыклась и как будто всегда так было. Зато теперь она подружек к себе позвать могла, есть где разместиться свои девичьи тайны обговорить, музыку послушать. Радиола у них хорошая, пластинок много, а в комнате даже танцевать есть где. Рай.
С восьмого класса жизнь Хельги радикально изменилась. Теперь она могла ходить гулять с девчонками на танцы в клуб. Мать уже не могла ей запретить этого. 15 лет не тот возраст, чтобы удержать девчонку под своей юбкой. К тому же мать начала сдавать и прибаливать, а контроль естественно ослабился.
Если с Хельгой не случилось пока ничего страшного, то в этом, так считала она, никакой заслуги матери не было. Просто она, Хельга, после того Мишкиного поступка не доверяла никому из ребят, и считала, что сама будет решать, с кем, где и как ей проводить время.
Если в младших классах ей приходилось отчаянными усилиями преодолевать настороженность детей в отношении нее, училкиной дочки, а значит наверняка доносчицы и вредины, то потом своим отчаянным бесшабашным поведением, своими далеко не безобидными выходками на уроках, доходящими иногда до грубости учителям, она доказала, что такая же как все, и преодолела барьер отчуждения, а потом стала душой стайки девчонок и заводилой во всех мероприятиях.
А то, что училась она хорошо, только добавляло ей авторитета в глазах сверстников, у нее всегда можно было списать домашнее задание. Она не жмотилась. Более того, привычка незаметно обшаривать все и лазать от любопытства в потаенные места позволила ей не однажды подбросить ребятам решение контрольных.
Она углядела, что мать некоторые школьные бумаги приносит домой и прячет в сейф. Как правило, это случалось после материных поездок в Можайск на совещание.
Полюбопытствовав однажды, что это за бумаги, она обнаружила варианты контрольных по математике с листом ответов. Ну и конечно не преминула переписать и задания, и результаты, а потом подсунуть одноклассникам.
Работу в тот первый раз написали на отлично все, даже завзятые отстающие, и мать долго недоумевала, как это могло получиться, ведь она строго следила за всеми, особенно за некоторыми во время контрольной, чтобы не списывали. Когда это повторилось в следующем месяце, мать насторожилась. Тем более что задания домашние по теме эти ученики по-прежнему не вытягивали даже на тройку.
В третий же налет Хельги на сейф она была поймана с поличным. Разразился скандал. Мать кричала, что она преступница, что она таким образом подводит и ее и своих друзей, ведь знаний у тех не прибавляется, а оценки, полученные ранее, придется аннулировать. Мать обвиняла Хельгу во всех смертных грехах, а Хельга, сначала молчавшая, затем отнекивающаяся, в конце концов загнанная в угол, вдруг неожиданно для самой себя выпалила «ненавижу тебя. Ненавижу. Ты никого не любишь, ты всех ненавидишь и тиранишь. А все потому, что я чужая, ты меня усыновила».
Мать сначала опешила, замолчала и смотрела на Хельгу широко раскрытыми глазами, прижав руку ко рту. Потом, видимо, осмыслив слова дочери, закричала в ответ: «Что ты несешь, кто вбил тебе в голову подобную чушь. Я все силы кладу на то, чтобы вырастить тебя человеком. Мы ни в чем тебе не отказываем. Ты одета как кукла, тебе только птичьего молока не хватает. Посмотри, отец горбатится, я стараюсь для вас, а ты? Ты только делаешь гадости исподтишка, врешь, ленишься, постоянно ищешь виноватых. Ты изо всех хочешь сделать прислугу, всеми манипулируешь. Как тебе не совестно. Если ты и дальше будешь так жить, то кончишь плохо. Помяни мое слово. И не обманывай, что тебя не любят. Не любили бы, не заботились так о тебе. Ни у одной подружки нет того, что есть у тебя. Отец тебя избаловал. Пора прекращать это. Я с ним поговорю».
– Да, да-вскипела Хельга – поговори, настрой его против меня. Ты не мать, ты мачеха. Ты другого дядьку любила, а за отца замуж пошла. Ты изменница, я знаю. А меня в десять лет, когда в больницу отвезла, и бросила там. Я умирала от боли и страха, а ты, ты, ни разу не приехала ко мне за все две недели.
Мать стояла бледная как полотно, прижав к щекам обе руки. По ее щекам лились слезы, но Хельге не было ее жаль. Она вылепила ей всю ту сцену, что наблюдала в детстве возле дома, и мать ничего не отвечала, а потом Хельга увидела, что мать смотрит не на нее, а ей за спину, оглянулась и увидела стоящего в дверях отца.
Сколько он там стоял, что из разговора слышал, Хельга не знала, но лица на отце тоже не было. Он только сказал:
– В больницу к тебе не пускали из-за карантина. А гостинцы тебе мать или я привозили постоянно. Ты же их ела. А теперь иди к себе и не суйся к нам. Нам нужно поговорить с матерью.
Хельга выскочила из комнаты и закрылась в своей комнате. Бросившись на постель, она разрыдалась. Но не из-за матери. Она жалела себя. Она была рада, что наконец-то смогла все сказать этой ненавистной женщине, но плакала, что она такая несчастная и ей некуда уйти из дому, а придется терпеть их.
Некоторое время после ссоры в доме царила атмосфера, словно здесь жил тяжело больной человек. Отец стал частенько приходить домой пьяненьким, мать боялась говорить о чем-либо с Хельгой, отделываясь односложными предложениями, давая ей задание на день.
В школе она отказалась от их класса, передав его другому учителю. Видимо, не хотела видеть Хельгу лишний раз и контактировать с ней. Часто Хельга ловила на себе ее какой-то затравленный взгляд, но мать поспешно отводила глаза, как только замечала интерес Хельги.
Потом случилась гадкая сцена ревности между отцом и матерью, когда она, не выдержав его пьяных выходок и упреков, запустила в отца большим ножом для рубки капусты. Нож чудом пролетел мимо отца и впился в дверь, выщипнув из нее большой кусок древесины, он тяжело рухнул на пол. Мать испугалась, а отец видимо тоже, так как моментально протрезвел.
Больше он не пил, а мать не скандалила. Видимо, они поняли, к чему это может привести, и остановились оба. А вскоре мать начала болеть. Что-то с почками.
НЕИСТОВАЯ Глава 6
Восьмой класс Хельга закончила с двумя четверками, остальные пятерки. Одна из них по литературе, но не за знание предмета, а за срыв занятий и пререкания с учителем.
Хельга явилась в школу накрашенная, с ярким маникюром и завивкой. Преподаватель настаивала, чтобы она покинула класс и привела себя в порядок, а Хельга упрямо отказывалась, требуя признания своего права на взрослость. После долгих пререканий учительница пошла за директором. Кончилось тем, что ее под надзором заставили все смывать, развивать и приводить себя в порядок.
Половина урока была потрачена впустую и тему не успели разработать. По вине Хельги, разумеется. Вот за это ей и снизили оценку. Вторая по физкультуре, от которой Хельга старательно отлынивала, под разными предлогами, хотя и выполняла нормативы. Ну не любила она физ-ру, после которой ото всех несло потом и перевозбуждением.
Потом был выпускной, который они до 12 ночи провели в школе, небольшой сладкий стол и танцы. А потом пошли всей компанией, за исключением нескольких человек, на речку. Ночное купание, сидение у костра с магнитофоном, под песни зарубежных исполнителей. Но чего-то явно не хватало, хотелось остроты ощущений.
Посовещавшись, послали двух ребят к знакомой тетке в двухэтажку за самогоном. Те обернулись быстро и притащили три бутылки самогонки. Пустили их по кругу, прикладывались прямо к горлышку, поочередно. Несколько девчонок отказались, не пьем, мол. Но Хельга отказываться не стала. Первый глоток обжег горло до слез, но потом пошло легко и свободно. Она еще пару раз приложилась на очередном круге.
Настроение поднялось, все стало казаться легким и простым. Мир чуть-чуть кружился перед глазами, но стал более радостным. Голоса развязались, посыпались скабрезные анекдоты, которых в обычное время стеснялись. Но сейчас море было по колено.
А вслед за языками развязались и руки. Хельга млела в чьих-то объятиях, беспрестанно смеялась, целовалась, отпускала колкости. Потом мир уплыл, Очнулась она под утро, в одном лифчике, в объятиях парня. В эту ночь она лишилась девственности, но ни о чем не жалела. Пора было начинать взрослую жизнь, кровь кипела.
Не став будить парня, Хельга наспех привела себя в порядок, ополоснулась водой из реки и отправилась к дому. Когда и куда разбрелись остальные одноклассники, ее не волновало. Тихонько пробравшись к себе в комнату, еще только начинало светать, она нырнула под одеяло и снова заснула.
Проснулась в полдень, с сильной головной болью, сказывался прием алкоголя. Хельга сбегала на двор, сорвала с ветки недозревшее яблоко и громко смачно надкусила его. Во рту сразу стало легче и приятней. Угрызений совести она не испытывала, считая, что все прошло замечательно и взрослый мир не так страшен, а где-то даже и приятен.
Мишки уже дома не было, он к тому времени уже дослуживал в армии и скоро должен был из нее вернуться, осенью его ждали. Ни мать, ни отец не допытывались у Хельги, когда она пришла и где была. Видимо, оба спали в момент возвращения Хельги, и она тихо радовалась, что все обошлось без скандала.
Потом на семейном совете решали, что делать дальше, оканчивать десятилетку или поступать в техникум. Хельга не проявляла особой инициативы, ее ни к чему не тянуло, она еще не определилась, чего хочет в жизни. Некогда ей было думать о таких пустяках. В итоге решили продолжать пока образование в школе, а там время покажет. Тем более с хорошими оценками и знаниями ее гарантированно брали в девятый класс.
Хельга расслабилась, впереди целое лето, а значит целое море удовольствия.
Мать попала в больницу, у нее случился очередной приступ. Увезли ее не в районную, а в областную больницу, и отец стал по три раза на неделе ездить в Москву, а Хельга чувствовала себя полной хозяйкой жизни, ни перед кем не отчитывайся, не напрягайся, гуляй не хочу.
Пока мать лежала в больнице, ей делали диализ почек и лечение проводили, отец мотался между работой и поездками к жене; огород зарастал бурьяном. Хельга не проявляла рвения к занятиям хозяйством. Даже еду не готовила. Не приучили ее к этому, не любила она стряпню. Обходилась сухомяткой, овощами, бутербродами и фруктами прямо с дерева. Что еще нужно молодому организму.
Была Хельга необыкновенно стройненькая, ладно скроенная. Точеная фигурка, с гибкой талией, хорошо развитой грудью, довольно широкими бедрами, дополнялась крепкими стройными ножками, на которых не выступали колени, как у кузнечика. Они были округлые и мягкие на взгляд.
Не торчали косточки на лодыжках. Лодыжки полненькие, обтекаемые, ступня узкая, с высоким подъемом и красивой формой. В общем, девочка-картинка, так что мальчишки крутились вокруг нее хороводами. Отбоя от кавалеров не было, но Хельга играла ими, как кошка мышкой, заставляя добиваться чести хотя бы пройти рядом или удостоиться танца.
Мать всегда повторяла, вот если бы к твоей внешности тебе бы доброты и сердца побольше, а Хельга недоумевала, с чего бы так говорить, разве она злая и бессердечная? Вон и подружкам помогает и жалеет всех, ну а что не доверяет никому и себе на уме, так это извините, к доброте и сердечности отношения не имеет.
Это просто она трезво смотрит на мир и его ценности. А как же, она не романтическая дурочка, принца на белом коне ждать не будет, на сказку об алых парусах не поведется. Нет, она сама свою жизнь обустроит, сама своей цели и мечты добьется, с открытыми глазами, а не розовыми соплями.
Так что все лето Хельга провела вне дома, с раннего утра до позднего вечера пропадая с двумя задушевными подружками, в сопровождении часто сменяющихся кавалеров. Они пристрастились прикладываться к спиртному.
Правда, не к самогонке, ну ее, от нее голова трещит, а к вину или пивку. Пиво чаще всего. Его в бочке в розлив возле магазина продавали. Девчонки ожидали за углом, пока ребята брали пиво в бидон, а потом шли все вместе на речку или в пасмурные дни в заброшенные сараи на краю села. Там раньше старые коровники были, теперь в новое место ферма перебралась, а в сараях этих сено раньше хранилось.
Оно и сейчас там догнивало, остатки. Вот на этом сене они и пристраивались. Случалось иногда, попарно разбредались по разным сараям, в любовь поиграть, как они выражались. А что, дело молодое, не держать же в себе, да и кому вред от этого, только удовольствие.
Зато потом осенью сколько наслаждения было вспоминать пережитое, впечатлениями на переменках делиться, обсуждая достоинства и недостатки кавалеров.
С началом учебного года и наступлением осени их прогулки прекратились. Мать уже дома была, отец послеживал, особо не разбежишься. Правда, несколько раз удалось ей обмануть бдительность родителей. Дождется, когда они улягутся, и давай бог ноги, сбежит на свидание ночное. Пока еще пора лета бабьего.
Да и во время любви холода не замечаешь. А потом крадешься домой. Хельга приспособилась, у ворот лавочка стоит, возле нее колода спиленная лежит. Она под этой колодой плащик прятала.
Идет домой поздно, плащик накинет, согнувшись проберется, а потом распрямившись на крыльцо. Мать часто не спит, спросит, ты откуда, а Хельга заспанный вид изображает, волосы словно только из постели встрепаны, отвечает, да я на двор бегала. И мать верит.
Под самые осенние каникулы вдруг обнаружилось, что Хельга беременна. Тошнить ее по утрам начало, выворачивать. И есть ничего почти не может, с души от вида пищи воротит. Мать первая все поняла. Ох и слез и крику было и упреков град. Да кричи не кричи, а поправлять дело нужно. Вот на самые каникулы отец ее в Москву повез, там тетка ее в больницу пристроила, аборт сделали.
Хватила Хельга с этой операцией лиха, да и проклятий от родни и унижений к боли и стыду вдобавок натерпелась. Возненавидела их. Ишь, правильные да праведные, знаем мы вас, сами не лучше, а туда же, упрекать. Да кто вы есть, думала про себя Хельга, но вслух пока высказываться не решалась. Ничего, придет время, я вам всем отплачу, думала зло Хельга.
Вернулась в деревню, все чин-чинарем, никто ни о чем не догадывается, так Хельга думала, да по селу давно уже обсуждали завучеву дочку, звали ее беспутной шалавой. Глаз-то кругом много, ушки на макушке, да и кавалеры не все скромные, многие своими достижениями хвастались перед дружками, а те дальше разносили. Так известно же, добрая слава под спудом лежит, дурная впереди бежит. Мать-то все жалели, а Хельгу осуждали.
Тут и Мишка вскорости вернулся. Возмужавший, повзрослевший и вроде как чужой даже. Ну и, как водится, по деревне пошел, по друзьям товарищам. Кто-то как и он отслужил уже, кто-то в институте учился, а на выходные домой приезжал. В общем, мальчишники устраивали. Встречи, разговоры.
А среди этих ребят и Хельгины ухажеры были. Она сверстников не жаловала, любила ребят постарше, правда, не все к ней из старших льнули. Те, которые близкие Мишкины друзья, на расстоянии ее держали. Все-таки сестра друга, табу. А те другие не только попользовались, но и похвастались брату доступностью его сестры.
Конечно стычка с братцем крепкая вышла, но Хельга постоять за себя умела и быстро его отбрила. Мол, не твое собачье дело, моя жизнь, живу как хочу. Такой фурией на него в ответ налетела, что он рукой махнул, бешеная, как есть бешеная. И отстал. А она про себя решила, что все, больше ни-ни, ни с кем здесь, раз они все такие трепачи.
А к Новому году ближе брат уехал, ненадолго, вернулся с девушкой. Служил он недалеко, в Одинцово. Вот там и с девушкой этой познакомился, Марьяной. Привез ее к отцу матери знакомить и сказать, что решили они пожениться, в Одинцово и свадьбу играть будут.
Тут отец погорячился, оскорбился, что его перед фактом поставили и без них все решили, да и мать губы надула. Отец даже вгорячах закричал, наследства лишу. А брат спокойно ответил, а мне ничего и не нужно от вас, спасибо, что меня вырастили, а добро сам наживу и себя и семью обеспечу.
И уехал с Марьяной. Плохо как-то расстались. Правда, потом помирились. На свадьбу отец, правда, с Хельгой только ездил, мать больная никуда ехать не могла. Так вот остались они втроем. А от наследства брат, как оказалось, не сгоряча, а вполне осознанно отказался. Дом-то материн был и участок на нее записан, ей как молодому специалисту его давали, когда-то.
А Мишка, оказывается, мать так до конца за предательство и не простил. Хоть и слушался и не дерзил, но себе на уме был. Потому и не хотел от нее никакой подачки. Гордый.
Мать конечно догадывалась и плакала от этого, да ничего уже не поправишь. А потом, когда Хельги уже рядом не будет, она уедет учиться в Рязань, а мать сляжет окончательно, ухаживать за ней и справлять дела в доме именно Мишка с Марьяной будут. У них уже сын родится, и она будет с ребенком и с матерью сидеть. Мать на ее руках и умрет. Но это потом будет.
Весь девятый класс Хельга вела себя примерно, даже учителя в школе дивились на нее, будто подменили девчонку. А по окончании девятого класса она вдруг объявила, что решила, кем хочет быть, и уезжает поступать в техникум. Забрала из школы документы и уехала.
Взяли ее без экзаменов. Аттестат хороший, знания на собеседовании тоже хорошие показала, так что приняли, правда, на первый курс, как если бы она после восьмого поступала, но ее это не волновало. Главное, она в большой город из глухого угла выбралась. Она решила, что встала на первую ступеньку своей будущей жизни в Москве.