В четверг у Елены Ивановны должен быть концерт. Федору Владимировичу про концерт сказали заранее. Но во вторник полетел шпиндель на станке, в среду принесли срочный заказ, в общем, посмотрел Федор Владимирович на Елену Ивановну и получил отпущение грехов. Когда с человеком тридцать лет живешь, слова уже не так нужны становятся.
Пожелал Федор Владимирович супруге удачи и уехал трамвайчиком на завод. Пока ехал, думал, какой-такой концерт может быть для учительницы средней школы? То ли она сама поет-играет, то ли ее ученики, то ли вообще непонятно кто. На чем играют, что поют, кто слушает?
Приехал Федор Владимирович вечером домой раньше обычного. Так-то он часика по два с половиной после смены прихватывает: на зарплату хороший фрезеровщик семью кормит, в обиду не дает, а рыбак-грибник-автомобилист только на калым существовать может. Что же остается хорошему фрезеровщику, который к тому же рыбак-грибник-автомобилист? Работает Федор Владимирович, калымит. В цехе – не в поле: от зари до зари вкалывать не будешь. Тут всегда светло, работай или пока не сделаешь, или пока не надоест. Работает Федор Владимирович.
А этот раз словно голос внутренний услышал: иди, мол, Федя, домой. Ну, у фрезеровщика голос соответствующий, даже внутренний. Это, может, его Елена Ивановна так сказала бы: Федя, иди. У него голос внутренний просто рявкнул, по рабоче-крестьянски. Так сказать еще можно, написать нельзя, тем более - напечатать. Но привычен Федор Владимирович к своему голосу, понял все правильно и пошел домой.
А дома – что-то странное творится. Это Федор Владимирович сразу просекает. Елена Ивановна ходит, словно не в себе, словно дали ей премию дореволюционного композитора Чайковского. Смотрел Федор Владимирович прошлой ночью футбол, скуки ради (скверно играли) переключил на минутку на другой канал, а там как раз эту самую премию вручали. Молчит Елена Ивановна, скромничает, видать. Федор Владимирович быка сразу за рога берет: как, дескать, концерт прошел, милая моя?
-Наверное, хорошо, Федя, - отвечает Елена Ивановна, - я домой уехала.
- Репертуар не понравился? – шутит Федор Владимирович. Чует беду, пытается обстановку разрядить.
- Репертуар хороший, - улыбается Елена Ивановна, а сама вздыхает, - репертуар хороший, молния плохая. Молния на платье разошлась. Хорошо еще перед началом, не на самом концерте. Пришлось домой мне уехать. Спасибо Елена Михайловна, коллега, подменила.
Платье - это еще полгоря. Водки Елена Ивановна не пьет вовсе – вот, что горе. Как ее утешить в таком разе: тут и царь Соломон не сразу бы сказал.
- Поедем, Лена, в субботу в сад, - решительно говорит Федор Владимирович. Ему сад этот сто лет бы не нужен, но любит садовые дела Елена Ивановна. Черт с ней, с рыбалкой субботней, не последняя, поди. Елена Ивановна жертву мужнину оценила, по щеке его погладила.
- Спасибо, Федя. Ты знаешь, еще дело одно – слив в раковине подкапывать начал.
Федор Владимирович все на свете знает и умеет. Особенно, что касается фрезерных дел. А вот что касается, к примеру, сантехники и водопровода, тут он не самый главный практик. Теоретик еще - так-сяк, а практик - нет. Знают обычно люди то, что любят. Не любит Федор Владимирович мокрые дела, лужи на полу, запах мерзкий из слива и комки перепутанные, которые трубы затыкают, воде прохода не дают. Делать нечего. Разобрал Федор Владимирович сифон под мойкой, собрал его. Потом еще раз. Потом еще. Потом высказал шепотом все, что накопилось с вечера, все мысли свои о сифоне, его конструкторах и их родителях до третьего колена, о форме раковины и еще о многих вещах и людях. Потом полотенчико чистое постелил в мойку – дескать, пользоваться нельзя – и уехал утром на завод.
В пятницу вечером снова трижды разбирал и собирал Федор Владимирович проклятый сифон. И снова закрыл вечером мойку полотенчиком.
Робко смотрела на тренировки мужа Елена Ивановна.
Вечером в пятницу собрались тучи. Собрались они над городом, собрались и в квартире Федора Владимировича.
- Тьма накрыла Ершалаим, - сказала образованная Елена Ивановна, заложив книгу, что читала в тот вечер, указательным пальцем.
- Да в Повалихе, поди, не будет, - отмахнулся реалистичный Федор Владимирович. – А, если и будет, нам с тобой не страшно. Ты поведешь, - сказал он не без тайного умысла. Жена несколько лет назад сдала на права. Федор Владимирович, человек в обыденной жизни – въедливый и недоверчивый – к удивлению окружающих доверял автомобиль жене совершенно. Елене Ивановне водить машину нравилось.
- Плюнь на дурацкий слив, - решительно сказала Елена Ивановна, - пусть сантехник поработает, его для этого держат. А у тебя руки золотые, плюнь.
Жил одно время у Федора Владимировича сибирский кот. Бывало, как поест, поиграет, вылижется и уснет, видит во сне Бог знает, что, но что-то хорошее. Потому что порыкивает, как маленький тигр. Так же рыкнул Федор Владимирович. Человека неподготовленного, может, и напугал бы, да Елена Ивановна за тридцать лет все его рыки изучила. Сейчас рык счастливый был – даже сомнений никаких.
Выехали утром, дождик моросил. В садоводстве дороги – как в деревне. Проехали, ничего. Молчал Федор Владимирович, терпел. Елена Ивановна старалась очень. Пожалуй, он бы сам лучше не проехал. Зарулили на участок, закрыл Федор Владимирович ворота. Чай попили, Елена Ивановна дочерям позвонила, погуляла по участку, зовет:
- Федя, иди, беда у нас.
А он, как чувствовал. Сунул ноги в галоши, подошел не спеша – чего теперь бежать-то? Что бы не случилось, все равно уже случилось. Поглядели вместе: правым передним колесом машина на диске стоит. Сдулось колесо. Не иначе гвоздь поймали или стеклышко.
А вечер изумительный: ветерок небольшой, дождик моросит, комары зверствуют. Чудный вечер. Самое то время, когда категорически не хочется домкратными делами заниматься.
Федор Владимирович тридцать пять лет за рулем. Но, видать, от полной несочетаемости красоты вечера, настроения и необходимости менять колесо, напал на Федора Владимировича склероз. Да какой склероз – маразм. Ядреный маразм разбил Федора Владимировича, агония мозга, паралич мыслительного аппарата. Словно у его станка вдруг отпал пульт управления, и остались только разноцветные провода, ни к чему не подцепленные.
Установил Федор Владимирович домкрат прямо на мокрую траву. Крутил-крутил, беседуя с комарами, пока не ушел домкрат, как Святогор-богатырь в сыру землю. Тут только дошло до Федора Владимировича, что нужно подложить что-нибудь под домкрат. Подложил, но теперь забыл, заклинило намертво, в какую сторону откручивать гайки на колесах. Не помнит и все тут.
Позвонил коллеге, а тот постарше Федора Владимировича лет на пятнадцать.
- Левая там резьба, Федя, - дребезжащим голосом сказал коллега. – Не сомневайся, левая.
Включил Федор Владимирович душ с электронагревателем, чтоб помыться перед сном, и пошел любимому железному коню подкову менять - сам про себя так подумал, поэтически. Целый вечер откручивал Федор Владимирович гайки. Трещали гайки по диску, дважды улетал в кусты баллонный ключ, совсем случайно не убило Елену Ивановну трубой, что надел на ключ Федор Владимирович, чтобы увеличить момент.
Уже совсем стемнело, когда плюнул Федор Владимирович, покидал в багажник инструменты и пошел в душ.
А душ был холодный.
Молча смотрела Елена Ивановна на мужа, даже и рычать не нужно было ему: когда люди столько лет вместе, не только слова, но и рычания порой не нужны.
Включил Федор Владимирович инфракрасный обогреватель и улегся спать. Защелкал, нагреваясь, обогреватель, а, когда уснул Федор Владимирович, предательски выключился.
Окоченев от холода, встал утром Федор Владимирович, глянул на мерзкий обогреватель, холодный, как лед, и выдернул его из розетки. Тут – мобильный телефон в соседней комнате. Коллега вчерашний – отпустило видать – криком кричит: виноват, Федя! Правая резьба, правая!!!
- Ах, ты, сено-солома, - только и сказал Федор Владимирович. Так мало сказал, во-первых, потому что сил уже не было, а, во-вторых, Елена Ивановна рядом была. – Ладно, я – дуралей, но ты-то?!
И повесил трубку. Снял колесо, поставил докатку. Все – за десять минут. Елена Ивановна едва собрать вещи успела. Посадил ее опять за руль и поехали спешно. Дождь вчерашний не прекращался, даже сильнее стал.
Стыдно Федору Владимировичу бывало только перед Еленой Ивановной. Редко, но бывало. А тут сразу столько причин и поводов, что не стыдиться в пору, а харакири делать по хорошему японскому обычаю. Платье концертное с надежной молнией купить любимой жене не удосужился. Сифон дурацкий у мойки отремонтировать не может. Колесо снять – позорище! – не может. Ужас, если в двух словах.
Молчит Федор Владимирович, тоска его взяла, беспросветно все, как небо впереди. Глаза стыдно поднять на Елену Ивановну. Кое-как взглянул искоса, а та перехватила взгляд его и говорит:
- Хорошо-то как, Феденька! Спасибо тебе. Я такая счастливая с тобой.
Он глянул остро: смеется что-ли? Нет, вроде всерьез. А она продолжает:
- Какой же ты молодец. Я такую опору в тебе чувствую.
Нет, не понять женщин этих. Вздохнул Федор Владимирович. Не понять и не надо. Счастье и должно быть непонятным.