Интервью с Полом Кингснортом
Boston Review
28 марта 2017 г
Пол Кингснорт повел меня, подобно Гулливеру, через крошечный огород, устроенный три года назад, после того как он приобрел в западной части Ирландии два с половиной акра. “Боже,” говорит он, “здесь кто-то уже поработал.” Он вставил в землю ростки черной смородины, поваленные зайцем. Чувствовалось, что Пол хорошо чувствует себя в такой обстановке, писатель с землей под ногтями. Молодые побеги не доставали до щиколоток, но план таков, что огород будет снабжать едой семью круглогодично; они уже более или менее самодостаточны летом. Он также знает, как засеять поле, как сделать и заточить серп.
Все это часть философии, которую Кингснорт развивал в ряде своих эссе и частично в художественных произведениях, и сводится она к тому, что, хотя сейчас уже слишком поздно спасать весь мир, можно позаботиться о его маленькой части, обогатить землю и свою личную жизнь. Он переехал сюда из родной Англии, чтобы переложить теорию на практику. Показывая свою ванную комнату, он говорил гостям, “Это компостный туалет, поэтому бросьте немного опилок, когда закончите.” Это также часть его теории, описанная в выходящем сборнике "Признания выздоровевшего эколога" (Confessions of a Recovering Environmentalist). Сантехника это символ “цивилизации, которая хочет умыть руки после своих отходов”; Кингснорт предлагает новую метафору: “Я сам позабочусь о своем дерьме”, и таким образом эпатируя публику, хочет установить лучшие отношения с миром природы, частью которой он является. Подобно тому, как у Торо был свой пруд, у Кингснорта — свое компостное болото.
Существует важное различие между ‘концом света’ и концом способа жизни; речь идет о конце способа жизни.
К сорока-четырем годам, он автор двух романов, одного сборника стихов, и трех философских работ. Он основатель Проекта Темной горы, движения креативных художников, объединенных на той идее, что климатические перемены и саморазрушение человечества уже не остановить, и желанием принять данную судьбу с помощью работ, отличающихся честностью и часто прекрасным мрачным ореолом. Он собрал деньги на свой первый роман "Пробуждение" The Wake (2014), в котором события разворачиваются во время норманского нашествия в 1066 г, и вошел в список номинантов на букеровский приз. Права на постановку фильма получил Марк Райланс, часто называемый величайшим британским актером своего поколения, который хочет играть главную роль. Поль Гринграсс, поставивший три фильма на студии Jason Bournes, попросил права на сценарий.
“Работы Пола Кингснорта произвели на меня огромное впечатление,” - сказал Райленс во время нашего разговора по телефону. “Я загипнотизирован его взглядами на то, что ценно в этом мире, и его вызовом, брошенным экономической парадигме, в которой мы живем. Его работы помогли мне расширить сознание.”
Его последний роман Beast (Зверь) (2016)— продолжение The Wake (Пробуждения)—будет опубликован Graywolf Press в августе, а также сборник "Признания" (Confessions). Я встретился с Кингснортом дождливым днем, в конце февраля. Мы беседовали в гостиной его деревенского дома. Собака Квинси дремала у камина, из комнат доносились голоса детей, собираемых в школу женой Нав. Высоко на одной из стен висела коллекция “зеленых людей”— десять лиц, выгравированных в дереве и камне, каждое окруженное листвой, символизирующих дикость, восстание, возрождение. Одиннадцатого не было видно. Оно было нанесено в виде татуировки на его правом плече, намереваясь выйти на свет из-под рукава. Это рука, которой он пишет и работает лопатой; пером и топором врезаясь в правду вещей.
Выгравированные листья на бледной коже напомнили мне слова Пола, сказанные ранее, когда мы прогуливались по его полю: “Отделение людей от всего, что живет, это основа кризиса, в котором мы оказались.” —Питер Росс
Питер Росс: "Beast" это средняя часть запланированной трилогии, покрывающей две тысячи лет. Она начинается в наше время и рассказывает о Эдварде Букмастере, возможно потомке Буккмастера в романе "The Wake", живущем жизнью отшельника и выслеживающим большого темного животного на болотах. The Wake поражает тем, что вы написали его с помощью изобретенного вами “теневого языка,” помесью старого и современного английского. Beast написан на более современном и знакомом языке, но по-прежнему вызывает ощущение таинственности и жути.
Пол Кингснорт: Я захвачен работой по производству “нецивилизованного” письма, к которому мы призывали в нашем Манифесте Темной горы, в 2009 г. Я думаю, что здесь дело больше касается стиля и подачи, чем собственно предметной части. Если письмо становится слишком контролированным, не достаточно хаотичным, тогда вы теряете один из главнейших признаков того, что значит быть животным в этом мире.
Идея состоит в том, чтобы писать как горный заяц — или как гора. Что значит пытаться писать как животное, под действием окружающей вас земли, а не как рациональный, приглаженный, обученный цивилизованности человек? Наше письмо стало слишком цивилизованным. Оно слишком рационально, слишком отдает городским средним классом. То, что мы положили в основу своей мейстримовской культуры ничего не говорит о состоянии мира. Оно ничего не говорит о распадающихся цивилизациях или климатических переменах или вымирании видов, или сложности быть человеком посреди всего. Это обман. Я стараюсь держаться подальше от обмана.
Что касается моих романов, дело в том, что если я не сделаю их странными, я умру от скуки. Я не могу представить себя в качестве рассказчика от третьего лица.
Мои сочинения также все больше становятся религиозными или духовными, хотя «духовный» это что-то из Нью-Эйдж. Я дзен-буддист, но это не религия, а скорее практика. По мере того, как я становлюсь старше, духовная тайна жизни все больше выходит на передний план. Она есть в романе "Beast", который можно назвать религиозной книгой, книгой поиска. Она также проходит через The Wake. У меня твердое убеждение, что земля живая. Я всегда был уверен в этом. Помню, когда мне было пятнадцать-шестнадцать и я читал Вордсворта, меня поразил тот факт, что все, что он говорил, я испытал сам — когда взбирался на гору и мир открывался передо мной. Пока я был молод, я верил, что в природе происходит много таинственного. Я верил в фей и магию. Затем, по мере взросления, я отошел от них. Но теперь они снова возвращаются ко мне. Одна из самых разрушительных историй, которой нас обучали, заключается в том, что мир это машина, и его можно разобрать на части и узнать, как он работает. Но мир не машина, это великая паутина со странной религиозной тайной, пульсирующей под поверхностью вещей.
ПР: Когда вам исполнилось двадцать, вы стали зеленым активистом и верили, что проведением кампаний можно спасти мир. Но в 2008 г, вы уже не верили в то, что можно избежать экологической катастрофы. Можете объяснить, как произошла потеря веры?
‘Этот парень говорит, что грядет апокалипсис и ничего сделать уже нельзя, поэтому продолжим вечеринку.’
ПК: Это не было внезапным прозрением. Я постепенно осознал, что независимо от того, сколько информации вы даете людям, ничего не происходит. Остается непреодолимый уровень психологического отрицания.
Когда я работал в The Independent, в 1995 г, меня волновали климатические перемены, но никто в газете не проявлял к этой теме интереса и ничего по ней не публиковалось. Я помню, думал: “Если бы мы только вынесли климатические перемены на первую полосу, все могло бы измениться.” Ну, сейчас они часто на первых полосах, и все об этом знают, и политики и бизнес, и несмотря на это, ничего не меняется. Никаких эффективных действий. Также помню, думал: “Если бы в Америке произошла действительно серьезная катастрофа, скажем один из городов был залит водой, они бы проснулись.” Затем случился Новый Орлеан и опять ничего. Может быть еще придет такое время, когда станет так плохо, что мы будем вынуждены изменить наш образ жизни, но не думаю, что мы успеем предотвратить необратимые климатические изменения.
Одна из проблем зеленого движения в том, что у него постоянно возникают предельные сроки: “У нас есть только пять лет, чтобы спасти мир!” Некоторое время назад я прочитал книгу Наоми Клайн о климатических переменах, и подумал, что она избегает говорить правду. В книге проведено обстоятельное исследование способов, по которым корпорации отказываются выполнять свои обязательства и скрывают свои дела, но затем она говорит, что у нас осталось всего десять лет для проведения радикальных перемен и приводит список нерешаемых глобальных проблем. Она умная женщина и хорошо знает, что ничего из этого не выйдет.
ПР: Как вы принимаете конец света? С облегчением или отчаянием?
ПК: Я бы провел важное различие между “концом света” и концом нашего образа жизни; конец настигнет прежде всего образ жизни. Что я чувствую при этом ? И то, и другое. Облегчение, скорее. Среди активистов существует мнение, что “действия” должны давать надежду. Если вы идете на демонстрацию или работаете по остановке климатических изменений, тогда это должно обнадеживать. Но через некоторое время люди начинают понимать, что бьются головой о стенку, и тогда подобные кампании приводят к отчаянию. Тогда я сказал, “Знаете, это больше не работает,” и с моих плеч упал большой груз. Я перестал притворяться, что невозможное можно сделать возможным.
Меня часто называют анти-утопистом. Люди говорят, “Этот парень говорит, что апокалипсис у порога, и ничего нельзя поделать, поэтому все, что остается, это продолжать вечеринку.” Я люблю вечеринки как все, но это не моя мысль. Я говорил, что мы должны честно воспринимать происходящее и не тешить себя фантазиями о том, что можно обратить вспять ситуацию, например, создав глобальное правительство. Что можно в реальности предпринять? Какие чувства возникают при этом? Проект Темной горы задает подобные вопросы.
ПР: Некоторые полагают, что вы и проект Темной горы на самом деле с удовольствием ожидаете грядущий коллапс цивилизации; и что вы получаете наслаждение от идеи, согласно которой человечество получит то, чего заслуживает.
ПК: Это зависит от того, с каким настроением я проснусь утром. Иногда, я думаю, что конец ужасен и хочу чтобы мы что-то сделали. В другое время я настроен более оптимистично и думаю, что может быть все и не так плохо и многое можно исправить. Но бывает, что думаю: “Ну, мы получим по заслугам.” Когда я вижу вопиющий пример экологического разрушения, или читаю об еще одном исчезнувшем виде, или вижу двадцать человек, приклеенных глазами к своим смартфонам, я думаю: “Я не против, если все рухнет.” В любом случае, меня больше всего беспокоит не человеческая цивилизация, а судьба земли. Для меня это самое главное. Я заинтересован в жизни — которая включает, конечно, и людей. Но если мы создали цивилизацию, которая разрушает все живое только для того, чтобы прожить припеваючи еще несколько лет, тогда мне, честное слово, плевать на нее.
‘Мы создали цивилизацию, которая разрушает все живое только для того, чтобы прожить припеваючи еще несколько лет, и мне, честное слово, плевать на нее.’
Мы такие же животные, как остальные. Мы стараемся прокормить себя, ублажить себя и конкурируем с другими животными за территорию. У нас гораздо больше знаний и власти, чем мудрости. То, чего нам недостает – это мудрости. У нас избыток информации, и мы не знаем, как ее лучше использовать.
Проблема в том, как мы живем, и в культуре, которую унаследовали, и в историях, которые рассказываем. Бушмены Калахари построили культуру, просуществовавшую тридцать тысяч лет, без разрушения природы. Австралийские аборигены создали похожую культуру. В Амазонии есть племена, у которых в лексиконе нет слова «война». Человек должен измениться. Не думаю, что люди перестанут существовать, но возможно нашу цивилизацию уже невозможно остановить от саморазрушения. Так или иначе, эта материалистическая, техно-прогрессистская цивилизация скоро врежется в стенку, и ее уже не спасти.
ПР: Тогда зачем писать? Какой смысл в творчестве и анализе происходящего перед лицом неминуемого коллапса?
ПК: Я чувствую, что должен что-то делать и быть полезным. Я знаю на основании работы, которую мы проводим по проекту Темной горы, что даже просто подавать голос уже важно для многих людей, которые думают похожим образом, но страдают от одиночества. Люди признаются мне, что испытывают отчаяние, но не могут говорить о нем, т.к. должны выглядеть позитивно в глазах своих друзей.
ПР: То есть, проект Темной горы занимается психотерапией?
ПК: В определенной степени, да. Это как проход через определенные стадии отчаяния. В итоге, вы проходите через отчаяние и злость и принимаете реальность. Это очень напоминает Дзен. Вы просто выполняете свою работу. Рубите дрова и носите воду.
ПР: Но написание книг и выставление их на всеобщее обозрение, воспитание детей – это исполненные надежды действия.
ПК: Совершенно верно. Я не отказался от надежды. Но я и не чувствую ее. Надежда для меня нерелевантна. Надежда и отчаяние затуманивают сознание. Я просто пытаюсь найти способы жить. В жизни есть столько замечательных вещей, и эти замечательные вещи останутся, когда цивилизация развалится. Их даже может быть больше. Когда все небоскребы и нефтяные скважины уйдут из памяти, жизнь продолжит свой путь. В воздухе снова появятся стаи длиннохвостых попугаев.
ПР: Самое лучшее эссе из сборника "Признаний", на мой взгляд, “О математике распада” (“Upon the Mathematics of Falling Away.”) Вы начинаете его со внезапной смерти вашего отца в 2007 г и далее переходите к более широкому обсуждению коллапса, неизбежного конца и перемен. Могу я спросить, как уход вашего отца лично повлиял на вас и вашу работу?
ПК: Его смерть произошла в момент больших перемен в моей работе. Я не отдавал себе отчета до самой его смерти о том, насколько я старался оправдаться, и это стремление оправдать себя каким-то образом выразилось в моей политической активности — даже несмотря на то, что он не соглашался со многими моими убеждениями. Он был бизнесмен, тэтчерит, вышедший из рабочего класса и сотворивший сам себя. Он вышел из окружения, в котором была нужда, и пробился наверх до положения, при котором управлял компаниями. Его присутствие всегда сильно ощущалось в моей жизни, и хотя то, что я скажу ужасно, но его смерть принесла мне чувство облегчения. Я почувствовал, что могу делать то, что ранее не мог. У меня было желание стать успешным журналистом и писателем, и это несомненно пришло ко мне от отца. Когда давление прекратилось, я понял, что на самом деле я этого не хочу. Я хотел писать, но не хотел быть знаменитым, или выступать на телевидении или редактировать национальную газету. Под предположительно амбициозным журналистом находился поэт, и эта моя сторона расцвела. И, конечно, если кто-либо из ваших близких внезапно кончает жизнь самоубийством, это открывает вам темную сторону жизни.
Я не верю, что писатель или любой художник, находятся в изоляции. Всегда есть более широкая связь с человеческим обществом.
ПР: Я думаю, что должна быть связь между потерей вашего отца и вашим переживанием и отчаянием по поводу потери окружающей среды. Есть ли такая связь?
ПК: Не уверен, что смогу объяснить эту связь, но она определенно есть. Есть осознанное чувство взглянуть коллапсу в лицо и что-то сделать с этой потерей в глобальном и личном аспекте. У меня также было чувство, что надо быть честным по отношению к темноте. Люди не хотят говорить о самоубийстве, об этом трудно говорить, и есть несомненная связь между его отрицанием и тем, как люди реагируют на мои статьи о смерти жизни на земле. Большое число негативных реакций на Темную гору и мои мысли приходят от того, что люди не любят смотреть в лицо смерти. Но это равноценно смелости взглянуть в лицо самоубийству. Вы смотрите в пропасть и говорите, “Это то, что должно было случиться.” Смерть моего отца заставила меня посмотреть на вещи с другой стороны. В этом есть тайный стихийный аспект, который изменил стиль моего письма, и я не знаю, почему и как это случилось. Ко времени написания Манифеста Темной горы, и пройдя через опыт смерти отца, я почувствовал, что получил разрешение на то, чтобы писать без притворства. Я просто хотел писать о правде.
ПР: Почему вы переехали в Ирландию и купили здесь землю?
ПК: Мы хотели перемен в жизни. Моя жена работала психиатром в Национальном медицинском центре и была очень разочарована. Это была фармацевтическая машина, которая выплевывала ненужные людям таблетки. Мы хотели жить в сельской местности, иметь землю, выращивать свою еду. Мы не могли позволить себе этого в Британии. Чтобы там жить просто, нужно быть миллионером. Моей девочке девять, а мальчику шесть. Я хочу, чтобы о ни могли бегать по полю и лазать по деревьям вместо того, чтобы смотреть весь день на экран.
ПР: Вы не сможете спасти мир, но по крайней мере сможете позаботиться о его небольшой части?
ПК: Да, именно так. Сколько времени я провел в разговорах о природе, не пачкая при этом руки? Я буду делать то, что смогу, и я в состоянии вырастить здоровыми своих детей, посадить несколько деревьев, прекратить спешку и внимательно отнестись к вещам. Обладание небольшим участком земли это своего рода дисциплина— нужно заткнуться, сконцентрироваться и учиться работать. Иногда, самое лучшее ничего не делать.
ПР: Есть ли элемент выживаемости в том способе жизни, который выбрали?
Стараетесь ли научиться выживать после катастрофы, которую предсказываете?
ПК: Я не назвал бы это выживаемостью. Выживать – значит скрываться с ружьями в хижинах. Я не ожидаю атомную войну или апокалиптическую катастрофу, но определенно ощущаю ползучий коллапс. Поэтому хочу, чтобы мои дети знали, где лежат семена и как их посадить. Я хочу, чтобы они знали как развести огонь, как использовать ножи и простые инструменты. Я хочу, чтобы они умели приготовить еду и напитки. Чем больше таких вещей вы знаете, тем ближе вы связаны с жизнью, тем больше зависит от вас, и тем больше возможности сделать правильный выбор, как жить. Я не хочу, чтобы они жили в консумеристской экономике, которая абсолютно ничему не научит. Даже если все производимое ей не рухнет за время их жизни, что вполне вероятно, все равно они беспомощны. Она производит из вас раба. Вы полностью зависимы от разрушительной экономической машины, и вы не ощущаете себя человеком. Я хочу быть человеком. Поэтому я страхую себя и своих близких, но также выбираю свой способ жизни. И он мне нравится. Я не хочу жить как пуританин. Я хочу наслаждаться жизнью, как вся моя семья.
ПР: Во введении к «Огню, который губит мир», The World-Ending Fire (2017), новому сборнику эссе Венделла Берри, вы пишите, что “некоторые места хотят, чтобы писатели рассказали их истории.” Происходит ли что-либо похожее здесь с вами—как эта земля направляет или просачивается в вашу работу?
ПК: Я надеюсь, что это так. Меня не покидает мистическое чувство, что места могут говорить через людей, и истории, которые мы рассказываем, на самом деле приходят не от нас, а откуда-то извне. Я не верю, что писатель или художник живет сам по себе. У них всегда будет более широкое общение с человеческим окружением, или дальше него. Работа в кабинке посреди поля несомненно повлияла на мой стиль. Сам процесс для меня прояснился. Появляется определенная сила, если вы настроены на место. Эту идею я пытался внедрить в свои романы: то есть, что земля говорит с вами, что она голодна и чего-то хочет и добьется своего, хотите ли вы этого или нет.
Трамп - варвар, но варвары приходят после разрушения империй.
ПР: Такая жизнь меняет ваше отношение к чистому листу?
ПК: Да. Я иду утром в кабинку, пока еще темно, разжигаю камин; стою, слушаю пение дрозда и вижу, как восходит солнце. Я намеренно жду, пока взойдет солнце, проснутся птицы и тогда что-то рождается для письма. Я приглашаю всех. Beast - это книга, которую я отчасти планировал, но был удивлен тем, как гладко она пошла. Я думаю, что это было частично из-за того, что я открылся месту.
ПР: В эссе, опубликованном за день до президентских выборов в США, вы сравнили
Хилари Клинтон с коррумпированным римским императором, а Дональда Трампа с варваром, стучащимся в ворота. Если бы вы голосовали, то за кого отдали бы голос – за императора или варвара?
ПК: Не думаю, что голосовал бы за кого-то из них. Определенно не голосовал бы за Клинтон, поскольку она продолжение мертвой системы. Мне нравится энергетический хаос, привнесенный Трампом, но не думаю, что голосовал бы за него. Я всю жизнь ждал, когда появится независимый кандидат в Белом Доме, способный взяться за истеблишмент и свободную торговлю и авторитарных левых и выступить за рабочий класс, и мне обидно, что таким кандидатом оказался Дональд Трамп. Я не уверен, что он способен сделать все, что говорит, и мне особенно не нравится его ковбойское отношение к природе.
ПР: В день, когда мы договорились об интервью, Трамп подписал разрешение на строительство спорного нефтепровода Keystone XL в шт Дакота. Конечно же вы были против?
ПК: Конечно. Трамп олицетворяет американский капитализм без маски. Обама играл в игру под названием климатические перемены, но ничего не сделал. Он был такой милый, что мог бомбить дронами на протяжении восьми лет и масс-медиа, называющие сегодня Трампа фашистом, помалкивали. Трамп – варвар, но варвары приходят после того, как империи коллапсируют, а Соединенные Штаты бесспорно коллапсирующая империя.
________________________________________
В этот минуту дети ворвались в комнату, и начали рычать и смеяться, притворяясь дикими кошками. Они учатся играть на гитаре и арфе и будут выступать на концерте. Хотя Нав ведет главные школьные занятия, Кингснорт учит их творческому письму. “Мы недавно работали над хайку” – объясняет он.
Он надел резиновые сапоги и мы пошли к кабинке, в которой он работает. По дороге он показал огород, место для цыплят, деревянный дом, построенный для детей. Отцы и дети – тонкий момент для Пола. “Я хочу, чтобы у детей был дом и чувство привязанности к месту, чего у меня никогда не было; и я хочу, чтобы они принадлежали месту.”
Кингснорт смотрит внимательно на свои два с половиной акра: “Если бы я был миллионером, я бы скупил все фермы вокруг и покрыл бы их деревьями и озерами и сделал бы небольшой национальный парк,” – размышляет он. “Если это интервью поможет мне продать много книг, я это сделаю. Но, честно говоря, у меня мало надежды.”
[Никто меня так не волнует (в хорошем смысле) как Пол Кингснорт. И ни с кем у меня нет такого согласия - ВП]