Сказка
Сыну Алеше посвящается
Они жили на чердаке обычного городского вокзала, в отверстии под треугольным пристроем. Сизачок был обычным, ничем не приметным голубем с чисто сизым отливом. Мур - поплотнее, в коричневую крапинку, вместо знакомого воркования издавал звуки, напоминающие кошачьи. За это соседи по крыше прозвали его Муром, а в минуты ссоры дразнили: "Мур-мур, потомок кур". Но Мур не обижался - он гордился своей уникальностью.
Сизачок любил ранние, предрассветные поезда. Как внезапные посланники из далеких краев, они были сонные, таинственные и всегда какие-то новые, насторожившиеся перед суетливым днем. Муру же вообще не нравились "шумные железные дроги". Он терпел вокзальную суету только потому, что здесь всегда было чем поживиться. Особенно часто баловались они крошками от различных хлебных изделий и жареными семечками. Однако, Мур никогда не признавался, что обязан частыми лакомствами своему другу - он считал себя гордым голубем. Но и у Мура была своя слабость...
Однажды маленькая белокурая девочка оставила на привокзальной скамеечке такую же белокурую, правда, размером намного меньше, девочку. И Мур влюбился в нее. Он притащил куклу на чердак и долго заставлял друга ей восхищаться. Что ж, это было и впрямь довольно смазливое твердое созданьице с огромными голубыми глазами и шелковистыми волосиками. Даже ветер, прежде грубо залетая в их жилище, вдруг начал что-то ласково шептать над ее пустой очаровательной головкой. И голубиная дружба их разладилась.
"Мне не нравится, - ворчал Сизачок, - что ты кладешь ее спать между нами. Это розовое платье режет мне глаза, от него начинается бессонница!" - и тотчас рьяно принимался за чистку собственных перышек. - "А по-моему, так у тебя начинается обыкновенная чесотка," - добродушно грубил Мур, не сводя глаз с прекрасного Ангелочка. Он, конечно, догадывался - Сизачок уже сам начинал обожать ее... Но признаться в этом, даже самому себе, ему не позволяло чувство голубиного достоинства!
Днем Мур осыпал ее волосы сухими хлебными крошками, что сверкали на солнце крохотными бисерными звездочками. К вечеру же крошки темнели и становились почти невидимыми. Именно тогда для Мура наступало время наивысшего блаженства. Он усаживался перед Ангелочком и осторожно, медленно, закрыв глаза, начинал склевывать лакомство с ее восхитительного шелковистого волокна. Сизачку было позволено сидеть неподалеку и молча завидовать. Единственное, что по-настоящему печалило Мура - Ангелочек совсем, совсем ничего не ела, лишь мечтательно хлопала своими длинными ресницами, словно укоряла своего возлюбленного в прожорливости.
Но счастье Мура оказалось недолгим. Однажды (уже наступила холодная рыжая осень) пришлось долго попыхтеть над трофеями. Сначала шел дождь, потом поднялся сильный ветер. И - никаких крошек, будто люди обьявили поголовную голодовку! Под конец дня ему все-же удалось выхватить из рук зазевавшегося мальчугана почти половину пирожка с морковью. Но, подлетая к треугольному присторою, еще не приблизившись к наблюдательной щелочке, Мур почувствовал пустоту своего жилища. Сердце не обмануло его: Ангелочка не было. Сизачок сидел в своем углу, нахохлившись по-индючьи, и тоже чуть не плакал. Голуби с соседней крыши видели, как сюда залезал дядька в черном, что-то высматривал и стучал молотком. Потом он заметил куклу и, очень довольный, сунул ее за пазуху.
Мур облетел все ближайшие кварталы, двое суток искал негодяя в здании вокзала. Несколько дней подряд он провел на привокзальной скамеечке, где когда-то лежала она - его одинокая розовая принцесса, брошенная своей глупенькой хозяйкой. Да, именно на этой грязной деревянной лавке всего месяц назад лежала любовь всей его нехитрой голубиной жизни... Мур не знал, что такое слезы, но глаза его вдруг стали прыгать, будто кто-то щекотал их сырыми невидимыми пальчиками. Его страданиям мешал один приблудный соловей, которого еще вчера здесь не было точно и которого хотелось обругать неголубиными словами. Но Мур лишь с достоинством потоптался на скамеечке, продолжая тихо страдать. "Крикливая самодовольная птаха, - презрительно подумал он. - И чего только люди находят в его горлопанских трелях, даже выдумывают какой-то сентиментальный бред?"
За неделю тщетных поисков и беспрестанных вздохов Мур похудел, стал походить на ободранного кота в период кошачьих свадеб. Он полюбил поезда, крикливую людскую возню, вдруг поняв, сколько в их приездах и отьездах, как и во всех переменах вообще, невыразимой щемящей радости и еще более невыразимой печали... Он полюбил наблюдать за людьми и открыл в себе настоящие философские качества. Однажды, забывшись, Мур так увлекся пожилой женщиной в белом платочке, что преследовал ее на опасном, очень близком расстоянии. Она бежала за поездом, увозившем бесцеремонно, бесчувственно (вот железный болван!) ее долговязого сына в зеленой, смешно пузырившейся форме. Мур кружил над этой женщиной до самого ее дома, но она бросила ему черствую корочку, даже не соизволив взглянуть на крылатого сострадальца. Мур улетел обиженный, так и не притронувшись к хлебу.
"Я хочу умереть, - говорил он Сизачку каждый вечер, устраиваясь на своем опустевшем шестачке. - Раздобудь мне отравы, какой угодно, лишь бы скорее". На это Сизачок еще больше сизел и неуверенно заикался. Он даже украл с рынка и притащил под навес мягкого, толстого и совершенно лысого пупсика. Раза два Мур пытался осыпать хлебными крошками его гладкую, как коленка голову, но крошки-звездочки предательски скатывались на чердачную гальку. Сизачок все же решил оставить пупсика, уверяя, что он хоть и толстый, зато мягкий и ужасно милый.
Прошел месяц. Мур еще больше похудел, стал ворчлив, чаще линял и тяжело переносил непогоду.И никто, даже Сизачок, не подозревал, что Мур вынашивал План...
И вот настал этот день. Как обычно, они ждали прибытия столичного, нетерпеливо переступая по перрону в предчувствии наживы."Смотри, вон толстозадый, - предупредил Сизачок, - наверное, в его сумке столько же бубликов, как и в его животе!" - "Ерунда! - огрызался Мур, - такие больше думают о собственном зобе, нежели о голодных птахах!" - "Тогда вон та девушка, мне нравятся ее очки, летим к ней!" - не унимался Сизачок. - "Не будь идиотом, - продолжал грубить Мур, - она в очках потому, что ищет своего любезного. Ты умрешь сегодня с голоду" - "Не понимаю, что на тебя вдруг наехало?.. Ты готов сожрать весь свет, не оставив мне ни кусочка", - Сизачок еще пытался шутить, но Мур не удостоил его ответом.
Отвернувшись друг от друга, они молча сидели на соседних шпалах и не знали, как жить дальше. Подошел поезд. Встречающие ринулись к вагонам, состав заскрипел и, вздрогнув напоследок, замер. Встрепенувшись, Сизачок увидел, что Мура нет рядом, в тревоге взлетел. Люди встречались, поспешно обнимались, кричали что-то радостное, хорошо знакомое Сизачку. "Мурка, где ты?" - спросил кто-то рядом, громко, и Сизачок задрожал. Он готов был простить другу все: грубость, Ангелочка, лишь бы увидеть его сейчас же, злым, всем недовольным, но живым...
Когда опустевший состав медленно отьехал в тупик, Сизачок увидел Мура. Неестественно широко раскрыв крыло, он лежал на шпале с закатившимися высоко глазами. Его левое крыло безжизненно распушилось, перебитая лапка синела, казалась, тонкой, почти прозрачной.
"Зачем!? - пронзительно крикнул Сизачок. - Зачем ты сделал это?" Сердце его бешенно колотилось. Тут Мур вяло повел правым глазом и Сизачок бросился к людям. "Жив, жив, скорее на помощь!" - кричал он и отчаянно метался над пассажирами. Но все были заняты своим и лишь испуганно отмахивались от странно-назойливого голубя.
Взгляд Сизачка остановился на бородатом человеке во всем черном, сосредоточенно водившем метлой по асфальту. Сизачок покружил над ним и сел неподалеку, преданно заглядывая в глаза. Потом снова покружил и снова сел, отлетев чуть подальше. "Смотрит-то прямо по-собачьи, - усмехнулся дворник. - Ну, чего тебе, тварюшка Божия?" Сизачок молниеносно взлетел, приглашая бородатого за собой.
Мур еще дышал, когда добрый дворник осторожно поднял его со шпалы. "Хорошо же ты вляпался, дружище", - только и сказал, покачав головой, человек в черном.
Все, что случилось потом - как они заходили в комнату с красным крестом, как незнакомые люди бинтовали переломанную лапку Мура, как шли до дома бородача - Сизачок помнил смутно. Главное, ему было разрешено остаться в доме дворника, рядом со своим раненым другом.
На следующий день Мур пришел в сознание: крыло его начало подсыхать, ранка затягивалась. И первым, что он увидел, были шелковистые локоны, свисающие с желтого лакированного шифоньера. "Как у Ангелочка! - тихо вздохнул Мур и удивился - разве на том свете тоже видят сны? - Кто это, - слабо спросил он, указывая здоровым крылом на белокурые волосы. Слегка обиженный невниманием друга, Сизачок взлетел на шифоньер и остолбенел: это была Ангелочек, причина всех их бед и несчастий, в том самом розовом платьице, от которого у Сизачка начиналась бессонница...
Такого счастливого дня голуби не помнили за всю свою прошлую и оставшуюся жизнь, даже если учесть, что у дворника им жилось припеваючи. Привык он к ним, да и Муру больше не хотелось разлучаться с Ангелочком, даже на поиски пищи. В знак солидарности Сизачок приволок с чердака своего лысого толстого пупсика, стыдливо признавшись, что только теперь понимает Мура. А его план, несмотря на свою страшную небожественную суть, все же оказался самым замечательным в мире Планом!..