Тайны двери

   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   "КОМНАТА С ЗЕРКАЛЬНЫМ ШКАФОМ"
 
 
   1.
   Громоздиться на мягкую обивку стула, пусть даже новыми башмаками с перламутровыми пряжками, предосудительно, то бишь моветон, но когда речь идёт о неприкосновенности государя, здесь уж титулованному сыщику, графу, состоящему на шпионской службе, можно всё.
   Графу Петру Сергеевичу Скобелеву по утрам мечталось о разных небылицах, фантазировалось от души, что в двадцатидвухлетнем возрасте простительно. Вот и в то утро делать было нечего, хандра нависала смертельная, так почему же не поиграть в полицейского? Вверять миссию охраны суверена ему, доморощенному сыщику, конечно же, никто не собирался, но ежели бы таковое поручение возникло...
   Из окна неопрятного номера, где пахло чёрт знает чем, наипаче мышами, было видно совсем не много, лишь купола дворцовой церкви, однако со стула открывалась куда более щедрая панорама. Хотя щуплые полупрозрачные деревца ухитрялись заслонять чуть не половину царского двора, но разобрать, присутствует ли там суета, было вполне возможно. Ведь на главном подворье Петергофа, у самого входа в домовую церковь, должны были, в самом скором времни, буквально через сутки, происходить прелюбопытные события!
   Эх, ну, как тут не выйти на прогулку, как ещё не пошпионить всласть! Помимо всего прочего, не мешало подышать полезным морским воздухом, полюбоваться парком сквозь фигурную решётку, несмотря на чрезвычайно пасмурную погоду.
   Забава забавой, а графу до зарезу нужно было выяснить одну деталь, которая решала его планы на следующую неделю. Если брат царя действительно выехал в Петергоф, если завтра он действительно примет участие в панихиде по убиенному батюшке, то надоевшую хандру следовало отбросить и устремиться в противоположном направлении, то бишь помчаться в столицу - по весьма важному, весьма щекотливому и весьма-весьма денежному делу.
   Грациозно соскочив с вышеозначенного стула, Пётр Сергеевич заметил, что края обивки надорвались и обнажили внутренность сидения. Довольно-таки неприятную! Гвозди были ещё крепки, а ткань вела себя, что называется, предательски. Не хватало ещё разговоров с хозяином...
   В ответ на графские мысли за дверью раздался кашель, и моментально стало ясно, что манёвры сыщика осуждены. Неумеха-соглядатай нахмурился: эх, хотел же занавесить скважину!
   Как бы там ни было, на кашель стоило отреагировать - ведь за номер уж три недели как не плачено. Или четыре. Впрочем, потерпит хозяин, ничего другого ему не останется, ибо, кроме Петра Сергеевича, не нашлось более дураков селиться в доходном доме глубокой осенью, близ отключенных на зиму царских фонтанов, в страшной дали от столичных утех. Кстати, петербургский оперный сезон давно уж начался!
   Как и ожидал Пётр Сергеевич, за дверью оказался Свирид Прокофьевич Барский, владелец той маленькой и весьма дешёвенькой ночлежки, тухлого, насквозь прогорклого заведения. Кто же ещё мог дежурить под дверью? Предполагать другое было наивно, а уж надеяться на то, что кашлявший мигом отскочит от двери и устремится в глубины своих пыльных коридоров, и вовсе не приходилось: слишком уж общительная личность был господин Барский. Ничуть не стеснительная, а прямо-таки жутко откровенная и незастенчивая личность, да в придачу с претензией, да в придачу с гонорком.
   - А зачем это вы, ваша светлость, сударь вы мой любезный, башмачками, хоть и новыми, портите сидение мебели?
   Общительность хозяина объяснялась недостатком собеседников, ибо редкая птица селилась под крышей того гостеприимного мышатника. Кухня безнадёжно пустовала, как, впрочем, и всё здание, а посему была напрочь лишена запахов, в отличие от номеров, где кормёжка, хоть и бедная, иногда водилась. Птицам, насекомым и прочим тварям случалось поживиться разве что из рук редких постояльцев, покупавших снедь в соседнем ресторанчике.
   Исходя из вышеперечисленного, граф не очень испугался, когда его застукали за порчей казённого имущества.
   - Повторяю вам свой вопрос: зачем вы мебель искалечили?
   Пётр Сергеевич не дрогнул ни одной из щегольских бакенбард.
   - Ну, сударь, так уж и мебель!
   - А что же это в понимании вашей светлости?
   - Коли это мебель, то я - отставной фельдфебель! - бойко срифмовал постоялец, давая понять, что у него на всякий вопрос давно ответ заготовлен, а что касаемо дельных советов, то они ему ни к чему.
   Хозяин несколько стушевался, а граф, воспользовавшись случаем, добавил ясности (или туману!), перейдя на тихий шёпот:
   - Ежели бы я только захотел, то остановился бы в шикарном месте, подороже, но там обзор из окон не тот, ну, вы меня понимаете...
   - Никак нет, не понимаю-с! Довольно смутные ваши пояснения, извольте выражаться по-простому...
   - Ну, коли не поняли, тогда слушайте!..
   Граф пустился в такое пространное объяснение обстоятельств, вынудивших его селиться "где попало", что Свирид Прокофьевич искренне пожалел о своём поступке - о том, что прильнул к замочной скважине в столь неудобную минуту. Замечание он высказал исключительно для проформы, дабы их светлость не подумали о гостинице плохо, дабы не сочли местные нравы слишком вольными: мол, и на стулья можно с ногами лезть, и в кроватях, Господи прости, забавляться с чужими жёнами. Ну, а ежели их графская светлость числятся на секретной службе, то тогда, конечно, совсем другое дело...
   Хозяин склонил неровную лысину, обрамлённую седой порослью, в сторону рассказчика, почти прильнувши к нему ухом, да и глазами выразил почтение. Но Пётр Сергеевич, тем не менее, расстроился.
   - И потом, - продолжил граф, - я неоднократно намекал вам, что сестра моя, наконец, оформила наследство, и что деньги нашего покойного отца вот-вот прибудут сюда вместе с нею! А денежки, скажу я вам, немалые...
   Прочитав недоверие во взгляде визави, граф не поленился и достал из-за пазухи цепочку, на которой вместо крестика болтался медальончик с эмалевым портретиком. На портретике была обворожительнейшая брюнетка.
   "Врёт, всё врёт про сестру, ведь ровно месяц назад у него на бюро портрет блондинки находился, тоже сказал, что сестра! Заигрался с бабами их светлость..." - подумал Свирид Прокофьевич, но высказать сию догадку не решился.
   Изящно повертев медальончиком, граф возвратил его за ворот кружевной рубахи, затем юркнул в комнату, с грохотом захлопнув дверь и таким образом наплевав на все правила учтивости. Старый склочник явно не собирался уходить, так зачем тратить время на прощания и расшаркивания.
   Лишь только дверь закрылась, прохладный воздух из коридора прекратился, и вскоре граф нашёл себя погружённым в привычные ароматы номера, где кроме мышиного помёта, пахло ещё то ли супом, то ли табаком, то ли портянками, то ли и тем, и другим, и третьим. Нет, определённо следовало выйти в свет, да поскорее!
   Раздумывая, что бы это надеть, ибо по стеклу барабанили дождевые капли, граф задержался у шифоньера с зеркалом. Он ухмыльнулся, смастерил своему отражению рожицу, по-детски высунув язык, театрально поклонился и даже подпрыгнул. Затем, опять же сам себе, послал парочку воздушных поцелуев. Хандра прошла, хотелось веселиться, а заодно - растормошить хмурого хозяина, который, без сомнения, находился на своём посту и всё это наблюдал. "Занятный старикан, - подумал Пётр Сергеевич. - В его возрасте я, вероятнее всего, тоже буду часами в чужие скважины смотреть..."
 
   2.
   Хозяин доходного дома и двух постоялых дворов Свирид Прокофьевич Барский завидовал молодому прохвосту, называть которого "ваша светлость" язык не поворачивался. Потому и вырывалось иногда простецкое "сударь". Как ни крути, хорош был гусь: и смекалка при нём, и ловкость, и несомненнейший успех у женщин. С этакими вот талантами можно делишки воротить - "будьте мне покойнички"! Да ещё и живя рядом со столицей, да ещё и родившись блондином, почти альбиносом. Будь Свирид Прокофьевич сейчас при его возрасте, да при его внешности, уж он-то бы использовал все эти возможности, не ютился бы по дешёвым углам, не терял бы зря времени, не юродствовал.
   Хотя, чего Бога гневить, в своё время и у Барского имелись возможности, которыми он преотличнейше воспользовался, ни одной не упустил! В молодости он имел всё необходимое для создания головокружительной карьеры, несмотря на то, что родился крепостным, и вовсе даже не блондином, а самой что ни на есть обычной, русой масти.
   Сызмальства Свирид Прокофьевич числился невольником в имении на двести душ, но сие не помешало ему к сорока годам стать владельцем нескольких гостиниц. И всё благодаря молодости и прыти! Всякий юноша, будучи не дураком и имея рядом богатую особу дамского пола, может сделать себе приличное состояние в два счёта.
   Свирид Прокофьевич, тогда ещё "Свиридка Молотило", слыл среди крепостных парней самым сноровистым и мускулистым, и это было подмечено барыней, которая, по счастливому стечению обстоятельств, тоже родилась крепостной. Её хозяин, бездетный барин-вдовец удочерил её "для получения наследства", и она, сменив сарафан на рюши, стала хаживать фасонисто, виляя уже не крестьянскими, а благородными боками. А поздно ввечеру, когда хозяин начинал храпеть в своей спальне, на сеновале аккурат разворачивалось "действо". Сбросив домашний наряд и намазавшись французскими мазилками, распустив рыжую косу, опрокинувшись на спину и разметав пухлые груди-ручки-ножки, усеянные конопушечками, барыня делала томный знак. Свиридка тотчас юркал промеж всей этой телесной прелести, нащупывал влажное горячее местечко, про сладость которого ведали лишь старый барин, да ещё несколько крестьян. Барину тогда было за семьдесят, а удочерённой кобылице - сорок с гаком.
   Позднее хозяйкины груди стухли, а конопушки стали смахивать на оспины, особенно при дальнем рассмотрении. Поэтому Свиридка к барыне охладел. Он перешёл на тайное общение с дворней, против чего хозяйка, как ни странно, не возражала - видно, боялась, что её умертвят. Напрасно боялась! Свиридка честно дождался барыниной кончины, и его честность была вознаграждена: внезапно обнаружилось завещание, которое вступало в силу лишь в результате "натуральной", то бишь собственной смерти владелицы имения. А не какой-нибудь другой, искусственно-насильственной кончины.
   Согласно завещанию, Свирид Молотило получал вольную и фамилию "Барский", а также абсолютно всё состояние усопшей, включая и обширные угодья, и кирпичный замок с дорогой лепниной, и крестьян. Барыня, на его счастье, родственников не имела.
   Свиридка в одночасье сделался Свиридом Прокофьевичем, заматерел и даже месяца два побыл благодушным помещиком. Некоторым молодым крестьянам, тем, кто семейные и с детьми, вольную жаловал, а остальных распродал. Не знал он толком, что делать с имением. На те немыслимые деньги купил он доходный дом и два постоялых двора в Петергофе. Жаль, погорячился, надо было бы одну гостиницу купить, но зато в столице - та уж точно бы не пустовала!
   Пока Свирид Прокофьевич, стоя в неудобной позе, прокручивал в воображении всю свою жизнь, вспоминая самые приятные её моменты, граф прихорашивался у зеркала, продолжая посылать сам себе воздушные поцелуи. В результате чего за дверью снова раздалось покашливание.
   "Вот уж несдержанный хозяин мне попался, - подумал постоялец, - а я-то полагал, что он солидный человек. Ха! Знал бы он, что за прекрасная особа вскорости здесь поселится, непосредственно в этой комнате, не так бы ещё закашлялся, ведь старички сами не свои до девиц!"
   Свирид Прокофьевич не только про девицу ничего не знал, но даже не имел отчётливого представления, кому именно предназначались околозеркальные поцелуи. До того утра "их светлость" не давали повода сомневаться в своём умственном благополучии, а также не имели видимой привычки сюсюкаться с кем бы то ни было. Не может быть, чтобы граф нежничал сам с собою. Не нарциссизмом ли, часом, страдает?!
 
   3.
   Пётр Сергеевич тем временем, накинув дождевой кафтан и сунув ноги в галоши, резво подскочил к двери, элегантным движением отворил её и, чуть не сшибив хозяина с ног, устремился вдоль коридора. Даже не потрудившись запереть комнату на ключ.
   - Э-э-э... Вам цветы к приезду ставить? - промямлил ему вслед Свирид Прокофьевич.
   - Разумеется! Моя сестра их обожает! - ответствовал ветреный граф.
   Проводив гостя взглядом, пока тот не исчез окончательно, хозяин выдал тяжеленный вздох и, неожиданно для себя, ударился в философию:
   - Шкаф за каким-то лешим приволок... Кто нынче селится с собственной мебелью? Одни сумасшедшие. Зачем мне шкаф, ежели, к примеру, его владелец вдруг вздумает не вернуться и, Боже избави, не заплатить за постой? Ведь целый месяц "завтраками" кормит, а у меня долги скоро пойдут! За много продашь его, шкаф-то этот? Ведь и рубля не дадут, ежели коснётся торговаться...
   Затем, поразмыслив чуток, добавил, опять-таки вслух:
   - Коли он входную дверь не запирает, то и шкаф у него, стало быть, не заперт... Что там внутри, ась?
   Подкравшись к чужой мебели на цыпочках, хозяин заведения секунды три постоял в нерешительности, глядя в зеркало. Вдруг лицо его преобразилось. Как же ему было не преобразиться, ежели в зеркале привычное отражение исчезло и вся мебель, та, что была в комнате помимо шкафа, тоже куда-то подевалась, а на их месте появились вычурные заграничные комодики с резьбой, позолотой и гнутыми ножками. Вместо фикуса возник горшок с пылающими фуксиями, а вместо бедной этажерки с затёртыми книгами нарисовался трельяж французской работы, уставленный одеколонами, духами, пудреницами и прочими дамскими радостями.
   - Вот это да-а-а... - произнёс Свирид Прокофьевич в растерянности.
   Но на этом его мучения не кончились, они, собственно, только начинались. В самом дальнем углу таинственного интерьера обозначилась лаковая ширма с китайскими рисунками, из-за которой вышла дама, сильно смахивавшая на дворцовую фрейлину. Она послала ошалевшему хозяину воздушный поцелуй. Тот, на всякий случай, ответил двойным поцелуем и книксеном.
   Вежливо улыбнувшись, дама спросила:
   - Моя дочь ещё не прибыла?
   - К-к-какая дочь?!
   - Моя Анна... Мы с ней уж месяц как не виделись...
   Отчаявшись что-либо ответить, по причине внезапно нахлынувшей немоты, хозяин зажмурился и, продолжая делать книксены, слать поцелуи и неистово кашлять, попятился к двери. Практически наощупь. Он покинул номер, так и не исследовав внутренности шкафа! Дух перевёл лишь добравшись до кабинета и запершись на два оборота. Там он списал все странные видения на нервы и крайнее переутомление последних дней. Влияние чужого шкафа на свою персону счёл вредным. То ли дело его собственные мебеля - старинные, уютные, ласкающие око вычурностью и надёжностью. Хоть и заграничные, но уже давно привычные для ока мебеля, родные, тёплые... Особливо печи. Вот уж на чём хозяин ночлежки не экономил, ибо страсть как любил тепло.
   Печей в гостинице было предостаточно, и все как одна голландской работы. Или аглицкой, какая разница, лишь бы грели. А в кабинете Свирида Профьевича красовалась самая фасонистая их сестрица, формами напоминавшая покойную благодетельницу, рыжую барыню. Роспись той печи также выделялась необычностью - была не в кобальт, а в рыжину.
   - На могилку не хожу, молебнов не заказываю, так пусть хоть... сама... тут памятничком постоит... Молодость удалую мне напомнит!
   Любил Барский эту печку всей душой, часто хаживал подле неё, нет-нет, да и обнимал, прижимался. И на этот раз не преминул прижаться, стал картиночки разглядывать... Взгляд его остановился на изображении с надписью: "японские купцы". Чудак художник! Видел ли когда-то оных? Уж очень напоминали те двое... Его самого! Та же оторочка из волос вокруг макушки, те же халаты расписные, тоже, поди, шёлковые - в таких Свирид Прокофьевич приходил в сознание после ночи.
   - Эх, вольготная жизнь у японских купцов, разъезжая, мне б такую! - невольно вырвалось у хозяина гостиницы.
   Ответ не задержался:
   - Зачем тебе такая жизнь, Свиридушка? Купцов ведь убивают!
   Чей то был голос?! Уж не барынин ли?!
   Свирид Прокофьевич кинулся к иконам, стал истово креститься.
   После того сел за дубовый стол и принялся строчить отчёт в контору по сбору податей. В том письме он сообщал, что беден и вот-вот обанкротится. Эх, надо ж было сплоховать: купить доходные комнаты в деревне! Деревня, она хоть и царская дача, а всё ж деревня.
 
 
   4.
   Насчёт причины своих неудач Свирид Прокофьевич сильно заблуждался. Они заключались не в удалённости от Петербурга, а, наоборот, в чрезмерной близости к столице - всего-то двадцать вёрст с небольшим гаком. Такая близость отвлекала от нормальной жизни, заставляя мечтать о ненужных вещах. А тут ещё мелькание золотых карет у чужих домов, шныряние заезжих франтов, местных щёголей, хохот девиц, необъяснимые запахи, всякий раз новые. Запахи те щекотали ноздри, отчего и мысли невероятно путались, словом, не жилось спокойно господину Барскому, владельцу доходного дома и сразу двух постоялых дворов.
   В отличие от старенькой гостиницы, постоялые дворы не пустовали, их стены ломились от крепостного люда, от прислуги тех самых надушенных господ, кои квартировали во дворцах. Но бывшему крепостному Барскому их общества было мало, он хотел общаться со знатью, а не с прислугой. Словом, не тешила его судьба как раньше, всё донимала непонятными советами и простецкими намёками, внушала поселиться в Новгороде, ведь имение рыжей барыни находилось именно там, почти под боком, совсем недалече.
   Великий Новгород - амбициозный и рачительный хозяин. "Древний Ганзеец" - не легкомысленная, многообещающающая и так мало дающая столица. Он способен одарить кого угодно и чем угодно - был бы "у кого угодно" хотя бы маленький первоначальный капиталец. Поместил бы новоиспечённый барин себя в новгородские объятия, устроился бы близ знаменитого кремля, стены которого не слабей московских, так и неприятностей бы не было, жизнь протекала бы спокойно. Поселился бы Свирид Прокофьевич, послушавшись судьбу, в той неопасной местности, в прекрасной дали от засасывающей воронки, выпивающей все жизненные соки, душу опустошающей, так и был бы счастлив до конца дней своих! Но не послушался Свирид Прокофьевич доброжелательную долю, понесло его поближе к мнимым прелестям, засмотрелся он на чужую жизнь, позавидовал. Вот уж лет двадцать, как завидовал он чужому пышному и бесконечному, как ему мерещилось, счастью.
   Какой-нибудь другой город или, скажем, другая столица, не смущали бы его в такой степени, а столица-спрут, построенная на болоте, денно и нощно манила к себе, затягивала, словно бы в трясину. И спасу от этих мыслей не было. Господину Барскому казалось, что стоит поселиться хотя бы на окраине Петербурга, как дела моментально наладятся. Возмутительнейшее заблуждение!
   Санкт-Петербург такое место, где приезжему надолго задержаться невозможно, хоть он тресни, хоть наизнанку вывернись, хоть будь он семи пядей во лбу. Хоть он с какими бешеными денежками пожалуй, а через пару лет неминуемо разорится. А посему не нужно понапрасну обольщаться насчёт петербургской жизни - чрезвычайно вредное сие мнение.
   Но кого когда интересовали басни потерпевших? Кто вообще учится у неудачников? В жизни надо всё проверить самому, пусть даже придётся немного пострадать...
   Таким опасным убеждением страдают многие. Вот и молодой повеса, тот хлыщ, что под именем графа Скобелева поселился в самом дешёвом номере, тоже лез из кожи вон, лишь бы разбогатеть в столице - оттого и мотался туда-сюда. Дело молодое!
   - Надо бы ещё раз проверить документы, - пробормотал Свирид Прокофьевич. - А сейчас хорошо, что он уехал, а то не дал бы написать отчёт.
   Бедняга не подозревал, что ему очень скоро, не далее как через сутки, придётся отложить отчёт, едва-едва начавши, и броситься строчить доносы в тайную полицию.
   Свирид Прокофьевич не догадывался и о том, что им с молодым графом придётся коротать самые последние дни жизни вместе, идти рука об руку к розовому закату, распивая чаи в одной и той же горнице, с усмешками вспоминая прошлое житьё-бытье. Невероятно, но именно такая доля ждала их обоих, этих столь разных по возрасту и душевному складу господ!
   Однако хозяин доходного дома был не медиум и не волхв, а посему не догадывался о таком грядущем счастье, и мечтать не смел. Покамест он страстно мечтал лишь об одном: чтобы барин не обманул его, чтобы вернулся, как обещал, и расплатился бы за месяц пребывания в номерах, то бишь отдал бы должок. Да и наперёд не мешало бы кинуть деньжат - для обоюдного спокойствия. Вот о чём грезилось Свириду Прокофьевичу, хотя мечтать ему следовало о другом. Мы вечно не о том мечтаем, о чём следовало бы, отсюда и все неприятности, отсюда, например, стремление общаться с беспокойными гостями.
   А беспокойный гость, меж тем, бежал вприпрыжку в направлении дворца. Он собирался выведать, будет ли на днях торжественная служба в храме. Будет служба - будет и князь, а пожалует великий князь Константин - пожалует и его свита, вкупе со шпиками в штатском. Предполагалось, что следить за монаршей безопасностью будут не только приезжие сыщики, но и петергофские, а стало быть ни один из местных околоточных и носа не покажет в ту никудышнюю гостиницу, в которой намеревался несколько ночей к ряду делать свои важные дела граф Скобелев. Да не один, а с молодой сообщницей. Вот, собственно, с какой целью вынюхивал граф обстановку, вот, собственно, чем объяснялось его "сыщицкое" рвение.
   Неподалёку от дворца, помимо нарядных императорских конюшен, имелся обычный извозчичий двор, а при нём, как водится, была и кучерская, где балясничали, перебрасываясь картами, извозчики. Кучерская была чисто символическая, насквозь продуваемая ноябрьским ветром - разборной навес над самодельными столами да разборные фанерные стены. Стен было три, а не четыре. На месте четвёртой, несуществующей стены стояла накренённая безлошадная телега, не имевшая сразу двух колёс. Лучшего места для сбора сведений в ту минуту было не найти.
   - А что, правду говорят, будто брат едет к брату в честь юбилея? - вальяжно спросил Пётр Сергеевич, ставя мокрую галошу на спицу уцелевшего колеса.
   Извозчики переглянулись.
   - Насчёт юбилея не в курсе, а вот по упокоенному брату нынешнего императора, по Александру Палычу, Царствие ему Небесное, панихида, вроде, намечается... - сказал, наконец, кучер, тот, что ближе всех располагался к вопрошающему. Лицом он отличался незлобивым, так что вся остальная беседа протекала с его помощью.
   - Я об этом и толкую! - воскликнул Пётр Сергеевич. - Юбилей - это когда дата круглая, даже если и не праздник...
   Извозчики всё молчали, покуривая самокрутки. От карт, однако, временно отстранились.
   Для убедительности граф изобразил печаль и даже, вынув платок, пустил невидимую слезу:
   - Пять лет назад, в этот самый день, отошёл в мир иной, почил о Господе благословенный государь наш, Александр Палыч!
   Петр Сергеевич театральничал, то бишь сильно лицемерил. Его так и подмывало сказать "отцеубийца", но об умерших либо с почтением, либо вовсе молчок. Не суди, да не судим будеши. В некоторых случаях лучше придержать язык, даже если очень хочется выставиться всезнайкой. О том, что покойный Александр Первый заговор против своего единокровного папеньки, Павла Первого, сорганизовал, не знали разве что самые дремучие крестьяне, а уж на кучеров такое думать было грех - те всегда всё узнавали раньше прочих.
   Молодому графу неожиданно сделалось весело. Ведь странно как-то получалось: помазанника Божьего убил его единокровный сын, нынче тоже уже покойный, и сразу, не успев даже как следует покаяться, принял папашину корону, сделался помазанником Божиим. А ежели теперь вдруг, паче чаянья, Константину Палычу взбредёт в голову лишить жизни своего младшего братишку, императора Николая Палыча, то снова один помазанник сменит другого, и - ладушки! Но такого, вестимо, быть не могло, Пётр Сергеевич, играя в полицейского, просто мысленно резвился. На пожилого князя Константина в таком деле надежда была слабая: ведь он сам, добровольно, отказался от престола в пользу брата. Престол должен был принадлежать именно ему - по старшинству. Так что вся эта охрана, весь ажиотаж, против кого угодно могли быть направлены, но только не против светлейшего князя.
   Чист был Константин перед августейшим младшим братом Николаем, ныне правившим и здравствовавшим, чист, как стёклышко, да и доживал, как выяснилось позже, свой последний год на белом свете. И обитал-то он почти рядышком - в шикарном Константиновском дворце, до которого было рукой подать, так что ежели хотел бы, давно устроил бы покушение на брательника, но ему всё это было без надобности. Великий князь Константин боялся быть удушенным, как и его отец, покойный Павел Петрович. Потому и отказался царствовать. Опасался он не только этого, многого в ту пору приходилось опасаться. А самого его могли опасаться только женщины, да и то не теперь, а в молодые годы, ибо был он тогда охоч до прекрасного пола. Но преклонный возраст уничтожил и этот, последний страх относительно его персоны.
   Вслух такие мысли высказывать было ни к чему, поэтому Пётр Сергеевич перешёл к более приятной теме:
   - А что, говорят, будто в этот раз где обедня будет, там и обед состоится - в Большом Дворце? - снова слукавил он, так как решительно ничего на эту тему ни от кого не слыхал.
   - Пока ничегошеньки не известно, - ответил незлобивый кучер, - может в Большом дворце, а может, и в Коттедже Марии Фёдоровны, что в парке Александрийском. Ежели желаете, я вас целый день буду возить от дворца к дворцу, возьму не дорого...
   Пётр Сергеевич жестом подозвал его поближе. Кучер приободрился, ему явно нравились панибратские манеры графа.
   - Так прокатимся, барин, сперва до Коттеджа? Коли там ничего интересного не будет, никогда не поздно и назад вернуться...
   Граф нетерпеливо прервал его:
   - Мне к Смольному! Да поживее! Дело весьма хлопотное, времени потребует...
   Кучер опешил.
   - Мало кто отсюда прямо в Смольный заказывает, - бормотал он, заправляя удила. - Это ж пока до столичной околицы доберёшься, а потом ещё и через весь город рысачить... С окраины на окраину... Успеем ли сегодня же вернуться?
   - Не успеем, сам знаешь, что не успеем, да мне сегодня возвращаться и не нужно, а вот к завтрашнему вечеру успеем, полагаю...
   Кучер решил испробовать последний аргумент:
   - А ведь моросит как! Да и новые тучи надвигаются, скоро дождь во всю хлынет, а там и слякоть разгуляется...
   Граф ничуть не смутился.
   - Вот и поторопись! Заплачу прилично, останешься доволен.
   Вскоре бричка тронулась, затряслась по неровной дороге, ведшей в обход. Константиновский дворец, тот самый, вышеупомянутый, как на грех, находился между Петергофом и Санкт-Петербургом, так что из-за родственной процессии, нужно было теперь делать огромный крюк.
 
   5.
   Прибытие государева родича ожидалось вечером, но уже с утра все дороги и всевозможные мелкие подъезды были перекрыты конницей. Ведь сколько покушений уже было на российских императоров - не перечесть! Так рассуждал кучер. Вслух. А Пётр Сергеевич поддакивал ему кивками. ДорОгой граф не собирался разговаривать, раскрывать душу перед всякими там извозчиками, но как-то так само собой вышло, что слегка разболтался, разоткровенничался. Объездная дорога была полна ухабов, а кучер - невысказанных откровений. Поэтому разговор затеялся как бы сам собою. Постепенно.
   - А ведь правду говорят, будто у нас две беды! - крякнул бы возница, ежели бы к тому времени были известны в России "Мёртвые души". Но им ещё лишь предстояло быть написанными, а посему он, чисто для начала разговора, с сердцем вымолвил:
   - Ну, и дороженька, сударь ты мой!
   Ответа не последовало, но незлобивый кучер не терял надежды на продолжении беседы.
   - Так вы и вправду в Смольный изволите ехать или...
   - Или что?
   Помедлив, кучер выдал третью по счёту тираду:
   - Многим неохота мелочи добъяснять, дают сперва один адрес, а позднее, уже в пути, передумывают, заказывают другой, который в том же направлении, только дом уже совсем не тот, вот я и подумал, может, смените вы свои намерения...
   - Не сменю. В Смольный еду. Аккурат туда и направляюсь.
   - Дело там какое, али...
   - Еду родственницу проведать.
   - Эка напасть! Все нынче повадились родственников проведывать, как перед концом света, будто боятся, что не успеют свидеться. Вот даже к императору - и то с визитом родственничек едет...
   На том дебаты могли бы завершиться. Кабы не сломалось колесо.
   - Тьфу, ты, нелёгкая, везёт же мне сегодня! Уже второе колесо за один день, а ведь бричка новая... Не поверите - новьё!
   Что бричка новая и колёса новьё, у Петра Сергеевича сомнений не было. Граф Скобелев знал толк в бричках, ибо, как это ни странно, сам ещё недавно работал кучером, пока графский титул за ним не закрепился - официально, на бумаге с вензелями. Волокита с обретением вензеля и фамилии была страшная, вот уж намаялся он с этими бумажками! Нотариус попался - зверь.
   Пётр Сергеевич по жизни не обладал чрезмерными амбициями, но без графского титула ему к Смольному приближаться никакого резона не было, не дали бы ему свидание с благоприобретённой сестрицей, а уж чтобы вывезти её куда-нибудь на целую неделю - этого точно не позволили бы. Нравы и порядки в Смольном существовали строгие, одинаковые для всех. Родители видели девиц раз в год, по праздникам, да и то не всякий год. Об этих нравах тайный граф Скобелев знал не понаслышке - ведь он успел там поработать, перекрасившись для такого случая в брюнета. Исполнял он и должность истопника, и на разных прочих чёрных должностях работал, включая извозчицкую. Ещё тогда шпионить научился, так что сыщицтво было у него теперь в крови. Плебейская работа не оказалась без толку: благодаря длительному шпионажу в институте, он теперь планировал отхватить солидный куш. Посредством фальшивой сестры, согласно фальшивым же документам, якобы подтверждавшим их, якобы кровное, родство.
   Граф снова размечтался, хотя уж было далеко не утро. Ему не терпелось обнять новоявленную родственницу, подержаться хотя бы за локоток, зарыться, чисто по-братски, в пахнущие юностью кудри... И это при живой жене! Да, граф Скобелев был, хотя и тайно, хотя и не вполне официально, но женат. Новоиспечённый дворянин, несмотря на всю свою молодость и блондинистость, был персоною довольно тёмной. Кстати, то, что не совсем родственником приходился он сестре, совсем почти не родственником, лишь ему одному было теперь известно. Нотариус, оформивший бумаги, тут же почил о Господе. Говорят, от сердечного приступа, редкий пьяница был тот нотариус. Хотя мог бы ещё пожить, кабы не снотворные пилюли.
   Словом, титул графом был приобретен преступно и незаконно, и за совсем не большие деньги. Сестра-блондинка, получалось, была куплена им за купюры, как проститутка, которая, ко всему прочему, об этом факте даже не догадывалась. Пикантненькая ситуация! А посему необходимо было действовать быстро и ювелирно точно, разными хитрыми способами и увёртками заставить мнимую, но богатую сестрицу как можно скорее забыться в его объятиях и согласиться на все условия. То бишь наследством поделиться.
 
   6.
 
   От сладострастных помыслов граф разомлел, утратил нить беседы с кучером, потерялся в чувствах и в результате, в один чудесный миг, почувствовал нужду встряхнуться. Да и по нужде сходить не мешало. Словом, когда колесо сломалось, он не разгневался, а, наоборот, воспрянул духом, а заодно и всеми мускулами, ибо поразмяться после однообразной тряски на самодельных рессорах отнюдь не лишнее.
   Пётр Сергеевич сбросил дождевик, благо дождь уже переставал, закатал рукава и начал во всю прыть помогать вознице, что снова привело незлобивого кучера в восторг. Экий барин сноровистый и простой души человек!
   А в скором времени и крупную подмогу Бог послал - цыган на разукрашенной лентами и сушёными букетами шестиколёсной кибитке.
   Цыганский фургон может вмещать гораздо больше пассажиров, нежели покажется на первый взгляд. Когда он остановился, из него высыпала, поди, целая деревня - и ну тоже помогать, причём, бескорыстно. Дочери барона понравился нарядный белобрысый юноша, попавший в невыносимое, на её взгляд, положение.
   Пока цыгане с незлобивым кучером ставили колесо, граф перекинулся словечком и улыбками с баронской дочкой, которая, к тому же, была кормящей матерью.
   От младенца и от матери пахло давно забытым домом. Давненько не общался граф накоротке с женским полом! Иначе не размечтался бы он так фривольно и непростительно о не принадлежавших ему дамских прелестях, о чужих девицах, которые, как таковые, и не нужны были ему вовсе, ему были нужны исключительно их деньги. Только деньги могли спасти его далёкую супругу и единокровное чадо от нищеты и вымирания, только очаровательно шуршащие бумажки могли дать воспитание и образование их отпрыску, который был таким же блондинистым, как и папаша.
   Тут странное, однако, дело получалось. Ежели супруга, покинутая графом не по доброй воле, а в силу обстоятельств, была такой же жгучей брюнеткой, как и цыганка, то и чадо должно было родиться не белобрысым, а брюнетистым, вот, например, как цыганкино чадо. Однако ж вышло редкое хитросплетение: ребёночек Петра Сергеевича родился беленьким, весь в отца расцветкой пошёл, да и личиком копия.
   Все усматривали в этом странный знак, все, кроме местной колдуньи. В воронежской губернии, где когда-то находилось имение родителей новоиспечённого графа Скобелева, в миру - Петра Болотникова, была одна гадалка на несколько деревень, она же ворожея, она же добрая волшебница, она же злая колдунья. Ворожея-то и разъяснила всё. По её мнению, белобрысый помещичий сын был только телом родительский, а душою походил он из болота, из того, что за околицей, уже всё высохшее, едва-едва обозначалось. Словом, родители Петра Сергеевича лишь произвели его на свет. А раз душою он из болота - значит "болотнянин", персона, родственная лешему, водяному, русалкам и прочим видимым и невидимым волшебным тварям. Интересно, что и фамилию он получил "Болотников" - как раз такая, по совпадению, была у его родителей!
   По легенде, рассказанной колдуньей, болотняне рождаются раз в тысячу лет, и не просто так рождаются, а якобы для истинного счастья, для несусветной земной любви. Снаряжают их на этот свет все жители болота - те, что до поры, до времени ночами шастают по кочкам и трясинам, мелькают в виде зелёных огоньков. Так их полумёртвым душам легче обретаться рядом с людскими селениями.
   Болотные жители, видимые глазом ночью и невидимые днём, раз в тысячу лет тосковать начинают. Оно и ясно: жизнь на болоте скучная, бедная на удовольствия. За тысячу лет так успевают натосковаться, что тошно им делается. Вот и выбирают для получения истинных удовольствий представителя - Главного Болотнянина, самого светящегося, самого могучего в болотной страсти, в своей веками не растраченной удали. Ради него они все окончательно гибнут, то бишь напрочь исчезают, передав ему одному до скончания века всю свою жизненную силу, как уже стало модно говорить - "энергию". Благодаря той совокупной силе, и рождается из болота раз в тысячу лет один-единственный плотский человек, а болото через постепенно высыхает.
   Среди людей продолжает Главный Болотнянин свой жизненный путь, где ему предстоит найти себе пару, и совсем не обязательно болотного происхождения. Можно с дочкой лешего сойтись, а можно и на простой крестьянке жениться, лишь бы была пригожа и характером не противна.
   Уже в ранней молодости, в самой что ни на есть юности находит Болотнянин себе пару, а колер его масти всегда светлый, поелику болотный совокупный cвет всегда могуч есть. Поэтому девица, выбранная болотнянином, какой бы масти ни была сама, неизменно рождает белого пушистого младенца - чисто тебе альбиноса! А уж что мужская сила у Главного Болотнянина могучая, так тут и говорить нечего.
   У будущего графа Скобелева, у Петра Сергеевича Болотникова, сызмальства было крепкое понятие о земной любви. Уже лет с тринадцати-четырнадцати покорял он сельских баб, всех подряд, невзирая на стать и возраст. Были на его счету и пожилые вдовы, и юные девственницы, которые должны были благодарить судьбу, что он до них снизошёл и научил всяческим ласкам и премудростям. Самой благодарной ученицей была Фросенька, дочь вольного поселенца-казака. Та отдавалась с большим прилежанием. Но не телесно, а только душой. Ей страсть как нужны были иные, чисто житейские премудрости, коих она много подозревала у своего дружка. Даже сам он всего того не подозревал, что про него подозревала Фросенька. И сильно уважала его за это!
   И цель в жизни у Фросеньки была, в отличие от остальной деревенщины - она мечтала устроиться в столице. Ежели не замуж, то хотя бы в горничные пойти. Пётр Сергеевич всё это ей обещал, правда, сам долго не зная путей выполнения своих же собственных обещаний, но надежду всякий раз давал, при каждой встрече, чем заслужил несколько уроков стрельбы на пистолетах. У Фросенькиного отца, у героя наполеоновской войны, много трофейного оружия в избе хранилось.
   А тут, опять же по хитрому сплетению особых обстоятельств, приехал к ним в деревню некий капитан. Будто бы из Петербурга, будто бы тоже герой войны с Наполеоном, будто бы весь в поисках друзей-однополчан. По его словам выходило, что "сам-то он, по счастливой случайности, богат и желает облагодетельствовать двойку-тройку, а то и десяток, своих сослуживцев, которые, скорей всего, неимоверно бедствуют". Многие верили этим россказням, особенно Фросенькин отец и родители Петра Сергеевича. Зародил в них капитан надежду - крепкую надежду на устройство обоих "неразумных чад" в столице.
   Родители Петра Сергеевича со вздохами слушали его рассказы и не единожды молили пристроить сына. Хоть куда-нибудь, лишь бы в Санкт-Петербурге.
   - Сказывают, будто в столичных лавках лишь ярославские приказчики в цене, - грустно приговаривал отец Петра Сергеевича, отхлёбывая из блюдца.
   В этом месте гость возмущался:
   - А нечто ваш отпрыск в приказчики-то пойдёт? Чай, не крепостной он, а помещицкий сынок! Я же вижу: и стать у него есть, и соображение в глазах светится! Ему подавай что-нибудь возвышенное, не иначе!
   На то родители ничего не отвечали, только согласно крякали. И так всякий раз, во всякий приезд "сослуживца". Мол, оно-то, конечно, не к спеху, но ежели что...
   Кому-кому, а Петру Сергеевичу действительно было не к спеху. К двадцати годам он успел переспать со всеми девками села и округи, стал подбираться к соседним деревням, ночи по две, по три к ряду пропадать неведомо где. При богатых родителях его и в армию-то не забрили, продолжал гулять.
 
   7.
   Девки от Петра Сергеевича "сатанели", души в нём не чаяли - он их завораживал не хуже самой сильной ворожеи, гипнотизировал взглядом. Не было у него чёрного глаза, но зато был маленький, голубенький, пронзительный - чисто бриллиантик! От этого насквозь прожигающего взгляда они и столбенели.
   Родители нисколько не отчаивались, мол, пущай дитё радуется жизни, пока мы живы. Но один-то раз пришлось им поволноваться. А всё потому, что встретил болотнянин судьбу свою, и не в Санкт-Петербурге, как они мечтали, а недалеко от их поместья, в лесу, при переходе из деревни в деревню, от одного сеновала к другому.
   Встретилась Петру Сергеевичу на лесной тропинке девка чёрной масти, которая от его взгляда не остолбенела. Он сам от её чёрных глаз окаменел и вслух подумал: "Моя!"
   Встретились они с Дуняшей, то бишь с Авдотьей Кочкиной, на сочном лугу, который странным образом располагался меж двумя высохшими болотами и назывался Праздничным. Дуня врял ли слышала его слова, так как находилась далеко, за пятьсот саженей, но понять, что сказал суженый, поняла, подбежала к нему, стала целовать...
   Растворились они друг в друге, а когда узнали имена, тут уж оба воскликлнули:
   - Мой!..
   - Моя!..
   А луг ночной был светлым и ярким, куда ярче снов и полуночных грёз, в которых они до этого часто виделись, но как бы издали, не разглядывая лиц друг друга. И пели им лесные нимфы, и плясали им русалки, примчавшиеся с ещё не высохших болот, и завидовали им все волшебные невидимые твари, завидовали...
   - Ты пошто своё болото бросил? - кокетливо спросила Дуня. - Али разонравилось?
   - Сама знаешь почему, не притворяйся, я всю жизнь искал тебя и вот... нашёл... А болото мне уже не нужно, не вспоминай его...
   Авдотья ласково улыбнулась.
   - В округе много о тебе толкуют. Хороший ты, добрый... И болото твоё хорошее было, зря ты о нём так... А я своё болото уважаю, оно меня в люди вывело, с тобой вот познакомило. Меня на кочке после рождения нашли, оттого я и Кочкина. А родителей у меня никогда не было - добрые люди подобрали, вырастили... Избу построили...
   Так Авдотья-болотнянка стала женой, хотя и незаконной, Петру Сергеевичу. Других помещицкому отпрыску уже не надо было. Вот и выходило, что женат он - их с Дуней повенчали родные, хоть и давно высохшие, болота. На Праздничном, на Венчальном лугу повенчали!
   Стал будущий граф наведываться только к молодой своей жене, другие избы и сеновалы стороной обходить. Её дом стал и его домом. У родителей он себя дома более не ощущал.
   Когда Авдотья понесла, родители Петра Сергеевича за голову схватились. Они уж было собрались имение продавать, в Санкт-Петербург переселяться, а сын им:
   - Продавайте имение, ежели хотите, а у меня теперь тут своя семья! И имение своё есть, правда, небольшое - изба да двор с несколькими курами. Отправляйтесь в Петербург без меня, можете Фросеньку с собой взять вместо дочери, тем более что обещал я ей найти место в столице!
   Убитые таким ответом, кинулись родители в ноги к капитану, в очередной его приезд, а тот и говорит им:
   - Хитростью надо парня из деревни выуживать. Скажите, что он должен сам на свою семью зарабатывать, коль уж обзавёлся, а для этого ему надо непременно ехать в столицу. А жена незаконная никуда не денется, дождётся, если любит. Поедемте, поедемте, нечего раздумывать! Вместе карьеру будем делать вашему сыну, помогу чем смогу. У меня на Невском проспекте знакомый французишка есть - аккурат намылился свою лавку продавать и во Францию, на родину ехать. Недорого продаст, я посодействую, чтобы с вас взял недорого!..
   В общем, уговорили они, все втроём, Петра Сергеевича. А частый гость, то бишь капитан, обещавший устроить все дела в столице, обещание своё не выполнил: бросил их ещё в самом начале, ещё когда они на все деньги, вырученные от продажи имения, лавку на Невском приехали покупать. Бывший частый гость не встретил их в условленном месте, оставил на произвол судьбы, исчез бесследно. Пришлось горемыкам на скорую руку убогую мелочную лавчонку на окраине столицы брать - и на неё-то едва хватило! А уж чтобы на Невском проспекте обосноваться - на такую цель в десять раз больше требовалось средств, да и не русскими, а французскими деньгами, и шельмец лже-капитан об этом прекрасно ведал. Как выяснилось позже, он с продажи имения Болотниковых громадную комиссию получил!
 
   8.
   Вместо того чтобы разбогатеть, родители Петра Сергеевича беднеть начали - лавка невыгодной оказалась. А кабы и выгодной была, то всё равно не знали бы помещики как с ней управиться, ведь в городской торговле наука и хватка особая требуются. Капитан божился, что научит торговать, да только его след простыл, адреса даже не осталось.
   Правда, Пётр Сергеевич очень скоро адрес тот выведал - через Фросеньку, которая случайно в их лавку заглянула, и не за лентами-кружевами, а за... ветошью для чистки пистолета! Пистолет ей был теперь зело нужен, так как капитан и её обмануть успел: обещал в благородное место пристроить, а пристроил в содержанки к одному развратному купцу. Да ещё и всю вину на неё свалил, мол, пьяная была, отдалась первому встречному!
   Постепенно вышло так: купец-развратник Фросеньку бросил, надоела она ему, и стала она работать на капитана. Весьма исправно работала. Он её, ещё раньше чем Болотниковых, из деревни выманил, отца заставил бросить. От неё-то капитан не сбегал, ибо нужна она была ему - в качестве девицы "по особым поручениям".
   После встречи с Фросенькой Пётр Сергеевич затаился, нарочно не стал адрес злодея родителям показывать - не счёл нужным! Ну, не хочет гость их бывший видеться, так пусть его. Затаиться-то затаился, но и пригорюнился изрядно, ибо почувствовал, что сердце его... каменеет. Но уже не от любви, а от ненависти к самому себе. Горько стало, что послушался дураков и купился на порожние обещания. Не умерли бы они с Дуней в деревне, выжили бы, земля всяко прокормит.
   Фросеньку он отговорил от отчаянного поступка, не велел пока мстить капитану, велел ждать более удобной оказии, для гораздо более изощрённой мести. Да и жаль было её отца-инвалида, добродушного служивого. Вдруг какую ошибку допустит дочка - не дождётся ведь калека её домой, и похоронить его будет некому.
   А своих родителей Пётр Сергеевич постепенно начал ненавидеть. Этих твердолобых простофиль ему было не жаль, ничуть не жаль, нисколечко, тем более что простофили сподобились угробить его союз с Авдотьей. Скрытая ненависть к родителям росла. И вот, в один прекрасный день надоело сыну неудачников наблюдать, как пустеет ящичек с деньгами в лавке, забрал он как-то вечерочком весь остаток из кассы и.... был таков! Отца с матерью такой поступок сына на тот свет загнал - оба умерли от удара, почти одновременно. А сынок, сняв на похищенные денежки подвальчик, купил себе два камзола, десяток кружевных рубах, туфли с перламутровыми пряжками да ещё много чего. А на оставшиеся купюры бумажку фальшивую выправил у нотариуса - назвался близким родственником генерала и потомственного дворянина Скобелева. При Николае Павловиче эдаких героев "пруд пруди" в России проживало, ибо времена были не менее военные и героические, чем при убиенном Павле Первом.
   Нотариус был выбран не случайный: именно он оформлял бумаги по продаже болотниковского имения. Пётр Сергеевич разыскал и его тоже, не одного лишь капитана. Отыскал, использовал в своих целях и... убил. Подсыпал в водку яду. А вся округа потом судачила: мол, пьяница был нотариус, вот сердце и не выдержало!..
   С кончиной нотариуса на руках Петра Сергеевича новая кровь появилась. И отцеубийцей он себя не считал. Не суди, да не судим будеши! Ежели дворцовым сыновьям вольно папашу шарфиком душить, а потом сразу на престол cадиться, в помазанники Божии записываться, то и ему подобное, хотя и менее пафосное, преступление простительно. Не взял бы он этих денег, так родители всё равно бы погибли - всё к тому шло давно. Погиб бы и он, а Дуня так и не узнала бы ничего, ждала бы, плакала. Не хотел он для жены такой судьбы. Он хотел пировать с ней при свечах - как это делают графы с графинями...
   Словом, хоронить себя Петру Сергеевичу было отнюдь не к спеху. Он защитился, как сумел, выжил и дальше жить надеялся. Вернуться к Авдотье надеялся, и не с пустыми руками. В столице ведь можно не только в коробейницких лавках зарабатывать. Но сначала надо было капитана навестить - по старой памяти, спросить дельного совета. Не у кого больше было спрашивать, как у губителя всей болотниковской семьи. Вынул новоявленный сирота из сокровенного местечка бумажку с адресом, тайно сходил в то место, разведал, что за промысел у капитана. Оказалось, что публичный дом, заштатный бордель, дом терпимости. Да не один, а несколько. Все давешние подозрения подтвердились в точности!
 
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   "ДВА ЦВЕТНЫХ ПУЗЫРЬКА"
 
   1.
   Переломил себя Пётр Сергеевич, воспользовался адресом, пошёл на поклон к тому ироду, который семью его уничтожил. Прикинулся дурачком, поплакался про родителей, попросился в помощники, мол, некуда больше идти: в столице все чужие, а уехать не на что.
   Капитан сделал вид, что сразу не узнал просителя. Потом фальшиво заулыбался, достал из буфета початую бутылку водки, налил две рюмочки.
   - И кем же ты хочешь у меня работать?
   - Для начала... зазывалой!
   Капитан не усмотрел в прошении ничего дурного. Зазывалой, так зазывалой! Не забыл ещё, видать, в каком образе сам недавно выступал, пока дело своё главное не начал. К чему скрывать: зазывал он в столицу наивных помещиков, заставлял дешёво продавать имения, покупать невыгодные предприятия, а проценты с каждой сделки в кармашек клал. Но, как известно, и на старуху бывает проруха, и на всякого ловкача хватит мудрости у того, кто пожелает отомстить. Не так прост был проситель, сидящий перед капитаном, хотя и молод. Пётр Сергеевич хотел не только работу получить, но и отплатить обидчику.
   - А отчего ты раньше не воспользовался моим советом, данным тебе ещё в деревне? Почему не отправился в столицу заблаговременно, не устроился в Смольный истопником? Там аккурат место освободилось - печник куда-то делся. Я правильно тебе советовал, а ты упёрся: уж лучше буду родителям в лавке помогать!
   И действительно, Пётр Сергеевич вспомнил то предложение, но вспомнил также, почему не принял его. Причина была вовсе не в стремлении помогать родителям, а в том, что он успел наслушаться легенд про "гиблое место".
   Гиблым местом считался берег Невы, где сперва смолу варили для кораблей, потом выстроили монастырь Воскресения Христова - вокруг одноимённого храма, а позднее и женский институт туда определили. Ходили слухи, что в зданиях "монастырского института" кишмя кишели привидения. А однажды живой человек пропал, да не один, а целых двое. Вышеупомянутый печник не сбежал и не удавился, а пропал бесследно - в чулане хозяйственного флигеля, в ходе поисков пропавшей там ещё раньше ученицы. Та ученица-восьмилетка была из числа "кофейниц", из тех, коим полагалось носить кофейные, то бишь коричневые платьица, и звали её Шурочкой. Шурочка Воронина, ученица младших классов, была посажена в чулан за кражу хлеба на кухне. Её туда "на пару часиков" определили, для острастки, а когда немного погодя открыли дверь... Девочки там не оказалось!
   А вслед за Шурочкой пропал и печник, которому было поручено основательно порыться среди той чуланной свалки и, во что бы то ни стало, найти пропажу. Многие барышни видели из окон дортуаров, как он входил во флигель, а вот выходящим его не видела ни одна. До самой ночи не возвращался печник, да и наутро нигде не появился. Кинулись к чулану - а дверь его, поди ж ты, оказалась запертой на ржавый висячий замок. Тот замок выглядел чуднО, да и вообще неизвестно откуда взялся. По всей физической видимости, его лет сто как не отпирали. С того света прислан был тот замок, не иначе, судачили барышни.
   Пётр Сергеевич не преминул рассказать о своих тогдашних страхах капитану, но тот лишь посмеялся:
   - Если будешь слушать всё, что люди говорят, пропадёшь. Запомни: верить сейчас никому нельзя, особливо тем, кто по деревням разъезжает, столичные сплетни разносит...
   - Запомню... - зло прищурившись, процедил проситель.
   И снова не почувствовал капитан ничего дурного, не заметил ни капли яда в тоне Петра Сергеевича.
   А Пётр Сергеевич был зол и рад одновременно. Приняли его в услужение, но с условием, что он будет не только клиентов завлекать для "салона любви", но и проявит личную смекалку. Заведение нуждалось в пополнении, требовались новые барышни, девицы чистые, ещё никем не пользованные, а дамочки лёгкого поведения, к которым относилась теперь уже и Фросенька, постепенно переводились в категорию малого спроса, с понижением в жаловании.
   - Непременно девственницы нужны? - удивился тайный граф. - Где же я их буду вам искать, чем заманивать? В городе ведь сеновалов нет...
   - А голова тебе на что дана? - гыкнул капитан. - Устройся в Смольный на любую должность, хоть на самую малоденежную!
   - Так вы из Смольного девиц желаете набирать?! Нешто такое возможно?
   Гиблое место на просмоленном берегу к тому времени славилось уже не столько привидениями, сколько жёсткими порядками, установленными для девиц: с родителями видеться только после получения особого разрешения, то бишь практически никогда, питаться чуть ли не водой и хлебом, изнурять себя учёбой до полусмерти, а вставать - чуть ли не с петухами! Холод в дортуарах был такой, что в Петропавловской крепости карцеры теплее.
   Богатым смолянкам жилось чуть получше, благодаря родительским деньгам, но правила выхода за пределы учреждения оставались равными для всех: только парами, только строем, да и то изредка. Ежедневные прогулки ограничивались пребыванием на институтском дворе, под надзором воспитательниц и немногочисленной прислуги.
 
   2.
   Когда-то, в самом начале, сразу после основания заведения, ещё в екатерининские времена, институтки чувствовали себя истинными барышнями, учёными и благородными. Тогда ещё такого воровства не было, воспитатели и прочая командная шушера не грели руки у императорского камелька, не воровали казённый харч и не издевались над подопечными, ибо тоже набирались из благородных. Но всё течёт, всё меняется. На дворе стоял 1830-й год! Не благородную, а казарменную жизнь вели теперь институтки. Впрочем, как и вся страна. Единственной отрадой для воспитанниц были регулярные императорские балы, на которые возлагались большие надежды: там можно было найти завидного жениха или покровительницу из числа фрейлин.
   О Смольном ходили разные слухи, всё больше таинственные, поэтому все молодые люди, все потенциальные женихи, душой непрерывно стремясь к нему, в то же самое время побаивались.
   Наблюдая настроение Петра Сергеевича, капитан, ухмылялся в прокуренные усы.
   - Понимаю, Смольный - не то место, где легко свататься, но тем ценней товар. Первые два месяца я буду приплачивать тебе, ибо могут появиться неожиданные расходы, но в положенный срок спрошу по всей строгости. И не думай, что удастся удрать с казёнными деньгами. Поймаю - задушу!
   Капитан был хлипкого телосложения, но при нём постоянно находились могучие туполобые слуги. Те задушат.
   - А можно для начала к месту присмотреться?
   - Можно, но за присмотр платить не буду. Чем скорее начнёшь работать, тем лучше для твоего же благополучия...
   Капитан снова зубоскально ухмыльнулся, а Пётр Сергеевич, поклонившись, направился к выходу.
   - Благодарствую за наставления-с!
   После этих слов он исчез за дверью.
 
   3.
   Домой, в полуподвальную лачугу, куда он перебрался ещё до родительских похорон, новоиспечённый зазывала шёл бодро, почти вприпрыжку, с непоколебимой верой в собственные силы. Он ведь собирался общаться с неопытными барышнями, на коих магия его голубых глаз должна была подействовать наверняка. Хитёр был Пётр Сергеевич, и на хитрость свою весьма рассчитывал. Перед тем как идти наниматься чернорабочим к девицам, он не только выкрасился в брюнета, но и усишки жиденькие приклеил. Потом сиплым голосочком пару слов сказал сам себе перед зеркалом - натурально получилось! Так и пошёл на встречу с главной дамой-распорядительницей...
   Затем начались рабочие будни. Работал тайный граф поначалу уборщиком на кухне, затем дворником и истопником одновременно. Временами, когда немоглось кому-то из штатных кучеров, выполнял и их работу, ибо знал в ней толк. Не зря же у него в поместье своя личная бричка была! Бричка была, а кучера не было. Пётр Сергеевич любил навещать зазноб в одиночку.
   Работая, Пётр Сергеевич параллельно присматривался к девицам. Для сбора сведений подружился со сторожем по имени Архип. Тот и показал ему на дверь чулана, за которой навсегда исчезли Шурочка и горемыка-печник.
   Наступил вечер, вернее, ночь, когда Пётр Сергеевич и сам, по примеру печника, решил наведаться в то страшное место. После всего пережитого в столице, мало что могло его испугать. Словом, пробрался он ближе к полуночи в тот хозяйственный флигель, спрятался за горой сломанных стульев и прочей хромой мебели, стал ждать. На колокольне Воскресенского собора, прозванного "Смольным", пробило полночь. Звук колокола был необычайно тихим. Али почудилось, что звонят?
   Вдруг в дальнем углу возникло неяркое свечение, а в его лучах обозначился силуэт большого шкафа. То был простецкий деревянный шифоньер с зеркалом во всю дверь.
   Пётр Сергеевич собрался было подойти поближе к шифоньеру, заглянуть вовнутрь, но произошло событие, не давшее ему этого сделать. Из шкафа выскочила барышня в розовом платье, не худая и бледнолицая, как смолянки, а что называется "в самом соку" - шикарная длинноволосая блондинка. Правда, несколько прозрачная: сквозь неё можно было видеть все предметы.
   "Уж эту-то кормят хорошо! - подметил Пётр Сергеевич. - Только что она здесь делает? И почему сквозь неё можно смотреть, как сквозь розовые очки?"
   Таинственная барышня вдруг шутливо хлопнула себя по лбу, будто забыла о чём-то, и снова запрыгнула в шкаф. Тут только Пётр Сергеевич сообразил, что никакую дверцу она не открывала, а оба раза, туда-обратно, шастала... через зеркало!..
   Девица, между тем, снова появилась. На этот раз с поклажей: словно мул, она была нагружена разноцветными нарядными мешочками, отнюдь не прозрачными, а плотными, тугими и тяжёлыми, набитыми непонятной всячиной. Поставив ношу на пол и отправив в сторону зеркала воздушный поцелуй, она произнесла:
   - Спасибо, маменька!
   Затем барышня достала из-за пазухи носовой платок, который моментально увеличился, превратившись в простыню. На неё она свалила всю свою поклажу. Крепко связав концы простыни, она легко взвалила огромный узел на плечи и направилась к выходу. Пётр Сергеевич следил за этим представлением с восторгом: розовое привидение без труда несло мешок, который не всякий грузчик согласился бы взять на спину!
   Неожиданно, у самой двери, девица остановилась, бросила узел на пол и снова хлопнула себя по лбу. Что ещё она забыла сделать? На её розовом платье был поясок, к которому крепился небольшой букетик из искусственных цветов. Под букетиком, как оказалось, притаились две бутылочки цветного стекла, два пузырька на серебряных цепочках: зелёненький и красненький. Глотнув из красного пузырька, барышня вдруг перестала быть прозрачной, приобрела вполне плотский вид. Потом она снова взвалила узел на плечи и, наконец, покинула флигель.
   Пётр Сергеевич ещё некоторое время сидел недвижимый и неозвученный, решая, что же делать дальше. Затем он осторожно подкрался к шкафу. Тот оказался пуст! Тогда граф решил поскорее выйти из флигеля, дабы последить за девицей, пока она где-нибудь не спряталась.
   А девица и не собиралась прятаться. Когда Пётр Сергеевич вышел во двор, она стояла в лунном свете, как розовая фея или сошедший на землю ангел, и вертела головой, словно бы ища кого-то. Узел находился чуть поодаль.
   - Скажите, - обратилась она к графу, - вы работаете при этом монастыре?
   Пётр Сергеевич облегчённо вздохнул. Барышня-призрак не догадалась, откуда он вышел, а значит, не почувствовала слежки. "Хоть и потусторонняя она гостья, а элементарного чутья не имеет! - подумалось графу. - Стало быть... её сверхъестественные таланты испарились, лишь только она отхлебнула из красного пузырька?"
   Жидкость в зелёном пузырьке, видать, имела обратное действие. Предусмотрительность барышни была вполне понятна: вдруг что не по её - имелся шанс удрать тем же макаром! Оставалось проверить, насколько она внушаема.
   Граф направил на розовую фею своё магическое око. Подействовало! Барышня зарделась, покачнулась, схватилась за его плечо - чтобы не упасть. Дыхание сделалось прерывистым и шумным, отнюдь не ангельским.
 
   4.
   Хотя Пётр Сергеевич и усвоил болотную теорию, ещё там, в деревне, от колдуньи, однако же не сразу сообразил, что та барышня, должно быть, тоже болотнянка. Ведь Санкт-Петербург построен на топях, держится на многих и многих тысячах свай, а значит и все его пресловутые призраки, те, которые смущают жителей богатых дворцов и бедных подвалов - все как есть болотного происхождения. А коли обрела плоть девица, стало быть, она, так же как и граф с Авдотьей, послана к людям на поиски счастья. Бог в помощь! Попробуй-ка, найди истинное счастье среди насельников этого безумного и алчного мирка.
   - Как зовут вас, юноша? - спросила розовая фея-ангел.
   - Неважно, я чернорабочий, - ответил граф. - Нам запрещено знакомиться с воспитанницами. А вот на первый ваш вопрос отвечу с удовольствием: это не монастырь, сударыня...
   - Да? А что же?
   - Это школа для девиц.
   Пётр Сергеевич хотел добавить: "казарменного типа", но сдержался. Дабы не спугнуть неведомую птицу, залетевшую в бывший монастырь из более благополучного болота, чем его родное. Если в то болото можно возвращаться, подумалось графу, то оно куда более таинственное, чем все известные ему болота, а обитатели его, вероятнее всего, общаются с подземными владыками.
   Несомненно, барышня была не из простых, хотя и притворялась душечкой. Пётр Сергеевич планировал последить за ней подольше, ибо оставался ещё месяц из отведенного капитаном срока. Ему хотелось выведать про несусветное земное счастье, тайна которого от них с Авдотьей была пока сокрыта.
   - Вам, барышня, может быть, воспитательницу позвать?
   - Если это и вправду школа при монастыре, как мне маменька сказывали, то я буду весьма и весьма благодарна вам за услугу. Позовите мне кого-нибудь из бонн!
   "Эвона, словечки-то какие знает! - удивился Пётр Сергеевич. - Будто уже успела один раз пожить при церковно-институтской богадельне!"
   Граф сделал, как ему велели, позвал кого следует. Он был уверен, что самозванка, одетая не по форме, уже наутро будет выгнана за пределы института. Но этого не произошло. Барышня спокойно поселилась в одном из полупустых дортуаров, что интересно - на знаменитой Шурочкиной кроватке, которой все так боялись. По крайней мере, никому на той кроватке ни разу не удалось поспать спокойно. Никому кроме кукол, положенных туда в большом количестве, в память о пропавшей сироте. Ходили слухи о прозрачной розовой вороне, которая ночами садилась на подушку.
   Розовой фее, напротив, отлично спалось в той маленькой кроватке. Правда, ноги приходилось сильно подбирать, калачиком сворачиваться. Но ни на какой другой кровати она спать не соглашалась! И кукол никому не отдала - сама с ними спала, в обнимку. А вскоре стала посещать уроки и ходить на прогулки во дворе. И платье надлежащее надела - белое, праздничное. Ибо неумолимо приближался дворцовый бал.
 
 
   5.
   До бала оставалось десять дней, то бишь полторы недели. И барышни, и воспитательницы имели к дворцовому мероприятию интерес - каждая свой, секретный. Шушуканья по коридорам, классам и дортуарам превышали нормы, негласно установленные для обычных дней.
   Появление в институте новенькой мало кого удивило, ибо все, кроме обслуги, были заняты исключительно собой. Для такого равнодушия к вновь прибывшей ученице имелась и другая, более тривиальная причина: новенькие поступали в имперские благотворительные институты чуть ли не ежедневно, чуть ли не по пять-десять душ за раз. Ежели не в Смольный, так в Александровский, а не в Александровский, так... Большой разницы между подобными заведениями в ту пору уже не существовало. Сиротинушек благородного происхождения и не очень, приблудных всякого сорта, а также отринутых роднёй дочерей, племянниц или падчериц в те времена сдавали непременно в институты. Всё это было к вящему раздражению воспитательниц: сироток много, а казна-то не бездонна! Приходилось экономить. Доэкономились до того, что однажды сам государь-император, пожаловав на кухню с чёрного хода, обнаружил - о, ужас! - всего три рыбки в трёх огромных чанах, предназначенных для приготовления наваристой ухи.
   Однако ужас длился не очень долго, государь провёл показательную "порку", весьма щадящее воспитательное мероприятие, продемонстрировал личную заботу о барышнях и... Вскоре переключился на дела более важные. Так что можно было снова начинать экономить. Воспитательницы взяли это дело в свои руки, как обычно, всё наново пересчитали, вывели другие нормы раздачи пищи, ещё более суровые, словом, захлопотались донельзя. Все другие учётные операции вести было практически некому, так что новенькая пару дней походила в неучтённых.
   То ли воспитательницам лень было спросить друг-дружку, откуда взялась упитанная фея в покоях для бедноты, то ли фея успела их всех сразу, оптом, подкупить - кто знает. О суровых дамах-педагогинях самые разные слухи хаживали, мол, за деньги они готовы были закрывать глаза на самые вопиющие нарушения дисциплины! А вот безденежным ученицам приходилось держаться паиньками, на всякий случай. Кстати, это не всегда помогало: их то и дело жучили - буквально ни за что! - как нашкодивших щенят.
   Атмосфера грядущего бала, хоть и ненадолго, примирила конфликтовавшие стороны: воспитательниц с ученицами, богатых учениц с бедными "попрошайками", любопытных маленьких "кофейниц", рядившихся в коричневенькое-немаркое, с нервными "синими" девицами - ученицами средних классов, переживавшими переходный возраст. Одним словом, временно наблюдалось всеобщее "братание". Отстранённо держались лишь старшеклассницы, не носившие ни синего, ни коричневого. Им надлежало быть бело-голубыми и тихими как ангелы. Перед началом новой, взрослой, скорей всего замужней жизни...
   Прислуга тоже имела к мероприятию интерес - чисто познавательный, порождённый банальным любопытством. Но даже рьяно любопытствовавшие не замечали ничего из ряда вон выходящего. Прохаживаясь с метлами по подворью, заглядывая в коридоры-комнаты с целью проверки отопления и прочих тонкостей, никто из них не обнаруживал чего-либо более странного, чем всегда. Ну, разве что безденежные ученицы вдруг стали замечаться по углам с пирожными, коих ранее не пробовали, а также пахнуть дорогими сортами мыла. Пожалуй, всего лишь одна сцена, имевшая место в дортуаре, да и то всего один раз, могла привлечь внимание:
   - Что за синяки у вас, милочка, на талии? - спросила фея-ангел у бедной воспитанницы восьми лет, когда та переодевалась.
   Синяки те не были результатом побоев, ни в коем случае, просто-напросто, согласно институтским правилам, абсолютно все ученицы, независимо от возраста, обязаны были носить корсеты. Из китового уса. Но китовый ус - вещь дорогая, а как же экономия? Экономные воспитательницы стали закупать для девочек более дешёвые образцы, начинённые металлическими, а то и вовсе деревянными каркасами. Каркасы те, естественно, ломались, причиняя боль и оставляя синяки. А иногда и кровоподтёки!
   К счастью, в подарочных мешочках феи-ангела нашлось бесчисленное множество корсетов cамого что ни на есть наивысшего качества - видно, маменька, которая осталась дома, по ту сторону зеркальной перегородки, хорошо её проинструктировала.
   - Наденьте это, не стесняйтесь... - протянула новенькая свой очередной подарок.
   - Мерси, мадмуазель...
 
   6.
   К подаркам бедняжки быстро привыкли, и шума вокруг них не устраивали, так что даже самая любопытная прислуга не могла заметить в их поведении ничего особенного.
   Денежные ученицы были чуть внимательнее обслуги. Если раньше они в упор не замечали "замухрышек", то теперь стали прямо-таки льнуть к ним, выспрашивая, что да как.
   Вскоре и у денежных наступили изменения: на руках у них стали появляться перстни, на шеях - кулоны, на головах - кокетливые диадемы на манер тех, которые носили принцессы с обложек модных французских журналов. И это при том, что родителей они, как и все прочие, видели крайне редко.
   Денежные ученицы и пирожными не брезговали, поэтому подаренные феей корсеты стремительно уменьшались в размере - относительно тел. Приходилось менять их на новые чуть ли не каждые три дня. Старые корсеты складывались в общие шифоньеры - "на потом", в качестве гостинцев для младшеньких.
   Лишь за пару дней в качестве гостинцев ученицами, как бедными, так и богатыми, была получена такая масса всяких разностей, что вскоре узел, сделанный из простыни, похудел и сделался практически невидимым. То бишь, от него осталась только простыня.
   Как и ожидал Пётр Сергеевич, настало время розовому ангелу сбегать восвояси - за новыми подарками. Вновь решил он подежурить в чулане хозяйственного флигеля, притаившись за грудой хлама, и ни секунды не пожалел об этом - выведал всё, что хотел, всё, что не удавалось узнать раньше. Например, подтвердил свои догадки насчёт зелёненькой бутылочки.
   Поздним вечером граф, сидя в чулане, терпеливо дожидался нового "спектакля". Наконец щедрая дарительница прибежала, отхлебнула из зелёного пузырька, сделалась полупрозрачной и исчезла в шифоньере. До самого утра. Почти до петухов. Перед самым утром она вновь появилась - и снова с огроменным котулём!
   Так продолжалось почти целую неделю, спектакль повторялся каждую ночь, ибо запросы воспитанниц в предвкушении бала росли стремительно. Помимо всего прочего, в канун вышеозначенного бала, все барышни без исключения налегли на танцы и репетиции благородной мимики у зеркала. В другое время и при других предпраздничных обстоятельствах, суровые дамы отметили бы этот вопиющий факт непослушания и отправили бы кое-кого в лазарет - лечиться от дури, а заодно и от ожирения. Но в этот раз проказницам всё преотличнейше сходило с рук, ибо дамы-воспитательницы сами ежедневно поправлялись в талии, принаряжались ярче обычного, а нескольких из них однажды вечером, не очень поздно, застали в обществе сторожей, в состоянии алкогольного опьянения, отнюдь не лёгкого.
   На фоне всеобщего переполоха и смущения графу можно было и передохнуть от работы, пококетничать с богатенькими барышнями - никто бы и не заметил, но не позволял себе такого даже в мыслях. Помимо поручения, данного капитаном, была у него и другая задача: подыскать и самому себе в Смольном барышню, фиктивную невесту, обворожить её, жениться, тряся фальшивыми документами, а потом обобрать новоиспеченную наивную супругу и бежать с деньгами в воронежские земли, где его вряд ли кто-либо стал бы искать. Схема была придумана давно: "загипнотизировать - жениться - отобрать всё". А затем бросить всё это к ногами Авдотьи. Вернее, Авдотьи с ребёнком. С их сыном.
   Появление феи-ангела сделало Петра Сергеевича ещё более рассудительным и осторожным: она была из породы зазеркальных благодетелей, а значит дать могла поболе, чем все смолянки вместе взятые. Ему хотелось несусветного богатства, которое, в свою очередь, дало бы надежду на истинное счастье - в компании жены и сына. Где-нибудь во Франции или в Швейцарии. На худой конец, в Италии. Граф уже видел себя на альпийских лугах, полёживающим среди ярких цветов в истинно графских позах, покуривающим самые дорогие сигары. Если уж фитюльки-барышни, не имея никаких заслуг перед феей, были одарены по-царски, то он, знавший тайну, был достоин неизмеримо большего. Неизмеримо! Он ведь не смолянка-попрошайка.
 
   7.
   От неожиданных планов, да и от каменного сердца, которое, подобно раковой опухоли, уже пустило метастазы в душу, Пётр Сергеевич несколько помутился рассудком, стал строить невообразимые прожекты. Будь он трезвее, мудрее и не так испорчен последними жизненными обстоятельствами, он поступил бы следующим образом: попросил бы у феи-ангела больших финансовых средств, очень больших, либо золотых-брильянтовых украшений, что ещё лучше, и уехал бы с ними в родные пенаты. Но в теперешнем его состоянии просить что-либо у кого-либо он считал унизительным. Вот уж поистине, если Бог хочет наказать, то лишает разума. Помешался Пётр Сергеевич - отцеубийство, хотя и косвенное, сделало его сознание непроницаемым, а ум - крайне непонятливым. Возжелав иметь всё на свете, он еженощно молился, как бы дело не сорвалось. Ибо страшно боялся продешевить.
   Когда наступил день, непосредственно предшествовавший выходу барышень в дворцовый свет, граф, наконец, узнал, истинную причину появления потусторонней красотки в унылом полумонастырском заведении: у неё в Петербурге был тайный жених! Из местных дворянских сынков. Она рассчитывала встретиться с предметом воздыхания на балу. А связным почему-то избрала Петра Сергевича. Ревновать, что ли, заставить хотела? Неужто он так сильно взглядом её своим магическим пробрал? В первую же встречу?!
   "Может, она меня уже любит, только не хочет сама себе в этом признаться?" - сгоряча вознадеялся граф.
   Любила ли фея графа - ответ на сей вопрос получить трудно даже теперь, даже по прошествии солидного времени, ибо девицы её возраста часто путают любовь с благородной душевной привязанностью. В остальном же любопытство Петра Сергевича было удовлетворено как нельзя лучше - в самый канун празднества потустороння красотка излила ему душу. На свою погибель. Как-то днём она украдкой остановила Петра Сергеевича у флигеля, у того самого, где чулан.
   - Раз уж вы меня первый тогда встретили подле этих стен, то и знать вам первому полагается...
   - О чём вы? - смиренно спросил тайный граф, отведя взгляд.
   Глаза он отводил исключительно из гуманных побуждений, дабы лишний раз не волновать наивного ангелочка. А та, видать, возомнила нечто другое.
   - Не смущайтесь, пожалуйста. Мы ведь с вами друзья?
   Пётр Сергеевич кивнул.
   - Тогда вы согласитесь мне помочь! - обрадовалась барышня, запрыгала и захлопала в ладоши.
   - В чём должна состоять моя помощь?
   - Видите ли... - начала болотная принцесса свой чрезвычайно длинный и необыкновенно трогательный рассказ...
   Из того повествования граф доведался, что девицу звали Анной, и что она уже однажды виделась со своим суженым, а то был суженый, вне всякого сомнения, но беспристрастной Фортуне было угодно проверять их чувства. Встретились они год назад, тоже на императорском балу, даже альбомы друг другу подписали, а к следующему балу должны были определиться с чувствами: либо поклясться друг другу в вечной любви, либо расстаться навеки. Словом, на грядущем балу должно было состояться новое, второе и решающее, весьма и весьма торжественное свидание влюблённых.
   - Я напишу ему записку и передам с вами. Вы ведь не откажете затворнице-смолянке, побудете моим курьером, хорошо?
   Пётр Сергеевич снова кивнул. Вид у него был смиренный и задумчивый, в то время как в душе творилось чёрт знает чего. Загляни кто-нибудь в тот момент к нему в душу - отпрянул бы в ужасе. Каменное сердце не дремало, отбивало такт, отнюдь не гармонировавший с отзвуками Вечности, и уж тем более с мелодией Любви.
   Когда барышня удалилась, граф вдруг начал, не без удовольствия, вспоминать и другие свои победы. Как же лихо удавалось ему временами влиять на людей! Не только на барышень и не только лишь в у себя в деревне. Солидные покупатели в лавке, что была когда-то у его родителей, частенько слушались одного его взгляда - брали ненужную вещь, дорого платили. Пришлось отрепетировать, опять же перед зеркалом, подзабытые приёмчики, чуток бровями пошевелить, несколько раз нахмуриться и прочее.
   А через два часа брюнетистый курьер с жиденькими накладными усиками стоял в чужой богато убранной гостиной в позе опытного следователя-гипнотизёра, залихватски подбоченившись и насупившись. В той гостиной, у столешницы с инкрустацией из слоновой кости и полудрагоценных камешков, сидел благородного вида юноша, чуть младше его возрастом, и строчил под диктовку любовные письма - одно длинней другого, на дорогущих вензельных листах сродни папирусам. Юноша был трепетен и бледен, а диктовавший "следователь" - не в меру свиреп и требователен.
   - Не понимаю, чему вас учат в институтах, письма невесте - и то написать не умеете! Дайте-ка сюда, я посмотрю, что вы в этот раз намарали...
   Юноша протянул Петру Сергеевичу очередной исписанный листок. Тот нервно выхватил его, стал рассматривать.
   - Я так и знал... Почерк снова чересчур уж ровный! Красиво написано, но... без души!
   - Я старался вложить все чувства, которые...
   - Все ваши старания пустыми оказались! Необходимо присустствие живой души! Живой! Душа, она либо присутствует, либо отсутствует! Разве уважающая себя дама откликнется на такое холодное, хотя и весьма учтивое, послание?!
   - Не понимаю... Погодите-погодите! Ведь она велела вам пригласить меня на бал?
   - Разумеется!
   - А где же послание от неё?
   Тут уж "следователь" перешёл к угрозам, по крайней мере, тон его стал зловещим:
   - Если вы не понимаете простых вещей, то и нечего свататься к глубокоранимым барышням!
   - Чего я не понимаю?
   - Того, что любая бумажка, любой документ, может испортить её репутацию, дискредитировать в глазах общества...
   - При чём тут... репутация?
   - А при том, что найди кто-нибудь её послание к вам, она будет немедленно отчислена из института...
   - Ах! - распунцовелся жених. - И что же теперь прикажете мне делать?..
   Пётр Сергеевич просто-таки озверел:
   - Как "что"?! Переписывать, доводить каллиграфию до естественного вида, а свои чувства приводить в порядок! Как минимум в порядок! Любовь не терпит слишком акуратного письма и нехлюйства в чувствах! Я тут, можно сказать, и своей репутацией рискую, а вы хотите поломать всё дело?!
   - Может быть, лучше воспользоваться сонетами?
   - Какими сонетами?
   - Шекспировскими...
   - Валяйте! Но учтите: заимствовать чужую душу - грех. На свидание пойдёт не Шекспир, а вы, так что вам не следовало бы уж так уж переводами увлекаться. Подключите собственную голову! И сердце!
   Сердце юноши не было каменным - он с новым прилежанием налёг на бумагу и перо.
 
   8.
   В таком безрадостном ключе и прошёл весь вечер. Писем было написано несметное количество, но лишь одно из них, последнее, удовлетворило диктовавшего. Следует отметить, что те письма, кои были забракованы, не последовали в мусорную корзину. Их после ухода гостя не обнаружили ни сам писавший, ни его домашние, ни прислуга. А грозный "следователь", вновь сменивший выражение лица на кроткое, помчался к Смольному - докладывать ситуацию. Там его, в дежурке привратника, поджидала барышня.
   - Неужели он мне так ничего и не написал?!
   - Никак нет! Его маменька всё время были под рукой, а при маменьке он сам не свой, смущается даже шёпотом говорить на любовные темы, не то, что бумажными документами себя дискредитировать...
   - Дискредитировать?!
   - Чш-ш-ш... Тише! Он завтра перед балом будет стоять у ворот во дворец и, пока не увидит вас, не войдёт туда...
   - Так он сказал?
   - Именно так-с, не волнуйтесь, всё, что обещано, будет исполнено в точности! Его слово - слово дворянина, а слово дворянина - закон!
   Впавшая было в уныние барышня вдруг озарилась воспоминанием: у неё ведь ещё нет подарка для жениха! Лицо её несколько оживилось:
   - Я должна приготовить ему такой подарок, который наполнит его сердце счастьем и благодарностью!
   У Петра Сергеевича не было сомнений насчёт того, откуда прибудет подарок, поэтому ночью он с особым вдохновением дежурил в так природнившемся ему флигеле. Лишь только барышня скрылась в деревянном ящике, он подождал немного, а затем стал приколачивать фанерный щит поверх зеркальной дверцы. Завершив работу, он набросил на шкаф огромный, старый, весь изъеденный молью ковёр.
 
   9.
   Упрятав фею-ангела в самодельную келью, Пётр Сергеевич менее всего заботился о далеко идущих последствиях. Его тревожил лишь текущий, едва начавшийся день - самый канун бала. Ежели кто-нибудь вдруг ненароком, в кои-то веки, забрёл бы в тот зловещий флигель и освободил пленницу, тогда у графа, конечно же, возникли бы непредвиденные обстоятельства. Но флигель служил преизряднейшим пугалом, туда забредать грозило ночными кошмарами, это уж как минимум, либо физическим исчезновением и невозвращением в этот мир.
   Дабы лишний раз перестраховаться, Пётр Сергеевич повесил на двери табличку "выкрашено" и даже изволил несколько раз мазнуть её вонючими белилами. А перед дверью выставил ограду, на которой тоже сделал пару устрашающих надписей. Для пущей гарантии попросил Архипа, коему заплатил, налил чарку и принёс еды из кухни, чтобы тот дежурил у флигеля целый день, до отбытия последней брички, увозящей старшеклассниц на бал.
   Архип был архибеден и, стало быть, архипонятлив, да и телом обладал не тщедушным, а наоборот, чересчур медведистым, так что с этого момента за неприкосновенность двери граф мог не тревожиться.
   Далее предстояло обезвредить соперника. Взяв письменное приглашение на бал, врученное ему барышней днём раньше, но так и не переданное адресату, он нанял извозчика и снова помчался к любителю шекспировских сонетов. Тот встретил его радостно, видимо, рассчитывал утешиться романтическим письмецом. Но текст записки отрезвил его: "Приходите завтра. Наконец объяснимся. Жду. Ваша Анна". Даты не было, но подпись стояла знакомая. Что же получалось? "Завтра" означало день после бала. Для приглашения во дворец Анна не удостоила его запиской, а чтобы унизить на другой день и "наконец" прогнать - вдруг написала. И дискредитации не побоялась!
   Тайный граф усердно корил его, внутренне насмехаясь:
   - А чего вы, собственно, хотели? Барышни не любят чужих стихов, сердцем чувствуют фальшивку. Написали бы свои, так она бы и поверила в вашу искренность. Сами виноваты!
   Что было потом, явилось причиной долгих городских сплетен. Вся Итальянская улица недоумевала, куда это уехал от родителей и от прекрасного богатого житья молодой барин. А уехал он на Урал, к дядьке-золотопромышленнику, с горя дело новое осваивать. Раз уж в любви не повезло. Причём, собрался и уехал в одночасье, в тот же день, даже родичей не предупредил. Так осерчал на неверную красотку!
   А красотка, всё то время сидевшая в плену, позднее, натурально, была выпущена - на следующий день. Шкаф откупоривал Архип, так что ему и досталось. Фея-ангел, терявшая проницательность всякий раз, стоило ей выпить из красненькой бутылочки, так ничего и не поняла. Решила, что на Архипа напала душевная болезнь. А тот и не отпирался вовсе. Ибо заплачено ему было столько, что можно было месяц не работать. Или два.
   Итак, всё шло по плану. Единственной досадой Петра Сергеевича было то, что родительские деньги, похищенные им из кассы, почти кончились, оставалось лишь совсем немного. Заглянув в жестянку, которая хранилась под спальным топчаном, в корзине с сухарями, граф обнаружил, что снова беден. Деньги, выданные капитаном, иссякли ещё раньше, а до окончания испытательного срока была целая неделя.
   Закоренелые неудачники обычно не чуют приближающегося краха, особенно посередине предприятия - плачут лишь потом, в самом конце, а пока есть хоть копейка за душой и хоть малейший повод для оптимизма, надеются на чудо и продолжают радоваться жизни. Проходит много времени, прежде чем они "внезапно" начинают понимать, что причин для радости не было ни разу, и что всё содеянное ими вело лишь к краху, ни к чему более.
   Очередная временная, то бишь промежуточная радость Петра Сергеевича была снова связана с преступлением - он раздобыл шкатулку с ядами. Как известно, науки в Смольном преподавались чисто символически, упор делался на рукоделие, танцы и иностранные языки. Математические лекции сводились к основным понятиям, а физические - к показу фокусов. Была в институте и химия. Преподавал её один бродяга. Граф, на всякий случай, не преминул с ним познакомиться. Оказалось, что химик был гораздо осведомленнее в своей науке, чем это казалось на первый взгляд. Он разбирался в ядах! А главное - выбалтывал рецепты любому встречному, и исключительно бесплатно. Кроме того, под хорошее настроение или под бутылочку спиртного, мог подарить весьма полезные материальные составляющие - в количестве, необходимом "для удовлетворения любопытства любопытствующих". Получив от химика несколько растворов и горку пилюль, граф начал строить более конкретные, отнюдь не утопические, а вполне реальные планы. Нельзя сказать, что у него не было сомнений. Были! Он не являлся убийцей по натуре, а был лишь несчастной жертвой обстоятельств. Но Фросенька, прибежавшая к нему вся в слезах, окончательно решила долю капитана. И все колебания графа мигом отпали.
   - Он тебя выгнал?
   - Хуже...
   - Может ли что-либо хуже быть?!.
   Как выяснилось, Фросеньку перевели из дешёвых проституток на ещё более низкую должность - в бордельные прислуги. В результате чего её финансовое состояние ухудшилось настолько, что она уже не в состоянии была оплачивать тот бедный угол, в котором ютилась последние пару месяцев. Правда, капитан, за дополнительные гроши, разрешал ей убираться по утрам у него дома, паралельно ублажая толстомордых охранников - уже совершенно бесплатно, дескать, "для её же женского здоровья". После этого она имела право перекусить и выспаться в каморке, служившей для хранения старых вещей - сколько душе угодно, хоть до следующего утра. Зря поступил капитан так жестоко! План для него был сработан, как всегда, с ювелирной точностью.
 
   10.
   Неподалёку от капитанской квартиры, что на Садовой, близ Невского проспекта, находился весёлый трактирчик - за первым же углом. Там владелец "салона любви" заказывал шампанское для похмелюги. Петру Сергеевичу ничего не стоило изготовить непочатую бутыль с одному ему известным содержимым. Подкупив мальчишку-посыльного, он заставил его отнести бутыль на злосчастную квартиру и уложить ею наповал сразу троих: капитана и обоих охранников. Когда пришёл действительный посыльный, обычный пожилой курьер, регулярно носивший в тот вертеп шампанское, дело было, что называется, постфактум, а мальчишки и след простыл.
   Пожилой курьер замешкался с доставкой не по своей воле и не по чистой рассеянности: прямо у выхода из трактирчика к нему под ноги свалился пьяненький извозчик и удерживал за штаны до тех пор, пока не позвали околоточного. Нетрудно догадаться, кем всё это это было подстроено. А в коротком промежутке между визитами курьеров, молодого и старого, Пётр Сергеевич лично успел навестить убиенных, ткнуть им в носы три фиги и вынести все деньги, которые нашлись в квартире. Вот так!
   В результате того демарша Фросенька получила возможность исполнить дочерний долг - вернуться в деревню к престарелому отцу, благо тот ещё не умер, дождался-таки её. Граф же навсегда избавился от монстра, угрожавшего ему расправой - в случае, если в бордель к концу недели не поступит хотя бы одна невинная смолянка. Поделом кровопийце!
   А за убийство в полной мере заплатил хозяин того трактира, чьё шампанское, якобы, выпили трое подельников. Ведь решительно весь околоток знал, где брал капитан вино для утреннего застолья. Прямо из трактира и вывели хозяина под белы руки, запровадили на каторгу, лет этак на сорок - до самой кончины.
   Получалось, что обиженный губителем тайный граф сам постепенно стал губителем, и число его жертв росло. Но получалось также, что не виноват он. Так уж сложилось. Бог судья!
   Каменное сердце Петра Сергеевича отбивало несусветный ритм. То был знак приближения несусветнейшего счастья - так ему казалось. В этом сумасшедшем ритме графу удавалось не только убивать, но и делать несколько дел попроще, параллельно, как например: ежедневно отправлять, опять же через посыльных, письма в Смольный. Кому - не трудно догадаться. Все когда-то забракованные им письма и сонеты, все до единого послания молодого князя, отбывшего на Урал, перевязанные ленточками и окропленные "слезами вперемешку с кровью", вскоре очутились в ручках у феи-ангела. Узнав любимый почерк, бедняжка поверила, что её простили и вот-вот увезут из институтской серости куда-нибудь в более уютное место. Для тайного венчания. Городские сплетни в Смольный не доходили, розовая фея была уверена, что любимый в городе и тоскует.
   - Стало быть, он не в обиде на меня за мой поступок? За мою неуклюжесть... - то и дело повторяла сама себе барышня, прижимая ворох писем к груди. Она, конечно же, могла и к матери вернуться, в Зазеркалье, а затем, передохнув и успокоившись, заняться поисками нового жениха. Но кто ж ей позволил бы это? Пётр Сергеевич, любитель делать несколько дел сразу, выдумал столько способов удержать красотку в Смольном "до поры, до времени", что любой другой, менее изощрённый и менее испорченный ум вряд ли придумал бы и половину всего этого. Шкаф, к примеру, был тайно, ночью перевезен в полуподвальную лачугу, в убогое жилище, стены котрого, как ни странно, всегда давали Петру Сергеевичу вдохновение для несусветных подвигов.
   Настал момент, когда барышня готова была на всё или почти на всё, а уж граф - тем более...
   В те роковые дни в обслуге Смольного стало одним рабочим меньше, а в полуподвальной лачуге, что у самой Александро-Невской Лавры, родился великолепный образец графского подобия: крашеный блондин, бывший натуральный, обладающий накладными бакенбардами - того же цвета, что и красиво уложенные кудри.
   Чёрненькие накладные усики валялись теперь в углу, в куче мусора, там же находилась и бутылочка из-под красителя. Не сразу восстановишь свой природный "альбиносовый" колер, коли уж довелось сажей мазаться, да так долго, целых два месяца, поди.
   Благодаря деньгам, изъятым на квартире капитана, часть которых была выделена Фросеньке, граф и пахнуть-то стал по-другому. Голос тоже пришлось сменить - прежний чистый баритон себе вернуть. А как же! Нельзя всю жизнь разговаривать с хрипотцой.
   Все эти благоприятнейшие перемены создавали почву для дальнейших радостей, опять же временных: графу, теперь уже почти что настоящему, надлежало освободить "сестру-блондинку" из ненавистного институтского заключения, вывезти для "дальнейших отношений" в Петергоф, где уже была присмотрена дешёвенькая гостиничка. Шкаф отправился в ту местность ещё раньше - он был главным реквизитом в той мудрёной пьесе. Все лишние персонажи были успешно удалены со сцены, а остальные серьёзно готовились к выходу. Назревал последний акт. Спектакль, разрушавший души, судьбы и тела, продолжался.
 
 
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   "НЕСУСВЕТНЫЕ ИНТРИГИ"
 
   1 .
   Ювелирно выточенная система графа имела, всё же, некоторые недостатки. Он наивно полагал, что петергофским шпикам во время царской панихиды будет не до мелких забегаловок. Заблуждался! На царских дачах всегда было достаточно шпиков, а посему и частные гостиницы, сиречь доходные дома, построенные близ монарших летних резиденций, весьма часто попадали под пристальное наблюдение, особливо во времена торжеств. В такой обстановке никакие разговоры о подпольной делёжке наследства с кем бы то ни было, а тем паче с малознакомой девицей, не представлялись возможными. Выходит, зря уповал Пётр Сергеевич на "спасительную суету"? Да, для такого рода дел нужны не суета, а спокойствие, тишина и... нега. По возможности.
   Кроме того, у Анны не было надлежащих документов. Чем снабдила её маменька, какой такой бумагой или верительной грамотой, было непонятно, ибо девица даже фамилии своей не сообщала, а лезть в душу к такой благородной барышне... В любом случае не мешало взять тайм-аут, дабы хорошенько всё обдумать. Уже у нового нотариуса, обзавестись "сестрой". На эти хлопоты ушёл почти месяц. Всё это время Анна оставалась в институте. А куда ей было деваться, ежели из флигеля странным образом испарился шифоньер? А молодому графу было не то, чтобы не до неё, но и недосуг. Временно. Однако встречи с ней он жаждал, ох, как жаждал! Хозяин непременно выдаст шикарной парочке свой наилучший покой, единственный во всём заведении "номер люкс", даже несмотря на то, что предыдущий ещё не оплачен.
   От предыдущего интерьера тоже покамест рано было отказываться, ибо там находился шифоньер, то бишь дверь, ведущая к заоблачному успеху, к алмазным копям, в болотные выси.
   "Болотные выси" - словесная абракадабра, нонсенс, уморительная глупость, сущий смех. Но такое понимание вещей свойственно лишь людям ограниченным, кто не знаком с потусторонним миром, с зазеркальным раем, с подземными царствами и прочими тайными закоулками. Южный Полюс ничуть нее хуже Северного, а низ, если хорошенько разобраться, ничуть не порочнее верха. Противоположности, как известно, притягиваются - именно сей принцип и удерживает вместе такие разные миры: нижний и верхний, сокрытый до поры и ежедневно видимый оком. Благодаря этому, столь любимому учеными единству противоположностей, вселенная и существует - компактно и более-менее гармонично, иначе бы давно распалась. Что касаемо радостей жизни и всяческих там удовольствий, то "нижние", плотские утехи ничуть не позорнее "верхних", духовных. Любовь основана и доселе зиждется на этих двух китах. Животная страсть ничуть не постыдна, ибо животные много лучше людей. Сия нехитрая философия укоренилась в душе Петра Сергеевича довольно рано. Само имя его, данное при крещении, давало право так фривольно мыслить - ведь апостол Пётр, его небесный покровитель, был распят вниз головою не случайно. Для нижнего мира, мира отражённого, он распят правильно, ибо то, что для нас низ, для подземных обитателей есть верх. И тот факт, что Петру Болотникову, Главному Болотнянину крупнейшего болота воронежских земель, колдуну, магу и высококлассному гипнотизёру, было суждено поселиться в граде Святого Петра, являлся, несомненно, символичным: "Высокочтимое Имперское Болото", как он его нарёк, определённо знало, с кем водить дружбу, а кого гнать взашей. Вот, например, как выгнало оно молодого князя Люлина, Юрия Петровича, его недавнего соперника. С фамилией "Люлин" в столице вообще нечего делать. Нюням и размазням одна дорога из Петербурга - вон, да подальше, на Урал либо в Сибирь. Либо к японцам, на их маленькие, но чересчур гостеприимные острова - вон сколько их там набежало! Ведь если здраво рассудить, никто нигде не селится без причины, раз набежали - значит надо им было. Вот и в Петербург все мчатся, будто оглашенные, несмотря на промозглую погоду, неприветливые облака, наводнения, эпидемии и прочее. Во всём есть свой скрытый здравый смысл, даже в опасностях, так что нечего бояться риска - раз послал его Бог, значит так надо было. Испытывает Бог человека, как же без испытаний-то? А что иные хотят спокойно всю жизнь прожить, не замаравшись - в том кроется низкое кокетство.
   Опираясь на подобные рассуждения, легко водить дружбу с совестью, и граф ни разу не усовестился за свои неблаговидные поступки. Пётр Сергеевич был уверен: всё, что с ним происходило, было результатом действия потустороннего, болотного, весьма перевёрнутого и, тем не менее, такого родного мира. Он был душою оттуда и туда должен был неминуемо вернуться. Подземная родина его не покидала, время от времени давая о себе знать. А иначе зачем, почему это вдруг, с какой это стати встретилась ему в один прекрасный день не менее прекрасная особа - розовая фея, зазеркальный ангел, отнюдь не небесный. Только бы удалось вывезти её из богадельни и доправить до гостинички - на встречу с "маменькой". А там уж он сам. Неужто же не сможет заморочить голову потенциальной тёще? Чем он хуже хлюпика и размазни Люлина? А господин Барский - тот будет наповал сражён красой, манерами и богатыми одеждами гостьи!
   Впрочем, о богатых одеждах Анны давно и помина не было. За тот месяц, что они с графом не виделись, фея изрядно пообносилась, слишком уж расшвырялась подарками, себе ничего не оставила, а новых поступлений не предвиделось, увы. Но об этом Пётр Сергеевич пока не думал. Трясясь по ухабам объездной дороги, кивая на вопросы незлобивого кучера, он мечтал, мечтал, мечтал... И то было воистину приятно!
 
   2.
   Добраться до вожделенного "номера люкс" старенькой петергофской гостиницы им с феей предстояло лишь на следующий день, ввечеру, а пока молодой, подающий надежды граф Скобелев лишь до южной границы Санкт-Петербурга доехать изволили. Кстати, начало смеркаться.
   - К Смольному аккурат к полуночи доберёмся, - молвил утомлённый кучер.
   Пётр Сергеевич машинально кивнул. Он, несмотря на всю усталость, лихорадочно соображал. На случай позднего прибытия в город, учитывая почти полное безденежье и невозможность останавливаться "в номерах", был у него довольно симпатичный вариантец: переночевать у распоследней капитанской пассии - у недавно взятой "на работу" дамочки по имени Аглая. Её шикарный адрес он получил заблаговременно - от Фросеньки. Дамочка та, помнится, и на него имела виды, да не смела в открытую флиртовать, капитана боялась. Теперь же охотно примет его, тут и намёка на сомнения быть не могло. Интересно, знала ли она уже о смерти капитана? Наверняка знала, ведь целый месяц прошёл.
   Ночёвка у Аглаи могла выдаться вполне весёлой, но Петру Сергеевичу, как известно, было не до веселья, по крайней мере, не до такого. Развязное поведение профессиональной проститутки могло напугать Анну. Как быть? Ну, да ладно, к чему выстраивать такие подробные планы, когда дело и наполовину не завершено. И могло в любой момент сорваться. Поскорей бы выудить "сестру" из института!
   К зданию Смольного подъехали, как и ожидалось, ночью. Ворота отворил почти трезвый привратник. Трезвость в таком месте дело не лишнее, но ближе к ночи "немножко полагается". Ну, раз погода в городе традиционно "питьевая". Хорошо, что то был не Архип. Хоть и изменил граф внешность до полной неузнаваемости, но всё же...
   Не признал другой привратник в графе бывшего уборщика и истопника, пошёл звать кого-нибудь из воспитательниц. Аккурат послышалось битьё курантов на колокольне Воскресенского собора. Когда пробило двенадцатый раз, из здания вышла дежурная дама. Вид у неё был заспанный и невероятно строгий, однако Пётр Сергеевич уже знал подход - мигом вынул из кармана камзола купюру.
   - Прежде денег не мешало бы... документы показать... - широко зевнула дама.
   Предъявил он ей документы, свои и "сестрицыны", которые были в полнейшем порядке, а затем со скорбью в голосе выдал много раз отрепетированную фразу:
   - Знаете ли, у нас в роду наследственная болезнь имеется, впервые проявляется в восемнадцать лет, а моей сестрице сейчас семнадцать. Я выписал докторов из Швейцарии, снял им два номера в гостинице...
   Все эти тирады дежурной даме, получившей деньги, были не нужны. Велела вызвать Анну. Та появилась через минут десять, в довольно скромном облачении, но Петру Сергеевичу снова было не мелочей.
   Фея-ангел до крайности изумилась. Брат?! У неё есть брат?! Но в объятия пошла, как вежливая девушка. Тут-то и сообщил ей граф, шёпотом, на ушко, что он от Юрия Петровича. От жениха.
   - Кем вы ему будете? - спросила заспанная барышня.
   - Я его давнишний приятель, с молодых ногтей, сызмальства, с самого детства!
   - Полагаю, последняя записка была от вас?
   - Так точно-с! - ответил граф. - А остальные свитки, предыдущие - все как есть от него-с...
   Пётр Сергеевич, конечно же, намекал на похищенные шекспировские сонеты, переданные барышне от князя с огромным опозданием.
   - Когда я с ним увижусь?
   - Не далее, как завтра вечером, в Петергофе.
   - А что ему мешало приехать самому... сюда... ко мне?
   - Вы ведь знаете, что у государя-батюшки встреча с братом. Ваш Юрий Петрович при этой встрече обещал присутствовать, по родственному, он ведь родственник Романовым...
   - Неужели?!
   Как приятно болотнянину дурачить болотнянку! Когда бы ещё выдалась оказия? Словом, отчалили. В гости к профессионалке. В развесёлую компанию. По пути граф неистово раззевался, а кучер - тот давно уже зевал во всю.
   Анна спала у Петра Сергеевича на плече. Её голова склонялась всё ниже и ниже, пока, наконец, не легла ему на грудь. Ангелу, похоже, всё равно было, где ночевать.
   Когда подъехали к зданию на Гороховой, Пётр Сергеевич, одной рукой придерживая спящую Анну, расплатился с кучером и велел ему завтра быть ровно в шесть утра у подъезда.
   - Пошто так рано, барин?
   - А ты разве не помнишь, тетеря, как мы ехали сюда? По ранней-то дорожке спокойней будет. Ну, как снова кто-нибудь главный путь запрудит? Вдруг ещё какие-нибудь родственники у государя объявятся, вспомнят, что у них есть кузен или дядька, работающий царём?
   Кучер в восторг не пришёл, но кивнуть кивнул. И поехал искать постоялый двор. Спать оставалось всего ничего...
 
   3.
   Дом по Гороховой 10, впоследствии ставший известным как "дом усатой графини" или "дом пиковой дамы", был совершенно не нужен графу - подле него он лишь бричку остановил. Дождавшись момента, когда кучер, хлестнув усталую кобылу, свернул за угол, он схватил Анну за локоток и потащил через многочисленные подворотни на соседнюю улицу.
   - К чему такая спешка? - спросила девушка, сильно запыхавшись.
   - Потом всё объясню, - ответил граф, запыхавшись не менее её, но не от бега, а от опасений. Он опасался, что кто-нибудь, мучимый бессонницей и бдящий в ту пору у окна, а было около двух пополуночи, мог заметить их и запомнить.
   - Нельзя ли было высадиться ближе к тому месту, где мы...
   - Тс-с-с!.. - прервал спутницу Пётр Сергеевич. - Мы здесь инкогнито. Если кто-нибудь узнает, что невеста самого Юрия Петровича...
   Тут граф, перейдя на тишайший шёпот, объяснил, почему приличным барышням, княжеским невестам не пристало ходить ночью по незнакомым подворотням. В конце добавил:
   - Мы переночуем у жены моего друга, который сейчас находится в Москве по весьма важному правительственному поручению...
   Барышня притихла. Казалось, она поверила и в эту ложь, по крайней мере, более вопросов не задавала.
   Выйдя на Малую Морскую, заговорщики совершили легкую пробежку к дому номер девять и сразу же вошли в подъезд. Тот трёхэтажный особняк некогда принадлежал кому-то из московской знати, затем был продан за долги в казну, затем много раз перепродан и перестроен. Наконец, после смены очередного владельца, сделался доходным домом, причём, неофициальным. Официально, по бумагам, там должны были располагаться служебные конторы и прилегавшие к ним апартаменты представителей местных национальных общин, наиболее крупной и влиятельной из которых слыла немецкая.
   Первые два этажа отличались роскошными дверьми из деревянного массива, украшенными инкрустацией и вензельными табличками. Между мраморными лестничными пролётами стояли мраморные же скамейки, сзади которых, в весьма живописных нишах с лепниной, помещались напольные вазы с искусственными цветами. Некогда цветы в тех вазах были натуральными, и меняли их чуть не каждый день.
   Последний этаж, третий, выглядел скромнее, да и постояльцы тут менялись чаще, нежели насельники обох нижних, нарочито респектабельных покоев. Пётр Сергеевич и измученная фея добрались именно сюда, на самый верх и остановились, чтобы оглядеться и слегка перевести дух. За одной из дверей слышалась игра на пианино. Или на клавесине - граф не очень разбирался в инструментах. Согласно адресу, написанному рукой Фросеньки, именно та дверь и вела в квартиру самой последней и самой обожаемой наложницы капитана. Граф давно подозревал, что убогая контора владельца "салона любви", где последний переставился, выпив отравленного шампанского, была неким прикрытием, чисто для отвода глаз, а также для сокрытия истинных доходов. Основное лежбище, скорей всего, было именно здесь и выглядело оно, разумеется, иначе. За время пахоты на ниве сбора "розочек" для утех богатых "соловьёв", капитан вполне мог накопить деньжат на дорогущий модный интерьер, который, по многочисленным слухам, располагался также в самом центре города, недалеко от убогой официальной конторы. По тем же слухам, владелец "салона любви" менял в том секретном вертепе наложниц не реже двух раз в месяц. Последняя, Аглая, невероятная красотка и хитрюга, сумела задержаться там подольше. "Так знает она или нет, что хозяин умер?" - несколько раз подумалось графу, прежде чем музыка за дверью прекратилась.
   На стук вышла Аглая, вся в чёрном. "Знает!" - успокоился Пётр Сергеевич.
   Кружевная траурная шаль исключительно шла молодой хозяюшке вертепа, несказанно украшая её миленькое, почти юное, но в то же время серьёзное личико. Она, конечно же, узнала графа, ибо видела его в свой самый первый "рабочий день", когда и он явился туда же, в сводническую контору, в роли просителя. Тогда-то и пробежала между ними искра. И позже они пару раз пересекались, хотя и мельком.
   "Хороша!" - сделал спонтанный вывод граф, в очередной раз поймав себя на мысли, что сравнивает чью-то кралю со своей ненаглядной Авдотьей. Мысль ту он с брезгливостью отверг, решив не дожидаться особого приглашения.
   - Нам бы... комнату! - бойко сказал он и с нежностью обнял Анну за плечи.
   Несколько секунд ветреница в трауре молчала, изучая их пронзительными, но чертовски обаятельными, вовсе даже не заплаканными, большими тёмно-изумрудными глазами. Затем вальяжно произнесла:
   - Конечно-конечно! Я же вижу, как мадмуазель устала! Она хочет хорошенько выспаться, чтобы утром выглядеть неотразимо, да?
   Схватив Анну за руку, она потащила её по длинному, почти не освещённому коридору, вдоль стен которого мерцали хорошо отполированные ручки совсем недавно выкрашенных дверей. Пётр Сергеевич шёл следом в полной уверенности, что хозяйке тихой любовной заводи не терпится избавиться от соперницы и поскорее заключить его в свои объятия. Граф, всегда имевший о себе самое высокое мнение, решил было, что потерявшая любовника дамочка, не найдя ни в ком другом утешения, теперь строила планы именно на него. А ему, признаться, страшно не хотелось отношений в ту минуту, несмотря на длительное воздержание.
 
   4.
   Дошли до маленькой, более скромной, чем все остальные, двери, находившейся в тупике. За той дверью обнаружилась крошечная спальня с одной-единственной небольшой кроватью, тумбой, ореховым комодом и бронзовым умывальником в углу. Судя по несмятым кружевам, запахам лаванды, руты и ещё чего-то непонятного, едва уловимого, то был типичный девичий будуар, принимавший гостей крайне редко.
   - Располагайтесь, барышня! - скомандовала Аглая.
   Фея-ангел, высвободившись из объятий Петра Сергеевича, послушно вошла в комнату.
   - Ночная ваза под кроватью, она вам пригодится на тот случай, если я вас запру! - безапелляционно и слегка кокетливо произнесла хозяйка, зачем-то подмигнув Петру Сергеевичу.
   - Запрёте?!
   - А как же, яхонтовая моя, а как же! Тут, в этом большом гостеприимном доме, встречаются такие посетители... Здесь бывает немало желающих покуситься на юную и непорочную леди. Вы ведь всё ещё непорочны?
   От таких вопросов неиспорченные девицы обычно краснеют, поджимают губки и опускают глазки, не зная, что ответить. Точно так же поступила и Анна. Хозяйка вертепа зашлась от восторга:
   - Я так и думала! Ложитесь тут - и вас никто не тронет! Будете в полной безопасности!
   Перехватив недоумённый взгляд Петра Сергеевича, дамочка скороговоркой пояснила:
   - У меня нынче ночью двое гостей - по случаю траура. Вы ведь ещё не в курсе, что умер мой друг и главный благодетель?
   - Слыхал. Весьма сожалею и сочувствую, - смиренно сказал граф и вынул из кармана носовой платок.
   - Ну и мужчины нынче пошли, чуть что - сразу в слёзы! - развеселилась Аглая.
   - Думаете, ваши гости могут меня выкрасть? - решила, всё же, уточнить свою судьбу Анна.
   Фею пугала перспектива быть запертой на ключ в одной из комнат совершенно чуждого ей дома, где во время траура играют на музыкальных инструментах, громко хохочут, небрежно прикрыв смеющийся рот траурной шалью.
   - А кого же им красть, как не вас, моя золотенькая? Я для такого дела уже не подхожу, стара уже, скоро двадцать пять стукнет!
   Она, как и обещала, заперла фею-ангела в кружевном ароматическом будуаре, затем сунула ключ в недра корсета и повела Петра Сергеевича в соседние апартаменты.
   В модно обставленной, но неважно прибранной гостиной разило сигарным дымом, дорогим спиртным, маринованными огурцами и прочими атрибутами долго продолжавшегося банкета. Посреди комнаты стоял рояль, а подле него - круглый столик, на мятой скатерти которого были набросаны окурки и огрызки. В дальнем углу, на софе, неприлично раскорячившись, то бишь широко расставив ноги, сидел молодой всклокоченный финн с расстегнутой ширинкой, или то был эстонец, одним словом, "пьяное чухно". Рядом с ним восседал огромный рыжий веснусчатый немец, лет сорока с гаком, тоже с незастёгнутой прорехой. Лица обоих гостей были хмельными и чересчур уж веселыми, как для траура. Без каких-либо признаков интереса к пришельцам.
   - Шнапс! - только и смог вымолвить немец, узрев Аглаю и незнакомца.
   - Сейчас! - в тон ему ответила хозяйка и, снова подмигнув Петру Сергеевичу, бросилась к буфету.
   - Может быть, я сам найду какое-нибудь место, лягу где-нибудь... в чулане? - спросил граф.
   - В чулане?! Побойтесь Бога! Кто же устраивает гостей в чулане? - лопотала дамочка, тщетно пытаясь острым ножом, смахивавшим на кавказский кинжал, откупорить бутылку водки. - Кстати, познакомьтесь: это постоянный представитель консульства Германии в Петербурге, барон фон Штрелиц. У нас с ним чисто платонические отношения! А это - его близкий друг и советник по всем местным вопросам, Пекка Хуттунен...
   Граф брезгливо поморщился.
   - Мне всё равно где спать, лишь бы отдохнуть, хоть пару часиков. Завтра в полшестого, то бишь через три часа, нам снова уезжать...
   - Уезжать?! - вздрогнула и неожиданно посерьёзнела Аглая.
   - Да, к сожалению, завтра утром я вынужден буду покинуть это гостеприимное жилище...
   Граф, теперь уже нахмурясь, ещё раз обвёл взглядом комнату.
   - Погодите-погодите, не спешите, ведь мы ещё не побеседовали! - стрекотала дамочка, порхая у софы и перемигиваясь с пьяными гостями.
   - А есть о чём? - снова сильно морщась, спросил граф.
   - Конечно! Нам непременно надо переговорить...
   Посерьёзневшая было дамочка, снова сделала бесшабашную мину и громко расхохоталась. Она тоже была изрядно пьяна. Пётр Сергеевич на всякий случай сделал вид, что ему интересно и что он с удовольствием примет участие в беседе.
   Финский гость, тем временем, взял откупоренную бутылку и, игнорируя чистые рюмки, стал надираться прямо из горла. Затем он предложил бутылку консульскому представителю. Затем оба иностранных представителя обнялись, рухнули на пол и через секунды две дружно захрапели.
   - Вот и отлично! - сказала дамочка. - Теперь никто не помешает нам отдаться деловой беседе...
   "Боже мой! Какие у неё со мной могут быть дела?!" - внутренне взмолился граф, но смятения не выказал. Аглая вывела его в коридор, но вместо того, чтобы осыпать лобзаниями, а граф был уверен, что именно с того и начнётся их разговор, потащила его за руку на кухню, где уже во всю кипел самовар.
   - Прислуга ночью не работает, так что мне приходится хлопотать самой, - молвила хозяйка салона, предлагая гостю табурет и сигару. Тот присел с унылым видом. "Что дальше? К чему эти ужимки? - думал он. - Не-е-ет, поспать она мне определённо не даст. Ну, да ладно, высплюсь в дороге..."
   - Сейчас я налью вам чаю, вы несколько придёте в чувство, и мы с вами немножко поболтаем!.. - продолжала стрекотать хозяйка. - Так вы сказали, что собираетесь увезти девицу?
   - А вы, как я вижу, против?
   - Конечно! Сами-то вы можете ехать куда угодно, хоть на все четыре стороны, но барышню, уж будьте так любезны, оставьте мне!
   В очаровательных глазах хозяйки была написана решимость, а в голосе звучал металл.
   - П-п-позвольте, а вам-то она зачем?
   - Ах, да! Вы ведь не в курсе, что мы с покойным капитаном, незадолго до его трагической кончины, обвенчались, и он составил завещание, по которому вся его собственность и все его дела перешли ко мне... Надеюсь, вы не думаете, что именно я убрала его?
   - Я... Я - нет... Как можно-с?!
   - А ведь курсируют такие слухи! Не верьте никому! Я его любила! Да!.. Любила!
   Такого сильного и коварного удара граф давно не получал, с самого момента разорения его родителей.
   - Вы хотите взять эту девушку на работу?
   - Фи, какие глупости! "На работу"! Вы, вероятно, издеваетесь? Два месяца назад вы сами изволили пообещать моему мужу, что доставите ему непорочную смолянку, а он под это обещание выдал вам аванс и терпеливо ждал результата. Срок истёк! И клиент давно готов, оплатил все услуги наперёд. И с лихвой! Если ему вовремя не предоставят обещанную девственницу, у меня будут большие неприятности, а я, естественно, взыщу компенсацию за ущерб! Как вы думаете, с кого?..
   Пьяная скандальная проститутка, да ещё и без охраны - невероятный искус для убийцы-теоретика, который никогда не чаял стать реальным душегубом, кровавым, то бишь своими руками никогда никого... ни-ни... И вот теперь получалось, что...
   Графу пришлось напрячься. Неимоверно. Дабы не выдать своего истинного настроения.
 
   5.
   Пётр Сергеевич сделал вид, что его страшно напугали Аглаины угрозы.
   - Не кипятитесь, душенька, умоляю! Я действительно хотел на время увезти Анну из Петербурга, но с единственнейшей целью: чтобы её не нашли воспитатели и не вернули обратно в институт. Вы ведь знаете, какие там порядки, на какой позор она была бы обречена и каким наказаниям подверглась бы. После смерти капитана я, честно говоря, не знал, что делать с барышней, которую легко уговорил и которая давно хотела сладкой жизни, спала и видела себя наложницею толстосума, но если вы действительно наследница усопшего...
   - И продолжательница дел! - добавила вдова. - Однако, вы меня успокоили, а то я начала было подозревать...
   - А уж как вы меня успокоили! Я, честно говоря, всё то время, что мы не виделись, жил мечтами о вас, втайне надеялся хоть на одно на свиданьице, украдкой от капитана, как вдруг слышу: "Оставьте девицу мне!" Сами понимаете, что я мог подумать...
   Вдовушке приятны были эти речи, видимо никто и никогда не делал ей подобных признаний, несмотря на всю её жгучую красоту.
   - Что вы, что вы! Я увлекаюсь исключительно мужчинами...
   Она вскочила с табурета, резко поправила корсет, да так, что груди моментально вывалились из глубокого декольте - излюбленный приём дам полусвета, весьма распространённый фокус.
   Пётр Сергеевич сделал вид, что потрясён, что видит такое чудо впервые.
   - Прошу прощения, но... я нынче не при деньгах...
   - Фи, какие глупости, я ведь теперь ваша должница! Девица, приведенная вами, пойдёт по наивысшей категории!
   - И кто же пожелал иметь эту невинность, если не секрет?
   - А вот это - не ваше дело! Ну, что, пойдёмте? Докажете мне свою удаль?
   Граф, лукавя, продолжал сидеть, бешено таращась на выпавшие груди и глотая слюни - делал вид, что вот-вот утратит контроль над собой.
   - Ну, как замконсула сейчас войдёт?!
   - Не войдёт, я его знаю, из такого состояния ему бы к утру вылезти, а дружок его...
   - Любовник?
   - Именно! Тот вообще неделю не встанет на ноги - молодой, а законченный пьянюга...
   Пётр Сергеевич тут же вскочил, начал лихорадочно разоблачаться, аккуратно складывая одежду на табурет. Аглая смотрела на всё это с любопытством.
   - Неужто вы от меня... до такой степени без ума?
   - Да-да-да-да-да! И ежели вы меня тотчас не осчастливите...
   - Осчастливлю, но не здесь! - умилённо-удивлённо воскликнула вдова. Она подошла к кухонному шкафу, порылась в одном из ящиков, извлекла связку ключей. Затем взяла графа под руку и повела по уже знакомому коридору в совершенно незнакомый интерьер. В том интерьере отсутствовали окна. И стояла огромная кровать, устланная восточным шёлком. Она занимала почти всё пространство - кроме неё решительно ничего не было. "Типичный номер для свиданий, надо полагать, большинство здешних комнат именно так и выглядят", - мысленно отметил граф и, не тратя понапрасну времени, без словесных отступлений, начал удивлять Аглаю набором всех тех знаний, которые были накоплены им со времени первого опыта на сеновале, с крепостными девками, ещё в имении его отца.
   На сеанс много времени не ушло, вдова оказалась не слишком падкой на телесные удовольствия, ей этого хватало и по службе. Она довольно быстро отключилась, заснула, уткнувшись лицом в подушку. Удобнейшая позиция! Нет, оно, конечно, было бы удобнее, ежели бы лицом кверху, но тогда поди знай, в какой миг ей вздумается глаза открыть. Без её изумрудного взгляда куда как спокойнее!
   Граф на цыпочках метнулся к вороху Аглаиной одежды. В потайных кармашках корсета нашёлся ключ от кружевного будуара, несколько ассигнаций, а также записка, адресованная неведомо кому: "Этих двух доставьте на Итальянскую". Видимо, речь шла о товаре, о неких проститутках.
   Ещё раз глянув на спящую, Пётр Сергеевич покинул номер, не забыв прихватить и связку ключей. Зачем ему была эта связка? Ключ, которым вдовушка отпирала комнату для утех, торчал в двери, достаточно было повернуть его - и можно было бы бежать из той квартиры вместе с Анной, не совершая преступления и не отягчая душу лишними воспоминаниями. Но каменное сердце, давно превратившееся из куска рыхлой породы в наитвердейший камень, в диабаз, задавало новый ритм, обычное: "тук-тук" уже напоминало "вдруг-вдруг"... Вдруг Аглая, проснувшись, заявит на них? Вдруг отберёт Анну?! Когда речь идёт о жизни или смерти, богатстве или бедности, перестраховка - вещь не последняя.
   Петру Сергеевичу без феи-ангела возвращаться было в Петергоф никак нельзя, это было равноценно постригу в монастырь, либо осуждению на каторгу, на пещерно-подземельный быт. Денег без Анны не будет, а значит, никогда он не вернётся к своей Авдотье. Либо вернётся слишком поздно... Всё время чаепития на кухне, он неустанно помнил о кинжале, оставшемся в гостиной, коим вдовушка откупоривала бутылку. И одежду снял неспроста: не от переполнявшей его страсти, а из соображений безопасности. Дабы не испачкаться. Ежели чего...
   Кинжал оказался не тупым, отнюдь, так что горло вдовушке граф перерезал быстро и аккуратно, памятуя, как в детстве нянька резала кур. То зрелище ему не нравилось, он всячески избегал его, но теперь вот пригодилось - снова выручил деревенский опыт. А уж вложить кинжал в руку мертвецки пьяному немцу оказалось сущим развлечением, опять-таки на манер деревенской забавы.
 
   6.
   В гостиной, где валялись пьяные любовники, тоже имелся ключ - точно так же торчал из скважины. Пришлось и его на связку повесить. Граф плохо отдавал себе отчёт, зачем похитил ту огромную связку ключей, но бросить, однако, было жаль - и тут сказалась деревенская хватка. Оставалось вымыться на кухне из-под самовара, вытереться посудным полотенцем и, наконец, вернуть тело в одежды, которые остались незапятнанными. После этого можно было и Анну проведать.
   Девица спала сном ангела, жалко было будить. Да и не к спеху: в её одеждах тоже порыться не мешало! Букетик из искусственных цветов, вместе с пояском, к которому он крепился, лежал на комоде. Миниатюрные бутылочки на серебряной цепочке были на месте - не потерялись. Пётр Сергеевич радостно выдохнул. Уф-ф-ф... В его коллекции как раз таких бутылочек и не хватало!
   А чего не хватало в коллекции Анны - так это отличных французских платьев из гардероба усопшей.
   Пётр Сергеевич тихо выскочил из будуара, ринулся на поиски дамской одежды - благо в шифоньерах гостиной, да и в капитанской спальне этого добра было навалом. Разрешения спрашивать было не у кого - бывшая владелица корсетов, рюшей и умопомрачительных рукавчиков аккурат завершала свой земной путь в комнате для утех, а в дальнейших путешествиях ей одежда никакая уже не требовалась.
   Проверив остальные комнаты, коих было свыше дюжины, граф убедился, что они пусты, и что других покойников, равно как и живых, там нет. Покойников Пётр Сергеевич перестал бояться с тех пор, как почили его родители, невинные жертвы Высокочтимого Имперского Болота. Если уж им, наивным, судилось безвременно умереть, то хитрая Аглая заслуживала ещё худшего. Ей-то поделом было вдвойне! Никто из жителей Курской губернии, откуда эта дамочка прибыла на заработки в столицу, не всплакнёт и не заохает, ибо ничего не узнает. Да и нечего тут узнавать: зряшная, бесполезная личность была та Аглая. Словом, чувствовал себя Пётр Сергеевич в покоях у покойницы покойно.
   Процесс переодевания "сестры" в чужое платье прошёл не без восклицаний, но графу таки удалось втемяшить барышне, что платье её старое, "выстиранное хозяйкой", будет доставлено днями, прямёхонько в петергофскую гостиницу, равно как и поясок, и букетик, и все-все-все висюльки, которые при нём болтались.
   А в шесть утра незлобивый кучер уже маячил у подъезда на Гороховой, не подвёл. Денежки, которые ему накануне выплатили, он хотел получить ещё раз. Ну, и что, что за барином инцест подозревался? Балагурить в кучерской об этом не стоит, ни в коем разе не стоит. "Надо будет барина на этот счёт успокоить..." Какой же славный характер был у того кучера!
   Парочка сонных путешественников, наконец, появилась, только почему-то не со стороны Гороховой, а от Малой Морской. Оба уселись по-пуритански, максимально порознь, подальше друг от дружки и велели трогать. Вернее, барин велел. Сестра его, или кем она ему там приходилась, мигом уснула как сурок - не успели отчалить, как она снова приклонилась к барину, легла ему на грудь. Дело молодое! Сам-то барин изволили не спать, головой вертеть изволили, смотреть по разным сторонам предпочли ну, чисто иностранец! Будто не видели тех дворцов никогда... Такие вот мыслишки порхали в голове у плохо выспавшегося возницы.
   А голова барина, как ни странно, в ту минуту была занята самыми неожиданными размышлениями - о природе. Он чувствовал себя на удивление спокойно, особенно когда выехали за город. Если что и не давало ему умиротвориться и тоже заснуть, приклонясь к попутчице, так это не совесть, а красивый окружающий пейзаж. Приятно пахло увядшей листвой - тот аромат был гораздо приятнее, чем запах смерти у тела вдовушки.
   Был ноябрь, но почему-то вспомнилась весна. И Авдотья. Ах, как они с ней когда-то! Нет, Авдотью он никогда не бросит, даже ради болотной царевны.
   Запах листвы продолжал волновать и всячески будоражить Петра Сергеевича. И вовсе не потому, что он в деревне родиться изволил. Родился бы в столице, так стал бы всё равно изучать биологию в университете. Обожал граф природу, донельзя обожал!
   Дорога оказалась не такой уж и тряской. К приезду брата императора готовились на совесть: срыли все большие ухабы и уездили, утоптали мелкие, для чего из разных мест были вызваны солдаты.
   Ехали по той дороге весело, кучер балагурил соло, не дожидаясь ответов графа, говорил в два раза быстрее обычного. Будто чувствовал, что наговаривался на всю жизнь. На всю оставшуюся, недолгую. Буквально через два часа его жизнь весьма глупо оборвалась. Видно, на роду ему сие было написано.
 
   ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
   "ЧАЕПИТИЕ В РОЗОВЫХ ТОНАХ"
 
   1.
   Незлобивый кучер умер не так, как обычно умирали извозчики, не свалился в овраг, не сломал себе шею, и бричка его не думала переворачиваться. В этот раз ни одно колесо не отлетело - за всю обратную дорогу ни одного случая!
   Характер у кучера был улыбчивый, а посему и смерть он принял спокойно, с улыбкой, хотя и рановато, мог бы ещё пожить. Косвенным чиновником той смерти явился новомодный трактир, в котором городские сплетни подавались с особым шиком и с необычайной помпезностью. Построено было то придорожное заведение наспех - опять же в честь события, намечавшегося в Петергофе.
   В трактире всё сияло чистотой и новизной, а посему туда не только ямщики да всякая там деревенщина, но и баре иногда не брезговали заглянуть. Пётр Сергеевич, заметив заведение, обратился к кучеру:
   - Давай, что ли, перекусим, братец, а?
   Кучер обрадовался:
   - Выпить тоже не мешало бы!
   - Тогда слезай, я угощаю! - крикнул граф и по-крестьянски выскочил из повозки.
   От этих криков проснулась Анна. Подав руку, Пётр Сергеевич помог ей сойти, ну, и за талию подержался, чисто по-братски, раз случай представился.
   В трактире, несмотря на утро, а было всего лишь одиннадцать, народу набилась пропасть: над столами виднелись не только мужицкие хари, но и лица поблагороднее. В самом дальнем углу, нарочно привлекая к себе внимание, шумно беседовали газетчики - разносчики новостей.
   - Говорят, в Польше вспыхнуло восстание, а наместник наш польский, наш благородный князь Константин, бежал из Бельведерского дворца в одном халате!
   - Почём ты знаешь?
   - Да все об этом слышали! Думаешь, зачем он к брату в Петергоф помчался? Жаловаться, не иначе. Теперь сидять, смекают, как им с Польшей дальше поступать, а годовщина смерти Александра Палыча - лишь официальный повод встретиться.
   К их столу подошёл военный и вмешался в разговор:
   - Не может быть! Я совсем другое слышал: князь Константин до сих пор героически сражается, наше войско сейчас под его началом находится...
   Это заявление, как и ожидалось, вызвало ещё больший переполох:
   - А кто же, по-вашему, сейчас беседует с государем, с Николаем Первым?!
   Пётр Сергеевич вытянул было ухо, дабы услышать ответ военного, но в тот момент входные двери отворились, и вбежал ещё один газетчик, сообщивший новость, которая надолго отвлекла присутствующих от разговоров о польском восстании.
   - Господа! Сегодня ночью на Малой Морской произошло убийство! Барон фон Штрелиц зарезал женщину!..
   Раздались ответные выкрики:
   - Не может быть, чтоб немецкий барон был убийцей!
   - Да не немец он вовсе, а голландец!
   - Ничуть не бывало - немец!
   - А я говорю - голландец!
   Эта шустрая перепалка закончилась полюбовно и довольно быстро, спорившие пришли к выводу, что "немец" и "голландец" - один чёрт! И впоследствии, лет через семьдесят с гаком, возникали подобные споры, что постепенно привело к переименованию столицы в "Петроград", ибо голландское имя "Питербурх", данное Петром, стало вдруг немецким считаться. А там аккурат и война наклюнулась - первая мировая. На какой фронт солдат погнали? На немецкий. Посему необходимо было немцев, проживавших в Петербурге, истребить, для чего срочно устроили погромы...
   Однако до первой мировой надо было ещё дожить, а тут такая волнующая, такая свежая новость! Все повскакали с табуретов, бросились к тому газетчику, а Пётр Сергеевич, оставшийся сидеть у своего бокала с пивом, призадумался. Как, всё-таки, новости быстро разлетаются! Ну да, у некоторых транспорт поживее, не то, что кобыла его болтливого кучера.
 
   2.
   Болтливый кучер, незлобивый и улыбчивый, сидевший за другим столом, тоже встал было, хотел было пойти послушать, о чём дальше сообщит вновь прибывший курьер, но граф не дал ему этого сделать.
   - Сидеть! Сам не волнуйся и барышню не волнуй - вишь, как она разрозовелась!
   Анна разрозовелась не от испуга, а от собственных мыслей. Она ведь готовилась к встрече с суженым, а посему тихо пила чай и никого не слушала, то бишь не обращала на происходившее вокруг ни малейшего внимания. Разрозовелась она от приятных мыслей и от горячего чая, не иначе, но Петру Сергеевичу было надобно одёрнуть кучера - чтоб не совал нос в господские дела. Болтлив больно, да и знает многовато. "Отчего это вы, барин, вышли не из того подъезда, у которого я вас высаживал?" Надо бы... поговорить с ним!
   Тут граф, весьма к месту, вспомнил о своей коллекции пузырьков, ведь бутылочки, подаренные химиком, всегда находились при нём. Да и сигары, похищенные у барона, "жгли карман". Кстати, вместе с ними у немца была изъята крупная сумма денег. Обыск молодого финна не дал результатов, тогда как у его дружка преизряднейшая сумма за пазухой оказалась.
   Попросив Анну посидеть немножко в одиночестве, Пётр Сергеевич встал и направился к незлобивому извозчику, который аккурат допивал своё пиво, до самого дна добирался.
   - Пойдём-ка, братец, покурим, ну их, всех этих газетчиков, с их международными сплетнями!
 
   3.
   На скамейке у трактира было пусто, ибо все гости находились внутри заведения - уж больно интересные беседы там происходили! Снаружи оставались лишь пустые брички.
   - Присядь-ка, я тебя дорогОй сигарой угощу, - сказал кучеру граф.
   Сигары в коробке были все, как одна, красавицы. Жаль, пахли по-разному - Пётр Сергеевич успел капнуть на одну из пузырька, подаренного химиком-бродягой. А улыбчивый возница в заграничных запахах не разбирался, но вкуса той, весьма особой, сигары явно не одобрил. Застыл вдруг, замер неподвижно, выпучил глаза... Улыбаться любопытный простофиля и тут не перестал, так и помер - сидя на скамейке, с улыбкой на устах. Скамейка та была с высокой спинкой, так что не свалился кучер наземь, остался сидеть, продолжая думать о дальнейшем своём пребывании на земле.
   Графу некогда было ждать, пока кучер думать перестанет, пошёл он к бричке, взял оба саквояжа, свой и Анны, переложил их на другую, порожнюю повозку, хозяином которой оказался не мечтательный и вовсе не задумчивый, не сонный, не бормочущий ахинею, а наоборот, весьма живой и энергичный в жестах, шустрый в управлении лошадью возница. Хотя и жутко неприветливый. Глянув на деньги, он тотчас же отвезти графа и его сестру в Петергоф.
   Через пять минут повозка хмурого возницы уносила романтическую парочку подальше от злосчастного трактира, наполненного сплетнями и табачным дымом. Спящая болотная красавица была одета во всё французское. Граф же, побрезговавший гардеробом капитана, не спал. Он то и дело поправлял свои шикарные бакенбарды, кои должны были компенсировать несвежесть кружевной рубашки...
   Пётр Сергеевич снова удалился мыслями от реальности, снова задумался о прелестях природы. Ему не было никакого дела до того случая на Малой Морской - пускай сначала что-нибудь докажут! Слово "дактилоскопия" тогда ещё не существовало, его должны были придумать через три десятка лет, так что графу, вроде, не о чем было волноваться. Вроде. А вот планы на ближайшие пару лет не мешало подкорректировать, что граф и сделал, но ближе к вечеру, когда уже совсем подъехали к границе Петергофа.
   Планы у Петра Сергеевича были самые разнообразные, рассчитанные не на один вариант событий, а на целых несколько. Ибо не знал он точно, как встретит его гостиница. Коли не обманет Свирид Прокофьевич, коли купит в голландской лавке цветов, коли поставит их в номере да коли торжественно встретит их с Анной у порога - тогда один коленкор. А ежели возникнет другая ситуация...
   Кроме всего прочего, Петру Сергеевичу не терпелось узнать, как подействует на него самого содержимое зелёненькой бутылочки. "Неужели же и я попрозрачнею? Неужели стану розовым и смогу пробраться через шифоньер в гости к будущей тёще, к той даме, что посылала мне поцелуи и которая так похожа на царскую фрейлину?!"
   Пётр Сергеевич, сроду не имевший тёщи, так как Авдотья никогда не имела матери, был убеждён, что его в зазеркальном царстве примут с распростёртыми объятиями. Диабазовое сердце уверяло, что та дама не только согласится взять его в зятья, но и откроет ему все свои сокровища, коих у неё пруд пруди. А документально оформлять женитьбу - поди, нет таких порядков в Высокочтимом Имперском Болоте.
   Оставалась лишь одна загвоздка - Анна. У графа не было полной уверенности в том, что она охладела к Юрию Петровичу и что с радостью согласится стать его возлюбленной. Хотя бы на время. А спрашивать напрямик было боязно - так все дело могло рухнуть. Ну, как разнюнится, разъерепенится? Действовать следовало осторожно. Благо, время ещё позволяло.
   Загвоздка, что ни говори, имелась, но в остальном Петру Сергеевичу думалось приятно, он даже задремал минут на десять. И приснилась ему Авдотья, почему-то среди стен цвета фуксии. Точнёхонько такого колера горшечные цветы в зазеркальной комнате, где обитает дама, раздающая воздушные поцелуи кому ни попадя...
   Авдотья в том сне, в том розово-красном интерьере, сидела за прялкой. Она пряла и молчала, а он, её недавно титулованный супруг, пил чай за большим столом, накрытым белоснежной скатертью. Хм! Почему-то на пару с простолюдином, с гостиничным хозяином Свиридом Прокофьевичем. Граф с хозяином гостиницы угощались из золотого самовара, наливали чай в расписные блюдца драгоценного фарфора, а Авдотью в компанию не звали... Да она и не пошла бы! Скромная женщина его Авдотья, чай в чужой компании пить не станет. Разве что наедине с красавцем-мужем, венчанным с нею родным воронежским болотом. И непременно в розово-красном интерьере, непременно среди горшочков с фуксиями. Вот оно какого цвета, истинное счастье! Ради будущего чаепития в розовых тонах Пётр Сергеевич готов был ещё немного пострадать, ещё кого-нибудь убить, но чтобы уж потом никогда не расставаться с дорогой супругой.
 
   4.
   Недалеко от Большого дворца, почти у самого краснокирпичного здания Императорских конюшен, лошадь унылого кучера сделала остановку по своей собственной воле. Пётр Сергеевич усмотрел в этом знак: надо бы и с этим кучером душевно попрощаться, вдруг что-то заподозрил, вдруг не зря молчал и всю дорогу супился.
   - Возьми-ка, дружок, сигару на память! Как приедешь домой, под водочку и закуришь...
   Затем он расплатился с возницей, схватил оба саквояжа, выпрыгнул из брички и спутнице своей помог сделать то же самое. Путешествие было закончено, оставалось совершить небольшую пешую прогулку. Что само по себе не так уж и плохо, если бы не расстояние. До заведения господина Барского было добрых полчаса ходу. Это налегке! А с саквояжами, да ещё в компании измученной девицы - вдвое больше. Пришлось искать местечко, где можно было бы перекусить и набраться сил для последнего, решающего марш-броска.
   На дворе уже стояла густая темень, время близилось к полуночи, а темнота, как известно, энергии и бодрости не прибавляет. Войдя со своей прекрасной спутницей в близлежащую харчевню, Пётр Сергееевич бросил взгляд на настенные ходики. Так и есть, половина двенадцатого! Тут он вспомнил, что обещал хозяину гостиницы вернуться не позднее вечера, а полночь - это уже никакой не вечер. Хотя, с другой стороны, невезучий хозяин должен быть рад и такому варианту. Когда постояльцев хронически не хватает.
   Граф усадил барышню за столик, заказал прелестный ужин с осетриной, расстегайчиками и вином. В конце ужина Анна попросила чаю, так что и пирожные последовали, и в большом количестве. Львиную долю тех сладостей прикончил, несомненно, Пётр Сергеевич. После ужина пришлось ещё немного задержаться, ибо граф должен был вручить новоявленной сестрице документы на имя Анны Сергеевны Скобелевой - для конспирации. Ведь жених её, Юрий Петрович, "согласно последней информации", пребывал на царской даче также не под своим именем - из сооображений дворцового этикета и с целью минимизации охраны, для экономии казённых средств. Стало быть, невесте князя тоже не мешало проявить хотя бы минимальную предосторожность и предусмотрительность.
   Фея-ангел спрятала бумаги в потайной кармашек французского корсета - по примеру бывшей владелицы платья, усопшей красавицы Аглаи. Что ни говори, а привычки с вещами передаются! Граф давно про такое слышал, да верить не решался. Глядя на все эти манипуляции, он всё больше проникался уверенностью, что жизненный опыт - дело не последнее.
   Выйдя на улицу с саквояжами, парочка снова решила прокатиться, благо напротив ресторана стоял пустой экипаж. До гостиницы добрались заполночь. Пётр Сергеевич, конечно, не мечтал, что хозяин будет ждать его на крыльце с букетом роз, но то, что ему пришлось лицезреть...
   У входа в неказистое двухэтажное здание, где граф изволили проживать последний месяц, параллельно оформляя документы на "сестру", стояла толпа дорогих карет, в большинстве своём медицинских.
   - Вот так сюрприз! - пробормотал запоздавший постоялец. - Неужели же Свирид Прокофьевич так сильно болен?!
   Никто не слышал этого вопроса, но ответ последовал незамедлительно. И не в словесной форме, а в форме торжественного выхода: хозяин заведения появился на крыльце, одетый как на парад, в серо-буро-малиновом кителе с золочёными пуговицами и с ярчайшими пурпурными лампасами. Если бы граф не знал господина Барского в лицо, то подумал бы, что сей пожилой клоун работает конферансье в ближайшем цирке шапито - так нарочито и нелепо он смотрелся. Тем не менее, окружающие отнеслись к хозяину гостиницы с видимым почтением. Находившиеся подле лошадей извозчики дружно поклонились, а один из сидящих в карете господ махнул ему рукой в белой перчатке - в знак приветствия.
   Затем вышли ещё кое-какие господа, расселись по каретам, и вся процессия медленно двинулась по направлению к дворцу. А Свирид Прокофьевич, исполненный важности и невероятного уважения к себе, ещё некоторое время стоял на крыльце, всё махал и махал вслед удаляющимся экипажам... И чуть не плакал от счастья! Потому и не сразу заметил двоих путешественников: мужчину и женщину с парой недорогих саквояжей.
 
   5.
   В мужчине Свирид Прокофьевич сразу же признал своего недавнего постояльца, злостного неплательщика, наглого вруна и задаваку.
   - Ах, это вы! - с восторгом поприветствовал он гостя. - И где же вас носило, с позволения спросить?
   Пётр Сергеевич почувствовал, что ему не рады. Но дама-то при чём?!
   - Я бы просил вас выражаться повежливее, ведь со мной сестра моя, графиня Скобелева Анна Сергеевна, о наличии которой я имел честь соообщать вам ранее, и неоднократно!..
   Свирид Прокофьевич несколько смутился, но потом пришёл в себя и возобновил свой не весьма дружелюбный тон.
   - Может быть, графине будет неудобно останавливаться "где попало"? Вы у неё спрашивали, прежде чем приглашать в этот, как вы сами давеча изволили выразиться, "мышатник"?
   - Графиня в курсе некоторых... временных неудобств, предстоящих нам... не по нашей воле, но, поверьте, того требуют правила конспирации...
   Услышав ненавистное ему слово "конспирация", ненавистное и уже порядком надоевшее, хозяин заведения взбесился:
   - А графиня в курсе, что за номер уже месяц как не плачено?! Два часа назад истекли все сроки, вы обещали вернуться вечером, а теперь уж ночь, так что я... снимаю с себя всю ответственность по отношению к вам, аннулирую все обязательства и... Словом, увозите свою мебель, забирайте её куда хотите, а я уже пообещал ваш номер доктору, который царского кота лечить изволит! Вот-с!
   Сказав такую длинную тираду, Свирид Петрович скрылся в здании. Пётр Сергеевич, бросив даму, ринулся за ним.
   - Погодите! Вы не можете оставить нас на улице! Если мой номер занят, предоставьте мне любой другой покой, хотя бы "люкс", я всё оплачу, и за прошлый месяц компенсирую расходы, как и обещал...
   Граф вытащил из-за пазухи ворох купюр, которые он так удачно приобрёл прошлой ночью по адресу "Малая Морская улица, дом девять". Но хозяина доходного дома это зрелище не впечатлило.
   - Ха! "Любой покой!" Вы не заболели часом, ваша светлость? Ежели так, то у меня для вас имеются превосходнейшие доктора! Все как есть мои теперешние постояльцы - доктора, да не простые, а титулованные лекари, приближённые к царской фамилии...
   - Хотя бы "люкс", умоляю, хотя бы самый дорогой покой! - не сдавался "ваша светлость". Но хозяину гостиницы, судя по всему, эта настойчивость лишь добавила жестокости.
   - "Хотя бы "люкс"! Да известно ли вам, уважаемый граф, или как там вас правильно называть, что я давеча имел возможность оказать неоценимую услугу медицинскому персоналу императорского эскорта? Их всех, целых двадцать учёных персон, забыли включить в перечень на обслуживание и поселение в здешних гостиницах, кто-то из секретарей ошибку допустил, и, если бы не я... Словом, если бы я не пришёл на выручку этим высокочтимым господам, им пришлось бы возвращаться в Санкт-Петербург, а у Великого князя Константина здоровье не в порядке, не так уж и молод он, cветлейший князь, в медицине нуждается сильно... Да-с! В докторах-с!..
   Граф в отчаянии даже руки заломил:
   - Умоляю, ну пустите нас с сестрой переночевать, хоть в каморке, хоть где-нибудь...
   - Ничего не выйдет! Больше никаких вам попущений! И спрячьте свои деньги! У меня этих денег теперь будет целая прорва! Нынче господа-врачи отбыли во дворец на ночной консилиум, а к утру вернутся и потребуют заслуженного отдыха, так что духу до той поры чтобы вашего здесь не было! Мне теперь подозрительные личности тут ни к чему, а не послушаетесь моего совета - прикажу околоточного позвать!
   Пётр Сергеевич собрался было ещё что-то возразить, но хозяин гостиницы вдруг помчался вдоль по коридору - в ту сторону, где вырисовались фигуры двоих рабочих, несущих на ремнях... Зеркальный шифоньер! И самым неприятным оказалось то, что, не выдержав ночного холода, в коридор с улицы вошла Анна. Увидев шкаф, она взбледнула, то есть сразу же утратила всю свою розовость. Теперь розовая фея походила на не докрашенную, но почему-то всё же выставленную для продажи фарфоровую куклу.
   - Ах!.. - только и сумела вымолвить вошедшая.
   Граф почувствовал лёгкую лихорадку.
   - Любезные мои, - обратился он к рабочим. - Не могли бы вы сказать, куда вы направляетесь с моей мебелью?
   - Велено в подвал нести, в чулан, - ответил один из тяжелоатлетов в холщовой робе.
   - Но ежели мебель действительно ваша, вы можете сами отнести её, куда только вам заблагорассудится! - хохотнул его напарник.
   Граф сунул им денег и приказал на время удалиться. Налегке. С тем чтобы вернуться чуть попозже и продолжить переноску тяжести в подвал.
   - Мы с сестрой хотели бы пообщаться с... То есть, мы хотели бы постоять чуток рядом с маменькиным подарком, ибо этот шкаф - наша семейная реликвия! А потом можете выполнить указание вашего хозяина, будет даже неплохо, если данный шифоньер немного постоит в чулане, ибо... В этот поздний час нести его нам решительно некуда!
   Рабочие переглянулись, поставили шкаф на пол и молча удалились. Теперь семейная реликвия стояла прямо посреди гостиничного коридора, в компании усталой парочки.
   - Что всё это означает? - первой подала голос фея. - Выходит, вы всё это время вы... Знали?!
   - Что я знал?
   - Вы всё время знали, где находился мой шкаф?! Кто вы на самом деле?! И где мой Юрий Петрович?!
   Граф собирался ответить в своей обычной манере - легко, пространно и не по существу, но неожиданно поверхность зеркала покрылась рябью и туманом. Когда туман рассеялся, в глубине уже такой знакомой комнаты замаячила красавица в летах, похожая на фрейлину. Легка на помине! На этот раз лицо её было сурово, глядела она исключительно на Анну, а графа игнорировала, из чего тот заключил, что воздушных поцелуев, вероятно, не дождётся. Дама, между тем, начала вещать:
   - Анна, как ты могла так поступить? Что ты себе напозволяла?! Объясни, пожалуйста, почему мой шифоньер не в институтском флигеле?!
   - Маменька, простите, я не думала, что всё так обернётся!..
   - А где зелёный эликсир? Прими его и тотчас же ступай ко мне! Тотчас же!..
   Фея-ангел побледнела ещё больше:
   - Его нынче нет при мне... Моё платье... Оно осталось в столице, там, где мы ночевали... А пузырёк был привязан к поясу...
   Дама нахмурилась.
   - Я велела тебе ни на миг не расставаться с эликсиром! У сердца надо было его носить!.. У сердца!..
   - Но я была так измотана, так устала, потому и заснула, потому и не заметила, как платье унесли в стирку...
   - Ты глупа-а-а... - молвила "маменька". - Ох, как глупа-а-а... Что ж, оставайся там, где пребываешь, навеки оставайся... Меня ты больше не увидишь! Не смей ко мне приближаться, не смей! Ты мне больше не дочь!
   Видение исчезло, шкаф сделался обычным. Граф хотел было утешить сиротку, пару секунд назад лишившуюся мамы, но та дёрнулась от него словно чёрт от ладана, зарыдала и бросилась к выходу, то бишь дала стрекача. А Пётр Сергеевич стал беседовать с самим собою.
   - Хм! И правда глупа! Дура редкая! Придумала бы что-нибудь приличное из уважения к родительнице, а то: "Его нынче нет при мне!" Была бы похитрее, так и не разгневала бы старую дворцовую крысятину, а там, глядишь, и бутылочка нашлась бы!
   Он достал из тайника в камзоле зелёный пузырёк, полюбовался им, спрятал обратно и продолжил словесные упражнения.
   - Хм! Распустила сопли! Я тёщи, может быть, лишился - и то ничего, жив-здоров, не рыдаю... Хотя, почему "лишился"? Берусь уладить этот инцидент...
   Вернувшеся грузчики решили, что господин, поссорившись с сестрой, немного помешался. Они несколько минут стояли молча. Им было интересно. Под влиянием того молчаливого сочувствия Пётр Сергеевич вдруг ощутил, что в голове его рождается идея...
 
 
   Глава 12.
 
   АРЕСТ
 
   Выговорившись перед шифоньером и на всякий случай послав ему поцелуй, Пётр Сергеевич кивнул тяжелоатлетам в робах, и те продолжили свой путь, уже с поклажей, по направлению к чулану, то бишь в подвал. Правда, для этого пришлось им снова заплатить, так как сентиментальный простой в их планах не значился.
   Граф проводил грузчиков до самих дверей чулана, дабы убедиться, что таковой существует, и что замок на двери обычный, пустяшный, почти такой же, как был в его номере. Несостоявшийся "зятёк" не терял надежды пообщаться с "тёщей" с помощью бутылочки, но знал он также, что в щекотливых предприятиях спешка неуместна. Сначала надо было хорошенько изучить всю близлежащую местность - на момент её просматриваемости и контролируемости. Не хватало ещё рядом шпиков, когда придётся пить из зелёненького пузырька и лезть сквозь зеркало!
   Пётр Сергеевич вышел на ночную улицу, огляделся по сторонам и лишь после этого пошёл в обход здания гостиницы. Если её можно было так назвать. В начале девятнадцатого века неказистые, хотя и двухэтажные строения гостиницами называть было не принято. И более респектабельные заведения не часто удостаивались такого титула, куда привычнее было словосочетание "постоялый двор". Пётр Сергеевич несколько раз обошёл вокруг здания, прежде чем успел выяснить кое-что полезное для себя. После некоторых рассуждений ему удалось придти к выводу, что ранее утра проникнуть в чулан никак не удастся. А посему граф, исключительно пешим порядком, двинулся в сторону обыкновенных человеческих жилищ, где и обрёл ночной покой за незначительную мзду. А наутро он снова ходил кругами вокруг здания, принадлежавшего бывшему крепостному, а нынче архиважному и сильно задравшему нос обладателю постоялых дворов господину Барскому.
 
   6.
   Свирид Прокофьевич, в это же самое время, стоял на крыльце и нетерпеливо всматривался в туман, неожиданно окутавший не только его владения, но и всю округу. В ясную погоду его взор мог бы охватить очень многое, вплоть до Большого дворца. Хотя, другие солидные постройки, Коттедж Марии Фёдоровны, например, да и ещё целых пять дворцов и двенадцать парков, имевших не меньшее значение для истории, чем Лувр и Тауэр, или, скажем, резиденция Марии Медичи, всё равно остались бы в зрительной недосягаемости.
   Вскоре на молочном горизонте выросла лошадная подвода. Именно подвода, а не карета и не бричка. Свирид Прокофьевич был уверен, что сей холопский транспорт проедет мимо, но такового не произошло.
   - Вы и есть Свирид Прокофьевич Барский? - спросил извозчик, резво соскочив со своего места.
   - Я-а-а-а-а-а... - неуверенно и хрипло пробасил спрашиваемый.
   - Тогда потрудитесь отдать вещи, лежащие у вас на сохранении!
   Извозчик предъявил личные бумаги. Им оказался высокопоставленный инкогнито - императорский курьер, переодетый по-простому из соображений секретности. "Снова конспирация, будь она трижды неладна!" - подумал хозяин доходного дома, но вслух лишь вежливо откашлялся, продолжая вчитываться в пару строк, которые любой гимназист осилил бы за две секунды.
   - Так я пройду на второй этаж? - вкрадчиво спросил лже-извозчик.
   - Конечно-конечно!
   Хозяин заведения жестом указал на входную дверь и, пропустив гостя вперёд себя, смиренно засеменил следом...
   Уже через полчаса все вещи, оставленные накануне царскими врачами в помещении для багажа, переместились на подводу.
   - Вот небольшая компенсация за труды и потраченное время, - сказал курьер, передавая Барскому действительно небольшие деньги.
   Недоразумение, связанное с беспризорностью императорского медицинского эскорта, было исправлено с надлежащей такому случаю быстротой. После ночного консилиума все доктора были с извинениями перемещены во дворец Марли, а за их вещами, уже утром, был выслан личный адъютант его императорского величества государя Николая Павловича. Иначе и быть не могло! От настроения врачей зависело не только лишь здоровье, но и жизнь благословеннейшего суверена - такой порядок существовал всегда, во все века, потому и курьер за вещами был послан более чем солидный.
   Инцидент уладился, подвода тронулась. Глядя вслед удалявшемуся посыльному, Свирид Прокофьевич уже не плакал и не делал прощальных жестов. Он внутренне негодовал. В кои-то веки, после огромного перерыва, судьба улыбнулась ему, но оказалось, что улыбка та была неискренней. Гостиница снова пустовала! Хоть криком кричи, а не докричишься... И главное - жаловаться некому. А ведь обещали на приём пригласить, царским обедом попотчевать грозились, один из докторов самолично обещал, и визитку свою оставил - на тот случай, ежели господину Барскому вдруг взбредёт появиться в Петербурге и где-то переночевать. Как же, жди, пустят к себе в дом эти лицемеры и подлые обманщики!
   Понявшись в контору и, по обыкновению, запершись на два оборота, Свирид Прокофьевич залпом выпил треть бутыли водки, чего с ним давненько не случалось, и начал, на чём свет стоит, крыть власти, не давашие ему почувствовать себя человеком.
   - Самодержавие проклятое! Уф-ф-ф... Держиморды!!!
   И так далее. И прочее. Ежели бы стены заведения не были такими толстыми, кто знает, не услышал ли бы кто-нибудь сии ругательства. Возможно, дворцовым ищейкам пришлось бы даже усилить охрану...
 
 
   7.
   Совершенно в ином настроении, деловом и весьма лояльном по отношению к государю, расхаживал вокруг того же здания тайный граф, Пётр Сергеевич Скобелев, в миру Пётр Болотников. В ту минуту "их светлость" огорчало лишь одно: неясность планов хозяина гостиницы. Ну, как Барскому захочется появиться у заветной двери, ведущей в подвальный чулан, как раз тогда, когда и ему, графу, будет угодно туда войти? Какой из этого конфуз мог бы получиться! Глянув на окно второго этажа, на то, которое, по его сведениям, принадлежало кабинету, Пётр Сергеевич от радости чуть на завыл: Свирид Прокофьевич был у себя, в конторе, а не слонялся по подвалам, не стерёг чужих шкафов, находящихся в чуланах! Господин Барский по-простецки стоял у подоконника и тупо пялися на петергофский пейзаж. В следующий же миг граф сорвался с места и устремился за угол, по направлению к крыльцу гостиницы. И далее, по коридору, ведшему в подвал, он передвигался с не меньшей скоростью.
   Свирид Прокофьевич, узрев перебежку графа за угол, несказанно удивился и сменил мечтательное настроение на боевое. Поступок бывшего постояльца взволновал его до глубины души.
   - Чего он ещё затеял? Этакая сволочь! А не из-за него ли весь мой позор?! Могло статься, что какой-нибудь человек из охранки давно за ним наблюдал, после какого-нибудь нераскрытого преступления... Ну да! Лишь только вынюхали царские ищейки, что проходимец целый месяц у меня квартировал, немедленно предостерегли врачей, да и в главное управление сообщить успели... Да! Всенепременнейше! Так оно и было, вне всякого сомнения...
   Хозяин доходного дома бросился к бюро, схватил лист бумаги - надо было срочно писать донос в тайную полицию! Но через пару секунд ему в голову пришла более практичная идея: немного последить за преступником. Донос состряпать никогда не поздно, а вот ежели скроется подозреваемый, тогда уж никакие доносы не помогут...
   Свирид Прокофьевич запер контору, спустился вниз, вышел на улицу, раза три обогнул здание, но никого так и не обнаружил. Пусто было в радиусе, почитай, тысячи саженей. Значит, этот негодяй уже проник вовнутрь!
   - Как же это я сразу не догадался, - пыхтя и держась за печень, повторял Свирид Прокофьевич.
   Он дошёл до двери, ведущей в подвал. Та была чуть приоткрыта. Спустившись в подземные коридоры, найдя в полутьме чуланную дверь, хозяин заведения отворил её и не поверил собственным глазам: жулик стоял на коленях перед открытым зеркальным шкафом и... Рылся в нём!
   Господин Барский стал вспоминать, не клал ли он чего-нибудь туда. Нет, не клал. Да и никто другой не мог туда ничего положить, ибо никому до этого шифоньера дела не было. А до самой переноски в подвал он был пуст - несколько раз проверено.
   - Милостивый государь!..
   Граф молчал. Тогда пришлось сказать погромче:
   - Ваша светлость, не ответите ли на вопрос, по какому праву и зачем вы забрались в моё частное помещение и незаконно исследуете арестованный шифоньер?
   Слово "арестованный" произнеслось как-то зловеще, Свирид Прокофьевич даже содрогнулся. Не хотел он так говорить, да вот вырвалось. Не иначе, как знак какой, не иначе!.. Граф по-прежнему не отзывался. Тогда хозяину гостиницы пришлось подойти к нему вплотную и спросить, как можно громче:
   - Вы будете отвечать, или мне позвать...
   Свирид Прокофьевич хотел сказать "околоточного", но запнулся Голова графа покоилась на днище пустого шкафа, совершенно пустого! А сам он был, вроде как, даже мёртв... Конечно, можно было кликнуть околоточного, но можно было и повременить. Свириду Барскому не давали покоя деньги, коими ночью так развязно и так неуважительно тряс перед его лицом новопреставленный. Откуда он их взял? Уж не украл ли? То не было у него денег, а то, видишь ли, появились. И сестра тут ни при чём, да и не сестра она ему, это понятно - за двадцать с лишним лет работы в подобных заведениях Свирид Прокофьевич прекрасно научился отличать сестёр от содержанок и заботливых мамаш от виляющих задами "мамочек". Сообщница то была, не иначе!
   Не обыскать преступника было грешно. Свирид Прокофьевич тотчас же нагнулся и стал ощупывать его. Все купюры, которые он видел давеча, были на месте - за пазухой у негодяя, за почерневшим кружевным воротником. Помимо денег была и огромная связка ключей. Ого! Уж не от его ли комнат эти ключики?! Весьма и весьма вероятно! За целый месяц бесплатного пребывания в гостинице этот прохвост наделал копий, чтобы потом тайно, ночами, приходить и грабить его клиентов! Вот только... что принудило его отправиться на тот свет?
   Глянув на пол, Свирид Прокофьевич заметил у самых ног Петра Сергеевича маленький зелёный пузырёк. Красивенький, дорогой, необычный, да ещё, в придачу ко всему, на тоненькой серебряной цепочке. Яд! Несомненно яд, а что ж ещё? Понюхав содержимое флакона, а затем приблизивши лицо к физиономии лжеграфа, Барский удостоверился, что был прав - запах тот же. Оставалось завернуть трофеи в носовой платок и подумать, что с ними делать дальше. Если и нести куда-то эти вещи, то уж точно не в околоток, недосуг было Свириду Прокофьевичу общаться с какими бы то ни было властями, тем более что именно они его утром так сильно обидели.
 
   8.
   Господину Барскому не хотелось видеть блюстителей порядка, но местный участковый пристав, начальник всех околоточных надзирателей Петергофа, имел насчёт него самые срочные планы. Он собирался встретиться с хозяином гостиницы для беседы, и как можно скорее. Не успел владелец заведения выйти из подвала в коридор первого этажа, как уже был встречен Кузьмой Ивановичем Переверзевым, вышеупомянутым участковым приставом.
   - Свирид Прокофьевич, я к вам за советом и дружественной помощью! Не ждали?
   От испуга у господина Барского из рук выпал носовой платок с трофеями, развернулся и...
   - Позвольте, что это у вас?!
   - Н-н-ничего-с...
   - Как это - "ничего-с"? Тут, как я вижу, денежки немецкие имеются... Вот те на! Вперемешку с царскими червонцами! Вы давеча из-за границы прибыли?
   - Не бывал я за границами, отродяся не был...
   - Тогда откуда же такая пре-е-елесть? - издевательски завыл начальник околоточных. - Кстати, вы, часом, не слыхали, что там, в столице, в Санкт-Петербурге со вчерашнего утра происходит?
   - Никак нет-с! Ничего не слыхал-с!
   - Не далее, как позапрошлой ночью была убита барышня, якобы немецким представителем консульства!
   - Такое весьма возможно-с, почему бы и нет...
   - Так вот, немец не имел ни малейшего повода убивать девицу, ибо женским полом не интересуется! Мало того: он сам был ограблен и, как я вижу, именно на сумму, которую вы только что изволили в руках держать!
   Позвенев связкой ключей, тоже лично поднятых с пола, пристав зашёлся хохотом триумфатора:
   - Ты глянь, удача-то какая! Шёл просто посоветоваться к вам, предупредить о возможных нападениях, а тут... Сказывают, на ключах квартиры, где был найден труп девицы, точнёхонько такие ключики в дверях, с выбитыми вензелями в форме буквы "F"! Недаром мне сегодня черви снились! Только лишь начал обход постоялых дворов, хотел допросить хозяев, не видели ли преступника, а тут такая испанская коррида - преступник сам на меня вышел, аки бык на тореадора! ..
   - Так уж и преступник... - еле слышно выдохнул Свирид Прокофьевич.
   Хозяин доходного дома вдруг с содроганием вспомнил, что несколько минут назад у него с языка сорвалось зловещее слово "арестованный"... Участкового ничуть не тронул вид поникшей жертвы.
   - Вы, конечно же, не знакомы с процедурой следствия, досточтимый господин Барский, иначе поостереглись бы. Преступление на Малой Морской - событие международного характера, а в таких случаях перво-наперво исследуются постоялые дворы. Я начал с вас - и мигом орден заслужил! А может быть, и премию, как знать... Пройдёмте-с!
   Свирид Прокофьевич сел на пол.
   - Никуда я не пойду-с!
 
 
   ЧАСТЬ ПЯТАЯ
   "НЕ СУДИ, ДА НЕ СУДИМ БУДЕШЬ!"
 
   1.
   Свирид Прокофьевич уселся на пол не по причине опасений за свою свободу, а по иному поводу. Страх быть отведенным в участок тоже, конечно, присутствовал, но в ту минуту он более всего заботился о зелёненькой бутылочке - чтобы пристав её не заметил. Пузырёк, упав, не разбился, а удачненько закатился в пространство между правым башмаком хозяина гостиницы и левым. Присевши либо прилегши на пол, можно было незаметненько подгрести его под себя, а затем одним ловким движением переместить в карман. Если в бутылочке был быстро действующий яд, то она могла впоследствии весьма полезной оказаться. Всяко лучше, чем пожизненная каторга!
   Свирид Прокофьевич дождался момента, когда пристав отправился за подмогой, и перепрятал пузырёк понадёжнее. В том, что более обыскивать его не будут, он почему-то не сомневался: слишком уж обрадовался участковый пристав Кузьма Иванович найденным ключам и ассигнациям! Сия возвышенная радость не должна была позволить начальнику всех околоточных опуститься до ощупывания тела подозреваемого. По крайней мере, в ближайшие часы.
   За время сидения на полу господин Барский перебрал в мозгу массу разных воспоминаний. Неожиданно всплыл образ графини Скобелевой. Как она там, горемычная? Её названный брат упокоился в шкафу, а она, должно быть, в пруду каком-нибудь плавает, водоёмов-то вокруг предостаточно. Свирид Прокофьевич был не так уж далёк от истины, утопилась бы графиня, да ей не дали этого сделать. Когда она, отвергнутая маменькой, бросилась во дворец, на поиски "князя Люлина, династического родственника семьи Романовых", её остановили сыщики в штатском и отвели куда следует. Допрос продолжался недолго.
   - Вы утверждаете, что князь Юрий Петрович Люлин был официально приглашён на панихиду?
   - Утверждаю.
   - Кто сообщил вам об этом?
   - Брат мой, Скобелев Пётр Сергеевич.
   - Где он сейчас?
   - Не знаю...
   - Кто доставил вас Петергоф?
   - Брат мой, Скобелев Пётр Сергеевич.
   - Может быть, стоит разыскать его?
   - Ни в коем случае! Он украл у меня шифоньер, и теперь я не имею ни малейшего желания общаться с этим недостойным человеком!
   После таких признаний обычно направляют далее, в тихую лечебницу для затерявшихся в этом суетном мире, но... На графинино счастье, во дворце нашлась масса докторов, пожелавших дообследовать прекрасную сестру непорядочного брата. Один из них был по образованию психолог, учился в Сорбонне, имел награды за многочисленные успехи. К тому же, имел неблагозвучную фамилию: Пупышкин. Соблазнившись возможностью жениться на графине с одновременным получением фамилии и титула, он вызвался после окончания дворцового мероприятия отвезти барышню к себе в родовое имение и там, в домовой церкви, обвенчаться с ней. К странностям будущей супруги обещал иметь снисхождение.
 
   2.
   Получалось, что неправ был Свирид Прокофьевич, думая, что болотная царевна, присланная в этот мир для счастья и любви, могла вот так запросто пропасть, пусть даже отвергнутая маменькой.
   Другой болотный представитель, Пётр Сергеевич, тоже не был обречён на погибель, отнюдь. То состояние, в котором застал его господин Барский, было всего лишь переходным - он аккурат давал молчаливую присягу Высокочтимому Имперскому Болоту, или "Зазеркалью", торжественно стоя на коленях, а посему не мог отвлекаться на всякие там мелочи, как то: обыск его карманов, кружевной пазухи и прочее. Ведь пятью минутами ранее, незадолго до прихода хозяина гостиницы, когда граф, стоя перед зеркалом, собирался выпить из зелёненькой бутылочки, к нему явилась несостоявшаяся тёща и предупредила:
   - Подумай, прежде чем совершить сей поступок!
   - Чем опасен для меня сей поступок? - игриво спросил Пётр Сергеевич, привычно отослав в сторону зеркала поцелуй. Но и в этот раз, равно как и в миг прощания с дочерью, зазеркальной даме было не до поцелуев.
   - Я справлялась о тебе.
   - Где?
   - По месту рождения, на воронежских топях. Те, кто подарили тебе земную жизнь, сожалеют об этом, но сожаления сии запоздалы. Ничего уже нельзя вернуть. Ты - убийца и безнадёжный глупец!
   - Но не глупее вашей дочери, ведь правда?
   Дама немного помолчала.
   - Если бы не Анна, я бы не стала с тобой говорить! Ни минуты! Но ты помог ей, спас от бесчестья, и этот долг я обязана вернуть. Хотя я не так богата, как ты воображаешь ...
   Дама поведала Петру Сергеевичу о своём интересном статусе. Она действительно не имела доступа к подземным благам, о которых так мечталось графу, да и титул у неё был по меньшей мере странный: "привратница". По её словам, таких как она, подземных привратниц и привратников, раздававших вежливые поцелуи всем, кого только увидят, Высокочтимое Имперское Болото обязало хранить выходы и входы, через которые болотные принцы и принцессы иногда попадают в наземный мир. Правда, последние не всегда с умом распоряжались своими преимуществами перед простыми смертными, многие из них, подобно Анне, не возвращались в Зазеркалье, навсегда унося энергию, то бишь жизненную силу, потраченную на их воплощение. Кстати заметить, титулы "привратник" и "привратница", как это ни странно, являлись в подземно-зазеркальном царстве самыми высокими и уважаемыми - ведь в отзеркаленном пространстве всё наоборот! Потому и привратничьих чад называли "принцами" и "принцессами". А к "большому золоту" у стражей хода не имелось, потому как оно ими ни разу не было востребовано: ведь в том мире деньги являются предметом сугубо энергетической подпитки. Распределением энергий занимались и занимаются поныне другие подземные чины, куда более низкие - ибо не привратницкое это дело.
   - Хм! - молвил Пётр Сергеевич, выслушав грустно-лирическую исповедь. - Всё же не верится, что вы мне... благодарны. Да, я спас вашу Анну от бесчестья, но я же и подвёл её под него! Кто разлучил её с выгодным женихом?
   - Всё правильно, но и тот коварный твой поступок будет ей во благо! Князь так слабоволен, он не готов быть отцом семейства. Пусть оба помыкаются по мирам, поднаберутся сил и, кто знает, может быть в какой-нибудь из следующих жизней сойдутся более достойно, в крепком браке... Не для того я свою дочь выпускала в мир людей, чтобы она ссорилась со слабовольными мужьями из-за мелочей...
   - Так ведь высохнуть может ваше болото, ежели каждый его выкормыш, зело охочий до воли, начнёт исчезать бесследно! - посочувствовал Пётр Сергеевич, и в этот раз был почти искренен.
   - Имперское Болото высохнуть не может, - ответила мадам привратница, - ибо высыхать ему не полагается.
   - Думаете, что энергии ваши бесконечны?
   - Нет, разумеется. Их пополняют добровольные посредники. Ты станешь одним из них, если согласишься дать присягу.
   - А без присяги никак нельзя?
   - Никак. Не согласишься дать мне своё слово - пойдёшь на каторгу. До подземелья докатились вести, что по твоим следам уже идут!
   - Кто? Ищейки?
   - Нет! Ищеек ты пока удачно миновал, вина ложится на другого, но за тобой крадутся новые искусители, которые подвигнут тебя на новые тяжкие преступления! Ты убьёшь ещё нескольких человек и неминуемо попадёшь в неволю.
   - Но всё-таки... Нет ли другого ритуала, без присяги?
   - Нет. Ритуал таков: сначала дай торжественное слово, затем прими похищенный тобой у Анны эликсир, сперва зелёный, и постепенно начнёшь своё восхождение к "болотным высям". Так ты, кажется, назвал наше обиталище?
   Пётр Сергеевич достал красный пузырёк.
   - А сие тоже понадобится?
   - Непременно, но сначала выпей из зелёного...
   Не успел фальшивый граф хлебнуть из зелёного флакончика, как сделался слегка прозрачным - чего Барский впопыхах так и не заметил. Он заметил лишь то, что хотел увидать: нахала, роющегося в пустом шкафу. А после совершения обыска, никем не санкционированного, Свирид Прокофьевич покинул чулан, и беседа прозрачного графа с маменькой Анны продолжилась. Длилась она минут пятнадцать. Ближе к концу Пётр Сергеевич снова спросил:
   - Так принимать из красного флакона или пока подождать? Ведь зелёный-то похищен! Я, не хуже вашей Анны, по рассеянности выронил его...
   - Не печалься, отдаст тебе его твой друг...
   - Друг?!
   В тот самый момент за дверью раздались шаги. Это Свирид Прокофьевич уговорил Кузьму Ивановича посмотреть на труп преступника, покоящийся в шкафу. Излишне описывать реакцию вошедших, ибо она, во-первых, оказалась долгой - тянулась почти целую минуту, а во-вторых, вошедшие сильно рисковали сделаться психическими.
   Устав глядеть на разинутые рты и хватания за сердце, оживший труп предложил гостям чувствовать себя как дома и ни о чём не волноваться. Второе, о чём он попросил, было сущим пустяком: оставить его ещё минут на десять наедине с очень уважаемой особой, с придворной дамой подземной категории, ибо он не успел обсудить с ней своё будущее.
   В связи с этим у господина Барского тоже возникла просьба к приставу: никоим образом не верить вору, убийце и симулянту, а сразу тащить его в околоток, пока не удрал.
   Кузьма Иванович Переверзев, участковый пристав с огромным стажем, не любил принимать поспешных решений. Для начала он запер обоих подозреваемых в чулане, воспользовавшись торчащим в двери ключом, и покинул подвал для дальнейших критических размышлений. По дороге в участок он принял дозу свежего воздуха, что помогло ему мыслить яснее. В результате сих умственных упражнений было вынесено негласное решение: спрятать - до поры, до времени - вещественные доказательства, о коих никто пока не ведал, кроме двоих сумасшедших, на показания которых опираться вряд ли стоило. Тем более что у жены Кузьмы Ивановича накануне был припадок магазиномании, что разрушило их семейный бюджет основательно.
   Бросив связку ключей в близлежащий пруд - до поры, до времени - остальные вещественные доказательства уважаемый участковый пристав положил за пазуху, по недавнему примеру графа, ибо привычки с вещами воистину передаются. Оставалось дать команду санитарам и навсегда вычеркнуть из памяти сей досадный инцидент, вполне имевший право считаться недоразумением. Команда была тотчас же дана.
 
   3.
   Когда Кузьма Иванович, в сопровождении двух дюжих представителей медицины, вторично приблизился к чулану, за его дверью слышалось веселье. Два мужских голоса восторженно перебивали друг друга:
   - Прокопыч, а давай на брудершафт?
   - Давай! С графом на "ты" перейти для меня, крепостного холопа, большая честь!
   - Тогда бери зелёную бутылочку!
   - А ты?
   - Я из неё уже пил! Мне теперь красненькая полагается, для завершения ритуала!
   - Я тоже хочу красненькую!
   - Не хитри! Прими сначала из зелёной!
   Ещё чуток послушав и убедившись, что его совесть полностью чиста, что он не здоровых господ в психические записал, а именно сумасшедших, участковый пристав приказал детинам в белых робах не стесняться и действовать согласно предписанию. Шкаф, по требованию обоих пациентов, в виде большого исключения, был переправлен в их новые покои. Против этого управляющий дома скорби не возражал: у него хронически не хватало мебели.
   В новых покоях стены были серыми, а обстановка бедной. Но это лишь для тех, у кого напрочь отсутствует воображение и связь с потусторонним, более богатым, миром. Для Петра Сергеевича и его нового друга, господина Барского, всё было исключительно в розовых тонах. И стол был покрыт изысканной скатертью, вышитой крестиком, и самовар на том столе был не каким-нибудь, а золотым, а уж про чашки тонкого китайского фарфора и говорить не приходилось - заграничный шик! Меняя мутные стаканы и захватанный графин на чистые, санитары всякий раз дивились восклицаниям:
   - Умоляю, только не разбейте! Этот сервиз мне тёща подарила!
   - И самовар не мешало бы почистить!
   - Да! Хоть он и золотой, но всё-таки...
   Шушукаясь по коридорам, всполошенные медики жалели насельников "комнаты с самоваром":
   - Такие бедолаги эти двое, прямо сердце разрыватеся!
   - И не ходит ведь к ним никто! Впрочем, кто сейчас кому нужен...
   Неправы были сердобольные санитары, ох, как же сильно они заблуждались! Во-первых, мнимых бедолаг было никак не двое. Зеркальный шкаф, который кишел одним им видимыми важными персонами, нельзя было не принимать в расчёт. Получалось, что со шкафом их было даже не трое, а гораздо больше. Кто только в гости к ним не хаживал! И поэты заграничные, и писатели, и музыканты с композиторами. Даже французские повара с новыми рецептами, которые тут же воплощались. Правда, те поэты-писатели-композиторы-повара все давно умерли и прибывали всякий раз из разных сфер: кто из рая, а кто из подземелья. А вот из живеньких никто к закадычным друзьям в гости не жаловал. Зря! Такое бы услышали... Много полезного бы узнали, в частности, про Болотную Столицу, как с ней обращаться нужно, чтобы не погибнуть почём зря...
 
   4.
   Всё свободное от бесед и пения под музыку время граф, до беспамятства влюблённый в природу, украшал местный сад растительностью. Розы у него были исключительные! Свирид Прокофьевич посильно помогал - грядки вскапывал. За такие добрые дела Петру Сергеевичу с господином Барским увольнительные полагались, хотя и тайные, неофициальные, но далеко не бесполезные. Тупо сидеть в неволе графу с бывшим крепостным холопом вовсе не приходилось, сие поспешное утверждение действительности не соответствует. Кто знал их в лицо, тот частенько мог видеть обоих на каком-нибудь богатеньком подворье - в роли "зазывал", то бишь посредников Болотного Зазеркалья. Если случалась после этого сделка, не выгодная заезжему купцу, но чрезвычайно выгодная Подземелью, то можно было смело утверждать: присяга приносилась не напрасно, очередная миссия сработана. Ведь деньги, как мы много раз усвоили, суть жизненная энергия!
   Тут ненароком может вспомниться один из самих ярких зазывал - бордельный капитан. Что, если он тоже в посредниках у Болотного Города служил? Не себе ведь он денежки оставил, с собой в могилу ведь не забрал. А что убит был, так это согласуется с церковным правилом: "С убиенных снимается пол-Суда". Якобы, половина грехов снимается с преступника, ежели его свои же братья-бандиты кокнут. Верить или нет? Можно ли верить всему, что скажут люди? Одно яснее ясного и вероятнее вероятного: "Не суди, да не судим будеши!" У каждого от рождения своя судьба прописана.
   И Авдотья к друзьям-посредникам приходила. Всё сидела и молчала. Один раз лишь рот открыла: "Отмолила я тебя, Петруша". Перед кем отмолила, не уточнила. То ли перед небесными силами, то ли...
   А однажды... Японские купцы пожаловали! Те двое, изображения коих Барский видел на изразцах своей "рыжей" кафельной печи. Лица у них были радостные, а поклоны - частые-пречастые. С чего бы это? Купцы поведали, что хоть Япония и далеко, но гостей оттуда в Петербург однажды понаедет видимо-невидимо. Правда, не скоро, а лишь "после второй войны". И дёрнуло же Барского тогда полюбопытничать, мол, когда война вторая будет, и какую надо первою считать - уж не от наполеонову ли? Оба купца зыркнули на него, переглянулись и сказали хором: "Он!" Затем один из них сунул бывшему директору гостиницы подвеску из цельного лазурита, да ещё и с напутствием: носить на груди, не терять, ибо с этим знаком он сможет в будущем беспрепятственно заманивать в столицу японских купчиков. На сам-конец другой добавил: камень должен сильно потемнеть, лишь тогда обретёт нужную силу. Не знал тогда Свирид Прокофьевич, что лазурит со временем темнеет.
 
   5.
   Интересный город Санкт-Петербург. Он же "Северная Пальмира", "Город на Неве" и "Северная Мекка". Не одна легенда про Болотную Столицу сложена. И все, как одна - достоверные. Наша легенда вполне правдивая, верьте-верьте, и продолжение у неё имеется - как же без продолжения? Переселение душ пока ещё никто не отменял. Сказ о болотных жителях, осмелившихся выйти в мир людей, отнюдь не закончен, но все их похождения описывать - места не хватит. Рассказ пойдёт лишь о самом интересном.
   Много с той поры поколений минуло, много, даже сосчитать трудновато. Рядовые болотняне, Пётр Сергеевич с Авдотьей, и Анна, болотная царевна, дочь мадам привратницы, все трое по многу раз перевоплотились, кем только не перебывали! И всё время вместе держались, то бишь рождались для новой жизни одновременно.
   Не отставал от вышеозначенной троицы и князь Юрий Петрович - на правах бывшего жениха феи-ангела. Хоть он и не болотный выходец, а влюбился ведь в болотнянку - чисто как тот царевич из другой сказки влюбился в Царевну Лягушку! Кстати, князь Юрий Петрович, позднее ставший Юрой Лялиным, неведомо в какой по счёту новой жизни, обрёл-таки своё счастье, таки выстрадал его! Соединилась с ним новая Царевна Лягушка, очередное воплощение графини Скобелевой, сочеталась-таки законным браком. Да что там князь! Свирид Прокофьевич - и тот женился на любимой женщине, правда, после многих перипетий.
   А вот бывшему Петру Сергеевичу так и не свезло, по крайней мере, никто не слышал, чтобы он снова сошёлся с Авдотьей. Имя он приобретал всякий раз новое, но привязанности оставались те же: цветочки-розочки, букашки-таракашки... Приходилось ли ему в следующих жизнях убивать? Конечно приходилось, и не только насекомых, портящих растения, но и более крупную живность - вплоть до человеков. В этом деле стоит только начать! В общем, продолжал Пётр Сергеич природу любить - ну, чисто Мичурин-Дуремар! А природа отвечала ему взаимностью. Иногда. В отличие от Авдотьи. Говорят, что настоящая любовь убийцам не положена, особенно тем, которые болотного происхождения. Хотя, бывают исключения - и такое тоже говорят.