ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Почти до самого райцентра мы молчим, и это странное молчание: так молчат сообщники, когда думают об одном и том же, и как бы ожидают, кто первый додумается до чего-нибудь толкового.
– И зачем, зачем ты туда поехала? – тишину первым нарушаю я.
– Ахмед позвонил ко мне на пост, сказал, если я приеду ненадолго, хорошо денег даст. И за прошлый раз тоже. Я не знала, что он не один будет! – пытается оправдаться Настя.
Мне хочется много чего ей сказать. И про нее саму, и про то, чем она все равно закончит. Но, сдержав себя, я лишь говорю:
– Ладно, что сделано, не вернешь! Если нас милиция побеспокоит, что скажем?
– На природе любовью занимались, из машины не выходили и ничего не знаем. – Произносит Настя, уж слишком легко.
– Хорошо! – сухо говорю я, останавливая машину перед больничным корпусом.
Прикрывая грудь рукой, Настя просит меня тоном, в котором слышится намек на нечто этакое, многообещающее:
– Надеюсь, ты не откажешься принести белый халат из процедурной? Ведь мужик нынче бешенный, бабе голой не даст спокойно пройти!
Я морщусь от ее тона. Однако, кивнув головой в знак согласия, поднимаюсь на этаж и тихо иду по коридору. К сожалению, остаться незамеченным не получается: Коля, в отличие от других больных, не спит. За версту заметно, что он под «змием», и его распирает от желания с кем-нибудь пообщаться. Увидев меня, он приподнимается на койке, и, громко скрипя сеткой, отчаянно жестикулирует, приглашая подойти. Как некстати!
– Чего тебе, Коля? – недовольным шепотом спрашиваю я.
– Настроение хорошее, Гриша–а! А тебя больничное начальство искало. Очень возмущалось, что где-то шляешься. И Настю спрашивали. Не знаешь, где она? Обещала, ночью будет.
– Сейчас появиться. Внизу твоя Настя, болтает со скоропомощными. Просила меня принести... жгут. Там укол надо срочно сделать. Извини, Коля, вернусь, тогда поболтаем!
Я захожу в процедурную, беру с вешалки халат и прячу под свой пиджак. Затем нахожу жгут, и, демонстративно держа его на вытянутой руке, иду вниз.
Но по внешнему виду людей иногда можно догадаться об их отношениях. Когда мы возвращаемся, Коля что-то подмечает, наблюдая, как я иду рядом с Настей. Он сразу зажигается идеей поговорить на эту тему. Однако я, не слушая его, надеваю пижаму и ложусь в койку. Глаза у меня слипаются. А сосед, вместо того, чтобы оставить меня в покое, трясет мою кровать за спинку и задает грубым тоном вопрос:
– Да сколько можно спрашивать, где ты шастал столько времени?
Я понимаю, что этак он тут всех перебудит, и вынужденно отвечаю:
– У Сашки сидел!
– А Настю где подцепил? – не унимается Коля.
– На дороге голосовала. Немного подвез бедную женщину. По пути останавливался, рассказывал ей про свою жизнь, полную приключений. Не знаю, как я Насте, а она мне очень понравилась! – необходимо создавать алиби, и я говорю с бахвальством, обычно мне не свойственным.
– Шустрый ты! – усмехается Коля,– хотя с Настей, это не подвиг, она на таких, как ты, загодя в охотничью стойку становится. А подвез на чем? У Сашки машину одолжил?
– Почему у Сашки? У меня своя есть. Выгляни в окно, «Москвич» стоит. Мой!
Коля поворачивается к окну и долго смотрит. Потом занимает прежнюю позу на кровати и спрашивает тихо, но еще грубее, чем до этого:
– Сколько тебе лет, Гриша?
– Тридцать.
– Машину сам покупал?
– С отцом скидывались.
– Да! У вас, на востоке, с деньгами хорошо. Небось, и с собой привез немерено! А тут всю жизнь горбатишься, и ни фига за душой, вынужден у тебя на пол–литра просить! Как же, ждали тебя! Теперь такая черная рожа, как ты, нас, русских, жить будет учить, а за глаза смеяться над нами. Нужен ты здесь! – Коля в досаде сплевывает на пол и отворачивается от меня.
Я изумленно смотрю на него. Надо же! В родном городе считался Ваньком–дураком–работягой, а в России, которую я считаю своей большой Родиной, оказался ненавистным «черным» миллионером. Я горячо говорю Коле:
– Коля, ты не прав. На востоке мне постоянно твердили, что я, русский, пытаюсь въехать в рай на их хребте. Там меня били за то, что я русский. А здесь ты мне объявляешь войну. Что-то не складывается: Восток отказывается, Россия не признает. Ну почему, вместо того, что бы принять нас, родина отвергает? Ведь я готов отдать за Россию жизнь, а ты говоришь, что я ней не нужен. А кто ей тогда нужен?.. – я замолкаю, увидев, что Настя выбежала из процедурной с кислородной подушкой, и показывает рукой, чтобы мы вели себя тише.
Коля вновь снижает свой голос до шепота и продолжает отстаивать свою точку зрения:
– Был я в ваших краях проездом, когда работал водителем «КАМАЗа». Русские на востоке давно переняли все их обычаи, не отличаются от местных. Ко мне относились плохо и драли с три шкуры!
– Да, Коля, действительно, имеются русские, которые не только переняли обычаи, но и вросли в существующие там системы товарно – денежных отношений. Так вот они, «вросшие», тебя и обидели. Однако судить по ним нельзя, они не показатель, ты лучше вспомни о тех, кто честно работал на предприятиях и учреждениях. Вот тебя затронуло, что у меня есть машина. А я, Коля, между прочим, окончил институт, и после него на полторы ставки работал инженером–наладчиком высшей категории. А ты думал, я на рынке торговал?
Однако для Коли мои слова пустой звук, у него на лице по–прежнему выражение несогласного упрямца. Дождавшись, когда я закончу говорить, он запальчиво высказывается:
– Хорошо, на счет тебя я не прав, но это ничего не меняет. Русские, что приезжают сюда, другие. Скупают дома, участки. И хорошо устраиваются! Ты, небось, пойдешь работу искать, взятку дашь и на плохое место, не устроишься!
Я думаю – ну как ему объяснить разбитую жизнь и трагедию беженца? И есть ли Коле вообще дело до чужой беды? Он находится в воображаемом мире «местечковой правды» и не желает понимать чужую жизнь! Я делаю последнюю попытку:
– Коля, а что это – быть «настоящим» русским?
– Не понял? – удивляется он.
– А ты сказал, что приезжие русские – другие. Не такие, какие должны быть! Вот я и спрашиваю тебя, а какие они, «настоящие» русские?
Коля довольно долго напряженно думает, а затем спрашивает:
– Ты старый фильм «Путь самурая» смотрел?
– Смотрел. – Киваю я в ответ.
– Самураю все пофиг. Он пьет, живет сегодняшним днем, и мечтает красиво умереть. Но японцы против нас, русских, слабаки! Понял?
– Понял! Настоящий русский – это как японский самурай, только значительно круче! – говорю я.
– Ага! – не замечая моей иронии, соглашается Коля.
– А Настя ничего баба, а, Коля? – спрашиваю я для того, что бы выяснить, не она ли является причиной его вспышки, и заодно перевести разговор.
– Ничего, ничего, – Коля еще что-то бурчит себе под нос, затем лезет в тумбочку, достает бутылку и неожиданно предлагает:
– Будешь самогонку?
Мне кажется, что это он из приличия, и я вяло отказываюсь. Но Коля настаивает:
– Давай, давай, выпьем! Я спать лягу. А то буду лежать, страдать от недопития. А с Настей, не бойся, я вам не помеха. Это моя жена думает, что я с Настей гуляю. Но это не так! Ладно, завязываем болтать. Держи стакан!
Коля заставляет меня проглотить граммов пятьдесят крепкой сивухи. Без закуски спиртное так расслабляет на нас, что через пять минут мы дружно засыпаем..