Черный памятник Гектору Берлиозу на кладбище Монмартра, похороненного между двумя любившими его женщинами. Через десять лет я вновь тут, но уже без тебя. И прозвучавший тогда вопрос: «а по какую сторону лежать мне?». И мой ответ: «Решай сама, на тот момент я уже буду изучать прибрежную линию Стикса». Парировала: «Тебе так не идет вычурный персифляж». «Уж что найдешь вычурней слова «персифляж?». Конечно, мрамор не помнит твоего голоса, и эти акации, что плачут на холодные плиты осколками жемчужных опилок - тоже не вспомнят, как пахли абрикосовым шлейфом твои волосы, когда я брел за тобой, ведомый к могиле Гейне. Безусловно, что Пер-Лашез представляло больший туристический интерес, ведь там покоились более значимые для меня фамилии – Нерваль, Пруст, Уайльд, трагически умерший на операционном столе Аполлинер. Однако монетка в тот день была на твоей стороне, и даже мелкий дождь не поколебал упрямства напроказить моим желаниям.
Жаль, тот ответ оказался вовсе не пророческим. Нечего и говорить, судьба любит такие шутки. И я уже давно решил, что по правую руку. Именно ею суждено сейчас воскрешать тебя из той весны, показавшейся из кустов озера фиолетовой сирени, как нимфа на картине Врубеля. Облачное небо поддерживалось городом, что будто сам был воссоздан содержащейся в нем водой. Память, метафизический костыль, желая отдыха, вывела меня на авеню Жюно, к памятнику Марселя Эйме, знаменитому «Человеку, проходящему сквозь стену». Ты не увидела его, хотя любила рассказ о тщедушном бухгалтере, который научился преодолевать кирпичные преграды. Чтобы однажды в них застрять. Красивая метафора, только не понятно, зачем приезжие пытаются красить ему бронзовые ногти красным лаком? Извини решку, которая в тот миг была за меня – и мы пошли смотреть Замок туманов.
Помнишь улицу Мон-Сени, такое уютное кафе «Le Coquelicot», что в переводе значит «мак»? Так вот, обстановка совсем не изменилась. Заняв столик на улице, я заказал себе горячего шоколада. Жара была немилосердная, но его аромат – это твоя улыбка, которая согревала меня тем вечером, когда толпа текла мимо, спрятавшись под зонтами, а мы молчали, переглядываясь, как заговорщики, в ожидании, что из-за угла выйдет молодой Верлен и предложит тебе в ладонях душистую синюю розу, которую никто не имеет права не принять. Надеюсь, что годы спустя, преодолевая Альпы боли, ты смогла вспомнить этот образ, и поэт таки дошел, и бутон в его руках был словно только срезанный. Закурив, я зажмурился, и ты села рядом, твоя рука легла на мою руку, и голос прошептал: «Не дыми в мою сторону». А потом засмеялась. И отпила из моей чашки шоколада, обжигая кончик языка.
Мы тогда рассуждали, что важнее для отчаявшегося человека – надежда или скука? И чем противоречивей были категории, тем веселее споры. Фонари поджигали летящий сверху дождь, пахло выпечкой, ты постоянно оборачивалась, как будто боялась, что город будет украден или время, очарованное твоими глазами, пойдет быстрее, учащая пульс секундной стрелки. Не уверен, что мне удалось донести в тот момент до тебя мысль – первая способна трансформироваться во вторую, но не наоборот. Теперь я понимаю, обратная метаморфоза тоже вполне возможна. Если втиснуть в уравнение смерть, вернее ее ожидание, еще вернее – ожидание тебя за ней. Конечно, пришлось пересмотреть свои взгляды на беспросветность вечности, но это только оттого, что мы еще далеко не все друг другу сказали. И от любви. Ведь только она способна прошибить скептика. И тогда скука отчаянья перерождается в надежду, потому что по-другому никак.
В таком случае сейчас, разговаривая с тобой, спрашивая о Мон-Сени, о вкусе шоколада – я просто фантазирую? Нет, милая. Это всего лишь игра в шахматы в одиночку. Когда предпочитаешь одну из сторон, и черные всегда проигрывают. А это несправедливо, впрочем, как и рак. Расценивай это как подготовку к встрече. И по ту сторону ты точно так же сидишь в кафе с названием «Мак» на Монмартре, и готовишь собственные аргументы, и шоколад обжигает уже мой язык, и тебе даже не приходиться просить не дымить в твою сторону. И не приходится зажмуриваться.