Австралия, Уилуна, пустыня Гибсона.
Май 1969 года стартовал с неприятного сюрприза. За полночь, когда я практически спал, из своего очередного полулегального вояжа по базе в нашу комнату возвратился Изя Нацик, Он был слегка «под шафе», поэтому налил в умывальник холодной воды и сунул туда голову, а когда Изя вытирал волосы, то наклонился и шепнул мне на ухо: «Рыбачек, ты спишь, братишка? Удивительные дела - сержант Колд в нашей казарме!». Я успел подумать только одно: «Ни хрена себе!», после чего продолжил засыпать и заснул. Утром новость дошла до меня окончательно – мое положение как агента Эжена серьезно ухудшилось.
В этот время я выходил из возраста ранней молодости и стал с удивлением отмечать, что умнею. Умнел я не в смысле улучшения своих результатов, каких то успехов и военно-технического интеллекта. Я стал неожиданно для себя анализировать все события и действия людей в этих событиях. В моем мозгу стали выстраиваться сценарии возможного моего поведения, варианты взаимодействия моих сослуживцев и начальников. Я прирастал рассудительностью, хитростью, комбинаторным мышлением, и все тем, что присуще сильному шахматисту, играющему важную партию. Но моя партия разыгрывалась не на клетчатой доске, а прямо в жизни. Тогда я не осознавал этого, а сегодня понимаю,- в моем геноме созревал «Виноград», он становился старше, настаивался, набирался градусов и вскоре представлял собой комбинацию из ценных и терпких ингредиентов.
Я представлял собой продукт, изготовленный советскими спецслужбами, с этикеткой: «Эжен, агент, изготовлен из «Винограда» урожая 1949 года». Проблема моей агентской карьеры была в том, что мои австро-немецкие и советские создатели сами пали жертвами реорганизации секретных советских органов. Продолжатели дела по теме «Виноград» были отправлены в отставки в середине шестидесятых годов, а руководители семидесятых годов не понимали, как им использовать доставшееся наследство по теме «Виноград», в том числе и в моем лице. Впрочем, я это уже говорил, но невольно повторился.
Итак, на утреннем построении сержант Колд вопреки протоколу, вбитому в нас любителем ритуалов капитаном Слипером, не стал тратить время на подъем флага у нашей двенадцатой казармы по сигналу батальонного горниста, равнение строя на флаг и шагистику командиров отделений мимо нашего строя с докладами. Колд вышел перед строем, и мы подумали, что он хочет нам объяснить, как любил это делать в Огаста, что мы забыли о полной принадлежности наших толстых и тощих задниц ему как прямому начальнику. Но мы ошибались. Колд был одет необычно – в панаму, бутсы на двойной каучуковой подошве и пятнистую десантную форму цвета светлого кофе с молоком.
Он был краток:
«Парни, командование морской пехоты оказало нам большое доверие и специальным приказом включило в состав сводного разведывательного отряда. Отряд возглавил лейтенант Шугар, с которым вы знакомы. В него включены первая и вторая роты нашего 91-го батальона и наша пятая рота. Операция начнется через четыре дня. Точка планеты, куда мы будем доставлены секретна. Все узнаете на месте. Сегодня получаем два комплекта пустынной формы, личное оружие забираем в личные кубрики. Сухой паек не брать. Личные вещи не более 10 фунтов на человека. Отбой в восемь вечера, подъем в четыре утра завтрашнего дня, вылет из Гамбурга в восемь утра. Шататься по базе и общаться вне пределов двенадцатой казармы запрещаю. Командирам отделений приступить к выполнению приказа. Разойдись».
Мы не узнали сержанта Колда, которого на месяц раньше вызвали из отпуска – перед нами был другой человек, следовательно, надвигалось нечто реально серьезное и опасное.
Неуловимый лейтенант Шугар, дистанционно руководивший нашей пятой ротой во время отпуска сержанта Колда, поднялся по системе должностей еще выше, и так отдалился от рядового состава, что не соизволил появиться перед нашим строем.
В восемь утра следующего дня наша пятая рота погрузилась в аэропорту Гамбурга в грузопассажирский Локхид Геркулес. Лайнер был полностью готов к длительному перелету, мы сложили свой багаж и личное оружие в отсек, оборудованный в хвосте, сели в кресла строго по отделениям и пристегнули ремни. Перелет был трудным, утомительным и долгим. Краткое его описание звучит так: Гамбург, Анкара, Карачи, Бангкок, Сингапур. Нигде лайнер мы не покидали, после посадки и заправки он продолжал свое движение по маршруту. Наконец, через сутки, в восемь часов утра по Гамбургскому времени и в пять часов дня по местному мы приземлись на аэродроме в центре Австралии. Аэродром носил имя Уилуна, и располагался на краю пустыни Гибсона севернее поселка золотодобытчиков того же названия.
Мы вылетали из благодатной саксонской весны и оказались в конце сухой австралийской осени. Когда лайнер остановил свои четыре пропеллера, и я вышел на верхнюю площадку поданного для нашей высадки трапа, то в лучах низкого солнца, светившего с запада, увидел панораму, очень похожую на картинку в моем школьном учебнике географии с подписью «пустыня южного полушария Земли». Передо мной раскинулась бескрайняя желто-коричневая равнина, упиравшаяся с северо-западного фланга в низкие горы без единой травинки. Картину пустыни дополняли несколько низких деревьев с широкой кроной, посаженных человеком вдоль границы аэропорта, сухой холодный ветер и тишина, которая была наполнена тихими звуками, происхождение которых было неизвестно.
К границе аэродрома Уилуна прижалось одноэтажное здание транзитной казармы. В ее первом зале уже разместились первая и вторая рота 91-го батальона. Мы заняли половину второго зала. Вторую половину нашего зала заняла группа управления нашего отряда, возглавляемая лейтенантом Шугаром. Я впервые весьма близко от себя увидел этого карьериста. Шугар оказался хорошо сложенным тренированным молодым человек, с тонкими приятными чертами лица. Его появление в Австралии и представляло тот гениальный фланговый маневр, предпринятый пентагоновским дядей Шугара, в ответ на происки старого Перца. Лейтенант Шугар был назначен командиром подразделения, которое было подчинено напрямую специально учрежденному комитету министра обороны. Все вашингтонские кореша старого Перца остались за флажком даже прежде, чем лошадь Шугара – наш сводный отряд - вышла на дистанцию. Второй раз лейтенант Шугар предстал перед нами на этом же аэродроме при нашем отбытии из зоны операции. Его метод дистанционного управления продолжал действовать. Шугар непрерывно располагался в своем кабинете, оборудованном в номере маленькой гостиницы поселка Уилуна. Для него связь с чудодейственным дядей и получение от него всяческих указаний были жизненно необходимы. А решить некоторый задачки в Уилуна красавчику Шугару предстояло, только едва ли он сам их решал. Уровень мышления, продемонстрированный лейтенантом Шугаром при решении проблем в Уилуна, выдавал совсем другого управителя – дядю Шугара, действительно не зря жевавшему свой пентагоновский хлеб.
Утром сержант Колд провел построение в зале казармы и объяснил нашу задачу. Она оказалась очень проста: наша рота с завтрашнего утра приступает к охране рубежа в пустыне. Длина нашего рубежа около 20 миль, на нем уже построены шесть постов, из которых мы будем вести круглосуточное встречное патрулирование с оружием вдоль рубежа. Наш левый фланг примыкает к правому флангу первой роты, правый фланг примыкает к левому флангу второй роты. Внутри охраняемой территории ведутся работы особой важности. Знать и стремиться узнать, в чем состоят эти работы, нам категорически запрещается, за нарушение этого приказа – военный трибунал и срок до пожизненного. Проникновение людей с охраняемой территории и на охраняемую территорию через наш рубеж должно пресекаться немедленно, применение оружия не будет считаться преступлением и согласования не требует. Время участия нашей роты в операции предварительно обозначено как один месяц.
Для понимания событий в Уилуна, я нарисовал план нашего расположения в в пустыне Гибсона, охраняемой силами нашего сводного отряда. Рубеж нашей роты - роты сержанта Манила (о кличке сержанта я вскоре расскажу) – прикрывал площадку в каменистой пустыне, расположенную в низине глубиной не менее 100 футов от уровня грунтовой дороги, которая шла в поселок Уилуна на юг.
Утром началась переброска роты Колда с помощью двух вертолетов «Ирокез» на рубеж. Последнюю переброску на свою позицию, которая располагалась на правом фланге рубежа роты, выполнило мое отделение. Павильон, в котором нам предстояло провести предстоящий месяц, имел вид длинного барака шахтеров или скотоводов. В бараке мы обнаружили большой запас консервированных продуктов, ящики с боеприпасами, огромное количество канистр с водой. Вдоль стены были оборудованы лежаки с матрасами и одеялами. На единственном столе в бараке стояла батальонная радиостанция «Моторола», около стола сгрудились пять металлических круглых топчанов, похожих на барные стульчаки. Единственным источником света в «баре» был аккумуляторный фонарь, стоящий у «Моторолы» на столе.
Через час к нам по еле заметной рокадной дороге за рулем джипа пожаловал сержант Колд. Он приказал капралу Битеру начать патрулирование на своем участке точно в семь утра по местному времени, для чего составить график боевого патрулирования на декаду. С этого же времени вступает в силу боевой табель отделения. Колд приказал включить на прием по боевому каналу станцию «Моторола», вести блокнот связи и уехал. Мы легли спать, а капрал Битер сел за стол и при свете аккумуляторного фонаря начал составлять боевой график. По боевому табелю рацию должен был включать я, но Битер сам прекрасно справился с моей функцией связиста. Через час Битер растолкал Малыша Когё и назначил его дежурным по отделению. Подъем состоялся в шесть утра, в семь утра на маршрут вышел первый патрульный. По графику эта честь выпала пехотинцу Ежи Далински по кличке Лаки. Лаки родился в Торонто в Канаде, но вскоре его родители переехали в район Чикаго. Семья Лаки не относилась к благополучным, его отец – поляк - неоднократно сидел в тюрьме. Поговаривали, что Лаки пошел добровольцем в морскую пехоту с целью спрятаться в армии от возможной уголовной ответственности. Поведение Лаки было для меня не вполне понятно, одно время я рассматривал возможность сотрудничества Лаки с военной полицией, но я ошибся. Вторым после Лаки навстречу ему по маршруту вышел я, следом за мной пехотинец по кличке Слайсэ.
Первые сутки патрулирования по графику замыкал Малыш Когё. Ему навстречу вышел Лаки, навстречу Лаки вышел я. Когда я встретил рядового Слайсэ, шедшего из барака навстречу мне, он сказал, что в барак не вернулся с маршрута Малыш Когё, и Битер уже доложил Колду, что я, Рыбачек, не встретивший Когё на маршруте, гребаный раззява и законченный мудак. В барак я возвращался с предчувствием ужасного гнева Колда, но тому было не до меня. Сержант говорил по рации. Я застал такой диалог:
- Лусон, я очень рад, что ты нас поддерживаешь на своей птичке.
- Не вопрос, Манила, что там у тебя за проблема?
- Малыш Когё, мать его, два часа назад пропал на маршруте при патрулировании с оружием, что посоветуешь, Лусон.
- Понял, Манила, я вылетаю к тебе на твой правый фланг, будем искать раздолбая Когё в пустыне, с докладом в штаб в Уилуна я советую повременить.
Завершив разговор, сержант Манила - такое было филиппинское прозвище и позывной сержанта Колда - коротко бросил Битеру: «сейчас прилетит Ирокез моего товарища по Нячангу лейтенанта Лусона, их вертолетная эскадрилья с Тайваня переброшена для нашего прикрытия. Искать Малыша Когё в пустыню со мной летят Лаки и Рыбачек, ты на связи. До моего приказа никаких докладов в службу Шугара.»
Через час я сидел, свесив ноги с левого борта Ирокеза, и в бинокль изучал каменистую пустыню под нашим вертолетом, правый борт оседлал Лаки. Сержант Манила и лейтенант Лусон искали Малыша Когё в пустыне по секторам окружности с центром на рубеже, с которого исчез кореец. Мы выполнили за двенадцать часов семь полетов, и Манила решил – летим еще раз и докладываем наверх. Но, при восьмом полете, мы успели отлететь на Ирокезе от барака нашего отделения всего на девять - десять миль. В рации Ирокеза зашуршал голос Битера: «Битер вызывает Манила, Битер вызывает Манила! Малыш Когё на базе! Повторяю, Малыш Когё на базе! Возвращайтесь!»
История исчезновения и возвращения Малыша Когё была полуфантастическая.
В ста пятидесяти ярдах от нашего барака в самом начале маршрута патрулирования была относительно ровная площадка. На ней под навесом располагались около двадцати бочек с дизельным топливом, поставленных на попа, и две дизельные электростанции – основная и резервная. Малыш Когё утверждал, что когда он вышел на маршрут, то у него не хватало сил даже на то, чтобы нести винтовку М16. Объяснял он это тем, что не спал четвертые сутки, впрочем, и мы все спали последние четверо суток урывками. Он дошел по маршруту до дизелей и увидел, что у дальнего дизеля не опломбирована крышка кабельного ящика. Малыш решил, что поспит часик и потом пойдет на маршрут. Он выложил кабель на землю, залез в ящик и заснул. Проснулся он от страшного грохота. Малыш вылез из ящика и увидел, что на первом дизеле, на расстоянии ярдов в десять, два рабочих в спецовках ведут работы по запуску.
Действительно, пока мы искали на Ирокезе лейтенанта Лусона пропавшего Когё, обсматривая в бинокли с высоты треста футов камни пустыни Гибсона, к нашему бараку на джипе приехала пусковая бригада электриков. Электрики раскатали 100 ярдов кабеля от основного дизеля до нашего барака, установили в бараке стационарное внутреннее освещение, электроплиту, водонагреватель, шкаф питания для рации, а на крыше барака прожектор. После небольшого перерыва электрики начали запуск дизеля в работу. Звуки запуска дизеля разбудили Малыша Когё, а в металлическом ящике они показались ему ужасно громкими. Когё вылез из ящика, и кружным путем пошел в барак. Когда он вошел туда и сказал: «Господин капрал, пехотинец Хи с маршрута прибыл» - капрал Битер посмотрел на корейца как на пришельца из иных миров. Битер спросил: «поганый кореец, где тебя носило четырнадцать часов? Рота на ушах, мать твою, сержант Манила подумал уже, что тебя вараны загрызли, и твоя корейская мама во Фриско больше никогда не сможет отлупить своего сыночка. Объясняй, зачем ушел в пустыню?»
Когё сказал, что он хотел поспать всего часок в железном ящике дизеля, и не понимает, как случилось то, о чем говорит господин капрал. После этого, как я говорил выше, Битер радировал Манила новость о чудесном явлении в барак живого и невредимого Малыша Когё, не только не уходившего с маршрута, а напротив находившегося на нем, но в состоянии сна. Манила не поверил Малышу Когё и повел корейца на место совершения проступка – к дизелям. Я и Лаки пошли вместе с Манила. Малыш Когё показал, как залез в ящик и как в нем спал с винтовкой в руках. Ствол винтовки дюймов на двадцать высовывался из ящика, если Когё не врал, но никто из патрульных ствола не заметил. Манила допросил электриков, они Когё вообще видели в первый раз, но подтвердили, что кабель у резервного дизеля был сложен бухтой на земле. К резервному дизелю электрики не подходили. Ситуация зашла в тупик и не в мою пользу. Манила повернулся и спросил «Рыбачек, что скажешь? Видел ствол винтовки Когё, мать твою?» Я отрицательно покачал головой. Комиссия вернулась в барак. Сержант Манила и лейтенант Лусон о чем-то посовещались у вертолета. Затем Манила дал команду: «Битер, продолжать несение службы! Что ты писал в блокнот связи за последние сутки?» Опытный Битер не писал ничего. Вертолет Лусона с сержантом Манила улетел.
В обед на следующий день на джипе приехал Манила. Лейтенант Шугар изучил ситуацию с «засыпанием» Хи и через четыре часа разродился витиеватым решением:
«С учетом фактора смены часовых поясов, сказавшегося на слабом организме пехотинца пятой роты рядового Хи, в форме болезненного впадания последнего в сонное состояние при выполнении им патрулирования, отстранить до окончания операции рядового Хи от патрулирования и назначить постоянным дежурным по связи в своем отделении. Командиру пятой роты сержанту Колду принять меры к повышению физической готовности пехотинца Хи. По завершению операции и прибытию пятой роты на место постоянной дислокации, сержанту Колду направить рядового Хи в госпиталь для углубленного медицинского обследования».
В решении лейтенанта Шугара чувствовались ум и изворотливость дяди Шугара.
Я сомневался тогда, и тем более сомневаюсь сегодня, в версии «впадания» Малыша Когё в сонное состояние и его сомнамбулическом «отдыхе» в жестяном ящике дизеля. Но где он был – маленький кореец, имеющий плохую физическую готовность – осталось для меня неразрешенной загадкой.
На рисунке нашей позиции место, в котором якобы четырнадцать часов беспробудно спал Малыш Когё отмечено как «Пост Малыша».
В этой истории была польза для меня, как русского агента. В восьмом поисковом полете лейтенант Лусон провел свой Ирокез над обрезом начинавшегося склона низины, в которой я в бинокль хорошо рассмотрел два сооружения. Первое представляло собой длинный барак, превышающий барак нашего отделения в пять-шесть раз. На рисунке первое сооружение, обшитое со всех сторон листами серого материала, похожего на шифер, подписано как «Шахта «физиков». Название шахта родилось в моей голове сразу – во время поездок с отцом я видел такие сооружения у шахтеров в горах Западной Виргинии. На отдалении около полумили от шахты было второе большое сооружение, накрытое огромной маскировочной сеткой. В высоту сооружение – павильон, как он и назван мной на рисунке, был не менее восьмидесяти футов, а в длину футов четыреста. Под сеткой рассмотреть что-то было затруднительно, но мне показалось, что павильон и шахта были соединены рельсами. С уровня нашего барака шахта и павильон в низине были не видны, и если бы не поиски Малыша Когё, то я охраняемый нами секретный объект никогда бы не увидел.
Потянулась первая неделя нашей «боевой» работы. Пехотинцы нашего отделения не очень обиделись на Малыша Когё, удачно откосившего от патрулирования, а капрал Битер нагрузил на него приготовление нам жратвы и уборку барака, а функции оператора связи выполнял сам. Вопрос, который доставал нас в Ильцене, в Уилуна встал перед нами снова. Этот вопрос – куда девать свободное время? Болтание по пустыне с винтовкой М16 нас немного развлекало, забегая вперед, скажу,- никаких попыток проникновения, и вообще никаких происшествий на нашем рубеже до завершения операции не было. Но лежать в свободное время в бараке на матрацах, или курить около барака (литые «барные» стульчаки – все кроме одного для капрала - мы вытащили на улицу) было скучно до тошноты. Выручала только Моторола. Умные производители сделали у неё два канала – боевой, по которому можно было вести переговоры в режиме «прием-передача», и приемный с плавной настройкой на гражданских частотах. Обычно капрал Битер, а в его отсутствие любой пехотинец, в том числе и я, включали станцию на гражданский диапазон и ловили далекую музыкальную волну. Эфир приближал нас к Австралии, Новой Зеландии, Вьетнаму, Филиппинам, Китаю. Из динамика неслась музыка «Радио Аделаида», «Радио Сингапура», «Радио Окленда» и многих других станций.
Большим знатоком популярной американской музыки оказался Слайсэ, пехотинец родом из предместий Бостона. Он реально знал на память песни многих популярных авторов, в том числе Элвиса Пресли, мнимым фанатом которого числился я как агент Эжен. Слайсэ в старших классах помогал своему отцу в баре – жарил бургеры, разливал напитки. В его обязанность входило, также, кидать монетки по заказу клиентов в музыкальный автомат с пластинками,- эта обязанность дала ему за годы работы обширные познания. Когда Слайсе крутил настройку Моторолы, и находил далекую мелодию, он безошибочно называл имя исполнителя, название песни и год выпуска пластинки для автомата с этой песней. Двухмесячное общение со Слайсэ существенно укрепила мою агентскую легенду.
Прошла первая декада нашей службы в Уилуна, была середина июня 1969 года. Ночи в австралийской пустыне становились холоднее, температура опускалась до сорока по Фаренгейту, сержант Манила приказал личному составу роты следовать по маршруту в утепленной тужурке. Ночью мы выходили на маршрут с аккумуляторными фонариками. Ощущение от пешеходных прогулок со штурмовой винтовкой и с фонариком по пустыне особенные, и их трудно передать словами. В два часа ночи твой обитаемый мир сжимается до размера желтого электрического круга. Темнота вне круга густеет, профиль дорожки искажается, она надвигается горбатой «спиной» на тебя и круто падает вниз впереди за границей электрического мира. Кажется, что перед тобой провал черного бездонного ущелья, еще один шаг, и ты сорвешься туда и начнешь бесконечное падение. Звезды с неба, объединенные в созвездия, неизвестных для северянина конфигураций, мигают, гаснут и загораются снова. Ты понимаешь, что зрение обманывает тебя, но иллюзия сильнее твоего разума. Слух обостряется, ветер начинает выдувать протяжные высокие мелодии, он шуршит по разлому скалы, барабанит по камням, из холодной темноты кидает тебе в лицо мелкую песчинку. Ты принимаешь песчинку за майского жука, отмахиваешься от него, и успокаиваешь себя: «парень, ты не в Огайо, тут нет майских жуков». Слово «Огайо» отравленной стрелой впивается в твое сознание, а ветер подхватывает его и журчит водной струей по камням безжизненной пустыни Гибсона. Тебе надоедает бороться с электрическими призраками, ты нарушаешь инструкцию, выключаешь фонарь и ставишь его на землю, туда же отправлена бесполезная штурмовая винтовка и ремень с бессмысленно тяжелыми подсумками и двумя гранатами. Ты садишься на корточки, втыкаешь в землю десантный нож и вслух говоришь: «врете краснокожие, бледнолицый брат вас не испугался!» После выкуренной сигаретки нервы немного успокаиваются, и ты включаешь фонарь и продолжаешь движение. Когда патрулирование закончено ты никому в бараке не говоришь ничего о прелестях путешествия с фонарем по пустыне, друзья по отделению отвечают тебе тем же.
В один из таких ночных походов я кроме обычного шелеста ветра по камням и музыки песчинок услышал необычное и незнакомое мне гитарное соло, а еле слышный голос несколько раз шепнул мне на ухо «hush, hush», что на русском означает – тише, тише. Я усмехнулся и подумал – «ну вот братишка Рыбачек, ты и свихнулся, прощай Гамбург, прощай Элвис Пресли, поедешь домой ловить на муху скользкую форельку в горном ручейке!» На обратном пути светало, и пустынные призраки угомонились, но приблизительно в том же месте тропинки, где меня голос призывал быть тише, он позвал меня на помощь жалобным словом «help!», и после знакомого мне, но медленного гитарного перебора, еще раз пропищал - «help!» Эта была песенка Биттлз, я знал ее еще по школьным танцулькам в Ист-Ливерпуле, но почему в моем внутреннем мире всплыла именно эта мелодия? Был ли таким сигнал из Центра, вшитый мне посыльным в Питтсбурге? Или я просто окончательно свихнулся? Ответа не было.
Несколько дней музыка в моей голове не звучала, и я успокоился. По графику Битера за мной шел на маршрут пехотинец Слайсэ. Он всегда что-то жевал, и карманы его тужурки были набиты жвачкой, галетами, мятными конфетками, плитками арахиса в сахарной помадке, вялеными вьетнамскими бананами, а иногда горькими шоколадками с изюмом, полагающимися нам как морским пехотинцам, выполняющим боевое задание. Слайсэ шел по маршруту, жевал очередную конфетку и нарушал инструкцию – надувал щеки и «играл на губах» - изображал из себя джазиста-трубача. Обычно я кричал ему – «привет Слайсэ, не лопни от мятных конфеток!». Он подходил ко мне и по-доброму отвечал: «Рыбачек, аккуратней сри в пустыне, ребята вляпались в дерьмо на дорожке, и определили по запаху, что в дерьме были кукурузные хлопья из Огайо с твоей родины!» Мы курили, и расходились, я шел отсыпаться в барак, а шагающий и жующий трубач Слайсэ уходил по тропинке в сторону левого фланга нашей позиции.
В одну из ночей в первые дни июля 1969 года я шел по маршруту и вновь услышал музыку в своей голове. «Концерт» шел в той же последовательности от hush до help. Я остановился на дорожке, и услышал вдалеке шаги пехотинца Слайсэ, обычно не слышные в звуках его губной «трубы». Я крикнул «привет Слайсэ, не лопни от мятных конфеток!» И получил неожиданный ответ: «спокуха, Рыбачек, это я - Вэйл». Через пять минут все прояснилось: сержант Манила из роты лейтенанта Харша и по приказу лейтенанта Шугара перебросил своего протеже Вэйла в наше отделение. Эта переброска якобы была выполнена для ликвидации дыры в патрулировании, которая образовалось после начала сонной болезни Малыша Когё. Затем капрал Битер перевел Слайсэ в графике патрулирования так, чтобы он мог помогать с приготовлением жрачки Малышу, так как капрал устал от нескончаемой корейской похлебки из консервированного тунца и оладий из слипшегося черного риса с соевой подливкой. В результате моим сменщиком оказался дилер Вэйл.
От дилера Вэйла явно тянуло спиртным. Он понял это и предложил: «хлебнешь, Рыбачек», вытягивая бутылочку с красной наклейкой из грудного кармана – в бутлочке был филиппинский ром. Я удивился – «где взял?», Вэйл не ответил. Вдруг ветерок подул посильнее, и к нам прилетела очередная стайка гитарных баре и человеческих стонов. Вейл сказал: «достали эти калифорнийские «физики» своим кислотным музоном». Все мои тревоги развеялись после его рассказа. Он нес службу во второй роте лейтенанта Харша на позиции севернее нашей. С некоторых пор в шахту стали приезжать для ведения работ люди, которых Вэйл назвал «физиками». По ночам они крутили пластинки с музыкой и с мощных источников звука транслировали ее в пространство пустыни Гибсона. По складу рельефа получилось так, что барак отделения Вэйла попадал в некую акустическую зону, где музыка, излучаемая с сооружений физиков, звучала так громко, что мешала спать. Особо физики любили крутить одну пластинку – ее Вэйл назвал «Shades of Deep Purple» (типа «мазки фиолетовым»). В ней присутствовали песенки, слова из которых я принимал за «голоса» в своей голове.
На момент нашего разговора я уже знал кое-что о самом дилере Вэйле. Он был старше меня на три года, отслужил два года по призыву в частях морской пехоты, служил в одном батальоне с сержантом Манила, воевал в джунглях у Нячанга. Вышел в отставку и год жил на Западном побережье, вновь поступил на службу в морскую пехоту по контракту и встретился с Манила уже в Ильцене. Вэйл ожидал получения звания капрала по выслуге, что и случилось всего два месяца спустя, когда он остался на Окинаве. Но я немного забежал вперед. Подытоживая сказанное, отмечу – Вэйл был не так глуп и труслив, каким мне первоначально показался. Жизнь научила его лавировать и выбирать сторону сильного, и дилер Вэйл всегда придерживался такого правила.
Вэйл отхлебнул глоточек рома из своей карманной бутылочки и продолжил. Год назад он жил в Окленде, городке рядом с Фриско, и там хорошо шла «кислота» с этим названием «deep purple». Моряки, тинэйджеры, студенты любили глотать эти таблетки на берегу океана, и там, под шум волн, проваливаться в фиолетовую пропасть. «Когда, Рыбачек, мы вернемся в Ильцен и я получу капрала, то могу по номиналу угостить тебя парой этих «фиолетовых» музыкальных таблеток. Глядишь и ты начнешь бацать на гитарке и, наконец, выйдешь в люди».
Сообщение Вэйла содержало много информации, нужно было объединить ее с другими кусками и попробовать понять – что и от кого мы охраняем в пустыне Гибсона.
Минуло еще дней десять. Я вернулся с маршрута, доложил о прибытии Битеру, сунул свою винтовку в общую пирамиду и плюхнулся на матрас. В бараке не спали Битер, Малыщ Когё и Слайсэ. Последний только что вернулся из первой роты лейтенанта Харша, куда ездил на джипе для получения ящика сухого молока. Слайсэ рассказывал о происшествии в роте Харша. Он поведал следующее.
Два дня назад ранним утром на правом фланге первой роты службу нес рядовой по кличке Эдж. На Эджа я невольно обратил внимание на аэродроме Уилуна в день нашего прилета. Представьте себе детину, пригибающего при выходе из самолета голову, ростом без малого в семь футов. Сослуживцы называли великана Большой Эдж, либо Индеец Эдж. Индейские, скорее всего семинольские, гены слабо угадывались в Эдже. Только, если посмотреть на Эджа в профиль, то по форме ноздрей носа и наклону лба можно было понять – перед нами потомок свирепого индейского воина - Черного Орла или Кровавого Когтя.
Пост Индейца Эджа не был патрульным – он охранял дорожку, идущую от рокадной дороги из Уилуна внутрь охраняемой зоны. Эдж, как обычно, сидел внутри «вигвама» - навеса со скамейкой и телефоном на столбе. Он не первый раз был на этом посту, его функция состояла в проверке пропусков у «калифорнийских физиков», которые в сопровождении офицера из службы Шугара шли одну милю пешком от дороги до своей шахты в низине. Проверки случались не часто, так как почти все физики, их было около пятидесяти, прилетали непосредственно на свою площадку на вертолетах. И вот в ранним утром компания из двух физиков и трех физичек высадилась из джипа на дороге и пошла по тропинке. Офицер, подвозивший компанию, развернул свой джип и уехал в Уилуна досматривать свой австралийский сон. Компания была явно навеселе, они болтали, смеялись, толкали друг друга, словом вели себя так, будто они не в пустыне, а на Бродвее.
Индеец Эдж сразу подметил, что у пяти «физиков» нет сопровождения. Когда веселая компания подошла на десять ярдов к зоне поста, которая была отмечена двумя железными колышками, вбитыми в землю, Индеец Эдж встал, вышел из-под навеса и громко сказал: «Прошу остановится, в настоящее время вход для вас на охраняемую территорию не возможен.» Голос Эджа не проник в сознание физиков, которые смеялись над чем-то своим и, взявшись под ручки, двигались к своей цели в таком порядке: впереди пухлый физик с двумя физичками, сзади один физик с одной физичкой. События стали развиваться стремительно. Пухлый физик с физичками вкатился на нетрезвых ногах на территорию поста, Эдж передернул затвор винтовки М16 и предупредил: «я применяю оружие, первый выстрел будет предупредительным, второй останавливающим нарушение». Пухлый физик понял, что имеет дело с серьезным парнем, но решил выказать свою крутость перед своими физичками. Он гаркнул: «Слушай ты, мудак болотный, опусти свой мушкет и продолжай спать на своей лавочке. Ты что меня не узнал,- это Я, протри свои мутные зеленые зенки. Мы из дублирующего состава, с нами три наши сотрудницы.» После своего монолога физик сделал шаг вперед. Эдж понял, что физики не хотят ему подчиниться, и выстрелил из винтовки в воздух, а затем рявкнул: «На землю, мать твою, не двигаться!» и из ракетницы красной ракетой вызвал подмогу на свой пост. Физики в блестящих костюмах и их подружки в коротких платьях упали на холодные камни.
Прошло пятнадцать – двадцать минут (в это время в отделении Индейца Эджа по рации искали лейтенанта Харша), холодная земля стал протрезвлять физиков-дублеров. Их пухлый главарь сменил тактику и жалобно проныл: «Парень, мне надо отлить, я встану?». Индеец Эдж посмотрел на просителя презрительно и тихо сказал: «ты можешь сделать это лежа, я не смотрю». Вскоре на двух джипах примчался лейтенант Харш, он проверил документы у физиков, и забрал их на командный пункт своей роты, там они сидели до восьми утра и затем добрались в сопровождении офицера от Шугара к себе на шахту. Когда они уезжали, и лейтенант Харш их провожал, то пухлый физик высказал просьбу: «Лейтенант не надо сильно наказывать того здорового пехотинца, просто он слегка погорячился». «Не беспокойтесь», успокоил физика Харш, «он будет поощрен нашим командованием, самое малое внеочередным отпуском. Работайте спокойно, наши парни надежно охраняют вас днем и ночью». Обосранный дублер-физик покраснел, и уехал для продолжения своих очень важных работ.
Вот, в кратком изложении, что рассказал нам Слайси. Я решил задать прямой вопрос капралу Битеру: «Не пойму я, они сюда приехали девок щупать, или еще чего? Крутят музыку, пьют, летают вертолетами. Как будто здесь не австралийская пустыня, а Санта Барбара или Монако.» Ответ я получил не от Битера, а от Малыша Когё, сидевшего на земляном полу барака скрестив ноги. Малыш развлекался тем, что кидал теннисный мячик в темнозеленые ящики с гранатометами, ловил мячик с отскока и кидал снова. Малыш, не прекращая свое бестолковое занятие, сказал: «база Ильцен в Германии, курорт Санта Барбара в Калифорнии, аэродром Уилуна в Австралии». Битер удивленно посмотрел на корейца и спросил: «Малыш, ты перегрелся у плиты? Иди, подыши свежим воздухом, достал уже своим теннисом!»
На этом рассказ Слайсэ и наш диалог завершились, я накрылся стеганым одеялом и заснул. Когда я проснулся, Слайсэ повторял свой рассказ, основные факты из которого я уже слышал. Новым было то, что дублеры-физики были одеты в синие пиджаки с искрой и джинсы, и от них пахло не только виски, но и терпкими духами, как от самых дорогих телок в Гамбурге. Ясности это для меня в решении загадки Уилуна не добавило.
Без особых приключений мы выполняли свою «боевую» задачу на рубеже в Уилуна четыре декады. Во второй половине июля 1969 года в один из дней сержант Манила лично объехал шесть бараков нашей роты и сообщил, что наша смена уже приплыла на военном транспорте из Окинавы в порт Дарвин на австралийской Северной территории. Завтра три свежие роты перебросят в аэропорт Уилуна, послезавтра мы должны сдать сменщикам свои рубежи и оборудование в бараках.
Все получилось так, как говорил сержант Манила. Свежее отделение приземлилось на Ирокезе у нашего барака в обед. Парни привезли нам с Окинавы жар субтропического лета, четыре коробки баночного японского пива и большой бумажный мешок струганной соленой рыбы. Их подарок был немедленно пущен в дело. Затем мы сдали им свой рубеж, объяснили основы отдыха в пустыне с помощью рации Моторола, погрузились в Ирокез и полетели в казарму аэропорта Уилуна. В казарме произошла встреча пехотинцев всей нашей роты, я тепло обнялся со своим заклятым другом Изей Нациком, с которым за шесть недель я лишь пару раз коротко поговорил по рации.
Перелет нашей роты в Дарвин и погрузка на транспорт не представляют ничего интересного для читателя. На транспорте мы доплыли до порта Наха на Окинаве. Все время плавания от Дарвина до Наха меня мучила морская болезнь от сильной болтанки в Филиппинском море, и я понял, что морской пехотинец из меня никудышный. На Окинаве мои мучения закончились, наша рота разместилась в казарме на военно-морской базе и получила десятидневный отпуск для поправки здоровья и подготовки к перелету в Сан-Диего. Здесь я более подробно обменялся с Изей Нациком впечатлениями от охраны неизвестно чего и неизвестно от кого в пустыне Гибсона. Выяснилось, что я не знаю одного важного эпизода из нашей доблестной австралийской эпопеи.
Продолжение в части 7.