Треснуло и разбилось

               

Было утро, тающее и зыбкое. В кустах черёмухи изощрялся соловей.
Пейзажист Царьков-Касатиков, сидел на перевёрнутом ведре и писал масляными красками  расквашенную ночным дождём улицу с лопухами и крапивой у заборов.

...Не надо печалиться, вся жизнь впереди,- негромко напевал бывший преподаватель школы искусств и кандидат в члены партии, а теперь свободный художник и монархист. Густыми мазками он переносил эмоции на загрунтованный картон.

В самом конце восьмидесятых пассажирский поезд унёс с Ярославского вокзала столицы выпускника художественного училища в одноэтажный райцентр с каменным кремлём. Царькову-Касатикову дали комнатку в семейном общежитии трикотажной фабрики. Сначала всё у него шло хорошо и гладко. Но потом перестали платить зарплату, и почти год он питался одной жареной картошкой, которую ел украденной из столовки алюминиевой вилкой. В середине девяностых городской дом творчества закрылся, молодой специалист быстро переключился, согласно рыночному спросу, на закаты с церквями-куполами,васильки в крынках, и мужичков в провинциальном антураже. Картинки всю навигацию ездил продавать в областной центр москвичам с круизных теплоходов. Такая жизнь ему нравилась. Туристы охотно разбирали эти простоватые откровения, иностранцы часто платили валютой. А вскоре любознательный интурист косяком попёр в древний райцентр, и Царьков-Касатиков перестал мотаться в область. Теперь он круглый год торговал в местном Кремле, и быстро приподнялся на живописи - завёл себе корейский телевизор и подержанную иномарку. Со вторника по четверг он без устали красил картинки, в пятницу партиями сушил их в духовке, потом заводил в рамки, размашисто подписывал, и не забывал на обороте аккуратно проставлять номер своего мобильника.
 
Как-то в конце лета, он пригласил экскурсовода местного музея – румяную и громогласную девицу с распущенными волосами, и однушкой без родителей, в областной центр, где посетил с ней филармонию. После концерта классической музыки, художник  предложил: Давайте посидим в ресторане? Недавно открыли на набережной реки Волги. Называется «Здесь ел Пушкин».

-У меня завтра две экскурсии,- вздохнула девица.

-А мы только шампанского вина!

Свободных мест в модном ресторане не оказалось, и пить шампанское они переместились в ресторан при гостинице «Центральная». Когда девица наела более, чем на пятьсот рублей, Царьков-Касатиков решил: всё! Точка! Хватит стареть в одиночестве – пора обзаводиться семьёй, и сделал предложение. Двадцатидевятилетняя девица ломаться не стала, заказала себе ещё кофе и пирожное «птичье молоко». Потом они танцевали.
 
Жизнь пошла своим чередом. Жена варила супы, жарила котлеты, а по выходным запекала мясо в фольге. Телефонные вызванивания заказчикам, бессонные ночи в мастерской, когда нужно к выходным покрасить два-три десятка картинок для столичного перекупщика изматывали Царькова-Касатиков, поэтому пару раз в год они  с женой устраивали себе недельный релакс в Турции. Жизнь вокруг ехала в бесконечные торговые центры на кредитных иномарках. Пейзажист по здешним меркам жил припеваючи, пока не врезал кризис.
 
Интуристы теперь приезжали вяло и почти ничего не покупали. Москвичи выходного дня тоже не интересовались искусством в виде местной живописи. Настали голодные времена. Суббота. Расчерченный тенями Кремль, стоял полупустой. Редкие стайки туристов, в основном женщины. Заученные тексты экскурсоводов. Сувениры в подвёрстанных к архитектуре киосках. Медовуха в баре. У келарского корпуса томились скукой местные живописцы. В ногах непритязательные закаты, пушистые зимки, полыхающие осенью перелески в простеньких рамочках. Рядом разлеглась музейная собака Глаша.
Искусством по сходной цене никто не интересовался. Художник Перегудов, писавший по памяти бесконечные пруды с кувшинками, и носивший ржаную бороду, угощал Царькова-Касатикова баночным пивом. Царьков-Касатиков пиво нахвалил.

-Лето скоро станет бабьим, осень золотой, а интурист всё не едет,- выразил вслух общую тревогу Перегудов,- третью неделю ни одной продажи. Ещё немножко, и дойдём до крайних степеней.

-Мне кредит за телевизор надо вот-вот платить,- вздохнула художница Гейко.

Художник Закусихин, лохматый мужичок в домашних тапочках, отдельно от всех жил насыщенной творческой жизнью – рисовал на коленках зимнюю акварельку, и поэтому в разговорах не участвовал. Обычно в воскресенье после работы, художники говорили о продажах, когда бутылка заканчивалась, шли, брали ещё. Бухнув с коллегами, Закусихин мрачно признавался: Всё, что мы пишем – полная лажа! Коллеги не спорили.
 
Ближе к вечеру Кремль стал наполняться посетителями. Немолодая художница Гейко, в подробно облегающем фигуру сарафане, переместилась поближе к своим акриловым букетам, пытаясь таким образом достучаться до потребителя.

-Почём нынче искусство для народа?- остановились у царьковских картинок двое мужчин столичной наружности. Стоят улыбаются.
 
-От десяти тысяч,- сделал независимое лицо Царьков-Касатиков.

Мужчины переглянулись, давая понять, что претензии живописца сильно завышены.

-Можно евро-долларами по курсу,- гарцевал перед ними живописец.

-Композиция какая-то рыхлая,- наклонился лысеющий молодой мужчина над пейзажем с коровой,- это осень или весна? Сколько хотите за неё?

-Ваши предложения?- продемонстрировал готовность к диалогу Царьков-Касатиков.

-А почему они у вас одного формата А3?- поинтересовался второй.

-Для чемоданов. Интуристы другие размеры не берут.

-А другие размеры есть? Нам бы хотелось что-нибудь пометражней.

-В мастерской. Только там ценник другой,- в глазах у художника заплясали огоньки.

-Далеко идти?

-Да нет. Здесь всё рядом.

Тут среди других живописцев возникла нервность.

-Мужчины! Поглядите у меня – совсем не дорого!- заиграла подведёнными глазами художница Гейко.

-Иваныч, присмотри за работами...,- небрежно бросил Царьков-Касатиков понурому Перегудову.
 
Закусихин, плохо скрывая волнение, почесался спиной о кирпичную стену келарского корпуса. Они с Перегудовым одновременно почувствовали, что и сегодняшний день для них скорее всего пройдёт впустую. Им обеим захотелось снять волнение – выпить или напиться – как пойдёт. Эмоциональная Гейко тоже посерела лицом.

Царьков-Касатиков бодрой походкой направился к выходу. За ним шагали оба мужчины столичной наружности. Через пятнадцать минут и две улицы с палисадниками, они упёрлись в коренастый памятник архитектуры, дом купца Осьмушкина, обсаженный кустами сирени. Перед дряхлым особняком доживал «опель» на спущенных колёсах. Царьков-Касатиков поздоровался с бабкой в демисезонном пальто, сидевшей на стуле у открытой настежь двери. К запаху подгоревшей каши в подъезде была подмешена застаревшая кошачья вонь. Погремев ключами, Царьков-Касатиков отпер все три замка.
Гости прошли в мастерскую. Огляделись. На подоконнике жизнерадостно красовалась пара жёлтых пузатых самоваров. Ещё один, с отломанным носиком и мятым боком украшал буфет. Кругом висели, стояли, жирно написанные виды райцентра и окрестностей. В углу темнела большая икона Николая Чудотворца в окладе.

-К областной выставке готовлюсь,- соврал Царьков-Касатиков.
 
Гости вежливо вертели головами по сторонам.

-За «Сирень после дождя» прошу сто двадцать тыщщ – она на межобластной выставке поощрительный приз получила. Музей хотел купить, но у них денег сейчас нету.

Гости никак не отреагировали на «Сирень». Переходили от холста к холсту, и держали томительную паузу.

-Денег им жалко,- почесал под футболкой Царьков-Касатиков.

-А это сколько?- остановился тот, что постарше у большого холста с видом закатного Кремля.

-Сто,- сухо выпалил художник.

-А вот тот самовар?- неожиданно спросил лысеющий, остановившись у обсыпанного кружочками медалей красавца. На видном месте выбито клеймо самоварного заведения братьев Копырзиных в Туле.

-А, Вы, что ...самоварами интересуетесь?- капнул вглубь Царьков-Касатиков.

-И иконами,- мягко улыбнулся старший с наметившимся животиком.

-Ну-у....,- тянул время Царьков-Касатиков.

-Самовары по семьдесят пять, икона – двести пятьдесят,- испытующе смотрел на него старший.

-Триста!- рубанул Царьков-Касатиков, сам купивший её когда-то за пару пузырей у соседа алкоголика.

-Двести пятьдесят,- повторил старший.

-Берите,- капитулировал Царьков-Касатиков.

-И вот эту картинку, как оптовым покупателям,- улыбчиво потянулся к небольшому осеннему пейзажу лысеющий.

-Не-ет, мы так не договаривались,- нахмурился Царьков-Касатиков.

-Ладно, за картинку дам  семь тысяч, больше нет,- лысеющий вынул из портмане деньги.

-Пятнадцать,- остро глянул на него художник.

-Дай ты ему пятнадцать,- старший посмотрел на второго,- художник работал, старался.

-Да у меня наличкой только семь штук, остальное на карте.

-Ладно,- Царьков-Касатиков взял деньги, и спрятал во внутренний карман пиджака.

-За икону с самоварами мы заплатим баксами. Вы как... берёте баксы?

-Беру. По курсу.

-А курс у нас сегодня такой....,- старший показал художнику цифры в своём смартфоне.

-Ага,- мотнул головой Царьков-Касатиков.

Старший неторопясь отсчитал новенькие баксы и протянул их Царькову-Касатикову. Тот ещё раз пересчитал купюры, и убрал пачку в ящик буфета. Потом запер, а ключ сунул в карман.

-Сделку надо бы обмыть. Вы как....не против?

-У меня ничего нету.

-Зато у нас с собой хороший французский коньяк. В вашем городе такой не продаётся,- лысеющий достал из сумки плоскую бутылку.

Царьков-Касатиков суетливо поставил на стол два стакана и чашку.

Старший разлил.

-А чего себе так мало?- насторожился Царьков-Касатиков.

-У Вас ГАИ строгое.

Царьков-Касатиков жахнул пол стакана, шумно вздохнул,и к удивлению гостей, занюхал засохшим тюбиком цинковых белил.

-Художник,- с уважением посмотрели на него оба мужчины.

-Курите,- лысеющий протянул художнику сигареты.
 
Старший пригубил из чашки, почмокал губами с видом знатока, и налил хозяину ещё треть стакана.

-Хватит, хватит,- дипломатично запротестовал захмелевший Царьков-Касатиков, и жахнул опять до дна. Потом сделал две глубокие затяжки. Мастерская медленно поплыла перед глазами. Ему стало легко и хорошо, и почему-то хотелось смеяться....

-Давайте, выносите покупки, а мы пока машину подгоним,- услышал он откуда-то издалека вежливый голос.

Потом, как в тумане, Царьков-Касатиков, вынес всё на улицу и помог загрузить в багажник БМВ Х5.
 
-Ну, сколько работ купили москвичи?- кисло полюбопытствовал Перегудов.

-Да, взяли немного из старого,- туманно улыбался ещё не протрезвевший Царьков-Касатиков.

-Каких?- допытывался Закусихин.

-Да говорю же из старого отобрали,- опять ушёл от ответа Царьков-Касатиков.

-А Гейко где?

-Домой поехала. Говорит голова разболелась на жаре.

-А у Вас как?

-Ни одной поклёвки.

-Ну ничего, завтра воскресенье. Ладно, пошли, мужики, сегодня я угощаю,- покровительственно поглядывал на приятелей Царьков-Касатиков.

-Да ты уже, вижу, угостился,- никак не мог переварить удачу товарища Закусихин,-  мне домой пора. Ещё пару работ к завтрашнему надо в рамки завести.

-Никаких домой! Сейчас возьмём чешского пива, орешков солёных, и отметим это дело на валах. Ты посмотри, вечер-то какой!

Вечер действительно был хорош. Озеро стало сиреневым, размытой акварелью синел далёкий берег. И они, как многие художники, стали выпивать. Царьков-Касатиков был весел и болтлив, и ещё дважды посылал Закусихина за пивом.

Наутро, превозмогая головную боль и сухость во рту, Царьков-Касатиков приехал в мастерскую на велосипеде.

-Куплю жене сапоги,- почему-то всю дорогу вертелся рекламный слоган из девяностых, вместе с глуповатой физиономией Лёни Голубкова.

Ключа от буфета в кармане не оказалось. Немного повозившись с замком, Царьков- Касатиков открыл ящик мастихином. Баксов в ящике не было. Царьков-Касатиков перерыл всё несколько раз. Пусто. Тогда он спустился в магазин, на оставшиеся от вчерашних семи тысяч взял бутылку дешёвой водки, полтарашку пива, и сигареты. Закрылся в мастерской, поставил второй концерт Рахманинова. На голом подоконнике стояла изящно-нездешняя бутылка с остатками коньяка. Царьков-Касаткин угрюмо упёрся в неё взглядом, и налил себе до краёв.

Таганка, июнь 2017