Лидию Александровну боялись как огня! Она школьный завуч. Должность грозная и звучит непонятно для детского уха. Её внешние данные добавляли к страшной должности ужаса и жути. Женщина она высокого роста, широкая, голос низкий, трубный, как у лося на гоне. Рявкнет – душа в пятки. Золотые очки поблёскивали на суровом, строгом лице.
Младшие классы школы в столовую ходили строем, возглавляемым воспитателем. Наш второй класс, построившись парами, бодро шёл на завтрак. Завидев стоящую в школьном коридоре Лидию Александровну, до которой оставалось метров десять, ребята дружным хором с почтением поздоровались. Она кивнула головой, улыбнулась, очки страшно сверкнули золотой молнией, и дала знак воспитателю остановиться. Лидия Александровна, в которой концентрировалась вся мощь несокрушимого мира взрослых, подошла ко мне, наклонилась к самому уху и тихонько, насколько могла ласково, шепнула:
- Алёша, зайди ко мне в кабинет после завтрака.
Увидев мой страшный испуг и готовность расплакаться, она добавила:
- Не бойся. Ты ничего плохого не сделал. Мне просто нужно тебя кое о чём спросить. Ругать тебя не за что. Ты хороший мальчик.
Завтрака для меня уже не существовало, несмотря на похвалу и успокаивающий тон завуча. Я ничего не мог ни есть, ни пить, а думал лишь о том, что надо идти в ужасный кабинет завуча, где красная ковровая дорожка, будто чудище свирепое, страшит не меньше всего остального. Она мягко стелется, но ведёт к огромному столу, заваленному бумагами, за которым восседает грозная Лидия Александровна в блестящих золотых очках. Я холодел от ужаса, ничего не видел и не ощущал вокруг себя.
Завтрак кончился. Я, жалкий, маленький второклашка, побрёл в кабинет завуча, как кролик в пасть удава. Не хотел идти, но никуда не денешься, не скроешься, не убежишь. Стою перед дверью. Слышу, как Лидия Александровна кашлянула совсем тихонько, отчего сердце моё упало куда-то вниз, кажется на пол. Стучу в дверь еле слышно.
- Войдите.
Приоткрываю дверь. Протискиваюсь в узкую щель. Глаза полные слёз. Красная дорожка корчится и извивается: то ли смеётся, то ли готова стиснуть в железных объятьях и выжать всю душу. Громадная Лидия Александровна поднимается на встречу, берёт меня за руку и ласково, как бабушка, прижимает к себе, гладит по голове и говорит:
- Проходи, Алёша, садись вот здесь. Не бойся ничего. Я сегодня не ругаюсь.
Я уселся на стул. Теперь был спокоен и разглядывал кабинет. Всё тут интересно: шкафы с книгами, ряды стульев, бумаги на столе, даже занавески. Красная дорожка теперь смирно лежала на своём месте и была совсем не страшной. Хотелось топтать её и прыгать на ней.
- Алёша, ты помнишь Альфреда Степановича?
- Да.
- Расскажи мне о нём.
- Он мне нравился. Он учил меня играть на баяне.
- Я знаю, что он был хорошим преподавателем. А скажи, не приставал ли он к тебе?
- Как это?
- Ну, может быть, он тебя ласкал, на руки сажал?
Я засмеялся от такого вопроса. Представил, как взрослый дяденька, учитель меня вдруг посадит к себе на колени! Я бы и не дался. Я с раннего детства не шёл на руки ни к кому, даже к маме.
- Расскажи, как у вас урок проходил?
- Я приходил в музыкальный класс с баяном, играл домашнее задание. Мы разучивали что-то новое.
- И всё?
- Да.
- А дверь он запирал на замок?
- Не всегда.
- Когда он запирал дверь на замок, ваши уроки отличались от тех, когда он дверь не запирал?
- Нет.
- То есть, всё было также?
- Да.
- Зачем же он дверь запирал?
- Не знаю.
- Ты от меня ничего не скрываешь? Может быть, он тебя чем-то обижал? Может быть, делал то, что тебе не нравилось?
От Лидии Александровны ничего нельзя скрыть, даже если б очень хотел этого. Она внимательно смотрела на меня и будто видела всего насквозь. Я уж снова начал бояться, а она поняла, что я говорю правду.
- Хорошо. Иди в класс, - ласково закончила она.
- А Альфред Степанович будет меня учить играть на баяне?
- Нет, Алёша, Альфред Степанович в школе теперь не работает.
Я ничего не ответил, лишь опустил голову. А Лидия Александровна поняла, что мне жалко его, что я сожалею, что лишился хорошего учителя музыки.
- Тебе его жалко?
- Да.
- Почему?
- Он хороший учитель. Он мне нравился.
- К сожалению, он не может работать в нашей школе.
Мне хотелось спросить, почему он не может работать? Но я не решался. Детским провидческим чувством я понимал, что с Альфредом Степановичем поступили несправедливо, но не мог этого вразумительно объяснить даже самому себе. Теперь я сидел и молчал, думая о своём учителе.
Из задумчивости вывел голос Лидии Александровны:
- Алёша, спасибо тебе. Ты мне очень помог. Беги в класс, а то уже скоро звонок на урок прозвенит.
Мои занятия музыкой прекратились. Они продолжались какое-то время с другим преподавателем – Юрием Ивановичем, - но дело не шло. Совсем скоро я охладел к игре на баяне и бросил это занятие.
В то время мы ничего не знали о педофилии. Альфреда Степановича вспоминали многие годы, вплоть до окончания школы. В старших классах мы уже имели представление о таком извращении, хоть и не в том объёме, как нынешние дети. Все говорили, что Альфред Степанович любил мальчиков, искал с ними контакта, но не было ни одного человека, кто мог бы сказать, что он к нему приставал.
Оклеветали ли Альфреда Степановича, или на самом деле что-то было, автору этих строк не известно. Но я вспоминаю другого учителя музыки, уже упомянутого выше Юрия Ивановича. Уроки пения я ненавидел. Ненавидел не только потому, что никогда не пел и не пою до сих пор, а не нравился мне учитель, его манеры. Нас, уже семиклассников, он заставлял входить в класс парами – мальчик с девочкой – под песню «Наташка первоклашка». Сам сидел на стуле за учительским столом и покачивался. Девочек у нас в классе всего-то трое. Правда, и классы в нашем интернате не большие по численности, примерно 12-15 человек. Вот девочки трудились, заводя нас в музыкальный класс, делая для этого несколько заходов.
11.06.2017.