Серый бетон горизонта заливал пространство тяжеловесными мышцами человеческой расчетливости, изгибающейся мостами и арками, выражаясь в инфраструктуру дорожной развязки. Проносящиеся вдали звуки дышащего чудовища вдавливались здесь отпечатком стремления. Если судить по направлению зрачков сидящих за рулями представителей моего вида. Густой воздух висел в петле времени. Машины гудели, как божество, сошедшее с ума от жертвоприношений. Мои попытки постичь душу происходящего заканчивались тем, что кровь шла из носу, и ее приходилось утирать тыльной стороной ладони. Подсохшая гемоглобиновая пыльца опадала медленно на землю, и я очаровывался в это падение. Двое святых, что отвернулись от моих попыток постичь природу, смеялись взрывами бормотания в кельях глазниц. В такие моменты мне мечталось вырезать веки и захватить каждую деталь антуража в плен. Паноптикум окоема клубился грозовыми тучами. Этому Городу не хватало причастия водой.
Растущие на обочине травы – серые, поникшие головами травы, вы чувствуете мою правду? Обращаясь к этим тщедушным созданиям, обреченным на прятки в безвоздушном вакууме, я кивал на собственные вопросы, продолжая путь. Лихорадочный жар любой их земных пустынь меркнет перед амнезией обочин, которые забыты пролетающей разноцветной скоростью материи. Мелькающие ребусы рук, что одаряют вас вниманием цивилизации – пакетами, жестяными банками, сорванными с собственных шей ценниками – как вы относитесь к ним, воинства, лишенные языка? Ваша пародия на общение, траурные прикосновения поникшими листьями, скрип ласкающих друг друга веточек, обмен семенами – кто поймет эту давно умершую речь?
Если бы только молнии пронзали небо, насаживали его на свои пальцы, покореженные артритом, а затем разрывали, как мягкую булку, аплодируя громом на выпадающую из чрева требуху, на это сладковато-приторное повидло химического дождя, в чей цвет окрашивается весь пейзаж. Я подошел вплотную к шеренгам неизвестных растений, так безропотно терпящих шум и бензиновые выхлопы. Протянув руку, погладил седые макушки давно отцветших венценосных голов. Флора откликнулась на нежность и одарила облачком безудержной любви, которое высадилось на моей одежде. Вдохновенный дарами, оглянулся назад, где мир еще поблескивал фотографической памятью собственных ошибок. Эвридика реальности попятились прямо под сердитое шелестение дорогой резины, обрывки ее платья вымыло по другую сторону обочины. Очередной сюжет для криминальной хроники.
Входя в святилище пустотелых забвений, я двигался к центру пустоши, вызывая вскрики невольных свидетелей моих экспериментов – кружащихся в свирепом оскале отверженного неба каркающих монахов. Если вы слышали об откровениях, что способны извергнуть из себя водонапорные башни в безлунные ночи, методично переваривая свое содержимое, то поймете почему. Уверенность, что создаваемый людьми шум – экстатические песни, месмерический топот пляшущих ног, громко рвущиеся от фальши улыбок тросы лицевых мышц, туманное покачивание сознания в винных трюмах, фанатический стрекот клавиатуры и бесконечный триумф телефонного звонка, все это – отвлекает от важного полночного разговора убогих отщепенцев, тонущих в пыльной завесе. И если им есть что сказать в формализованном оркестре насекомых, исполняющих оратории глубокой тишине, то я готов выслушать.
Часы на моей руке, истекающие изнутри выдумкой сердцебиения, подрожали и замерли. Огромный питон молнии застыл на небосклоне, запутавшись в вавилонском изобилии телевизионных башен. Посмотри чуть дольше и успеешь заметить, как еще одна коробка террариума пополнится новым экземпляром. Скорость трассы, размытая в мечте прибытия, казалась прихотью близорукого алкоголика. Последние звуки существующего мира попытались зацепиться за плотные шеренги растрепанных сорняков, но те выдержали своими закаленными грудями бывалых легионеров, и не дрогнули. Выдохнувшись, мираж Города пошел трещинами пересохшей побелке, и рассыпался на миллион спор.
Центр пустоши был затянут колючей проволокой, которая выросла от злой воли цивилизации, хранящей собственное детство, ее непреклонность повторялась через каждые пару метров, а в промежутках встречались глубокие лужи с пучеглазыми лягушками и ярко-зеленой тиной, в которой копошились головастики. Вытолкнул меня из своего сакрального содружества, сорняки принялись проклинать все никак не начинавшуюся грозу, им вторили амфибии, от чего секундная стрелка опешила и дрогнула, пропустив между зубчиков механизма поднимающийся ветер. Перешагнув последнюю из преград, я встретил поросль короткой травы, которая обрывалась у ожидающего меня колодца, пришлось лечь, спугнув десяток кузнечиков, что десантировались в разные стороны, и медленно подползать к краю, боясь потревожить сбитую в студень темноту своими шагами.
Подобравшись поближе, я свесил голову и наблюдал, как почва мелко сокращается под напором невысказанности, что переполняла гортань планеты. Подвернувшийся под руку камешек был брошен в черноту. Через мгновение раздалось глухое: «камень». Следующим вниз помчалась веточка бурьяна, и бездна ответила: «ветка». Затем снизу отчетливо было отчеканено: «небо, кузнечик, лист, трава, дождь, птица, звезда». И еще с десятка два других слов, которые, то ли по воле случайности, то ли сознательно – обучили своим обозначением глубину. Дождавшись, когда она замолчит, я закричал: «лягушка». Абсолютная тишина. «Мышь». Тот же эффект. «Человек». Молчание. Перевернувшись на спину, невольно отразил глазами застывшее море небес, темнота начала заново перечислять собранные имена, найдя благодарного слушателя. Так вот оно - мое предназначение? Мне так хотелось увидеть солнце, но оно было сожрано смогом. Встав, я отряхнул с колен прилипшие травинки. Как же хочется увидеть солнце, ощутить на коже вскрик его лучей.
Шаг вперед.