Глава 5. РАДУГА В НОЯБРЕ
Время медленно просачивалось через наши мысли, бежало то тонкой струйкой холода и дождя, силясь впустить новизну, порой отторгаемую всем естеством, то неслось нежным ароматом жасмина или сладкого винограда, временами вселяя приторную грусть от перенасыщения. Мир изменялся, вырисовывая самые разные пейзажи, возможные и невозможные, но по сути своей оставался тем же. Может, я просто становился старше, и эти перемены были всего лишь модификацией моего сознания. Но одно было известно наверняка: время не оказало никакого влияния на наши отношения с Тельмой. Она так и оставалась для меня нерешенной головоломкой, слишком трудной, излишне запутанной и опасной. Да, я до сих пор боялся магического свечения ее черных глаз, почему-то повергающих в томную пучину пороков и недосказанности. Стремясь разрушить оковы, я вновь и вновь возвращался в прекрасный идеальный мир ее скульптур, понапрасну растрачивая свое время.
Однажды я устал ждать, меня гнело и тяготило чувство скрытой тайны, отчего желание не слабело, но мучило. Проведенные вместе месяцы не осветили даже половину черной роковой маски, за которой пряталось нечто таинственное, что-то непонятное и пугающее. Меня часто охватывало отчаяние теряющего. Я знал, что Тельма рядом, чувствовал ее дыханье, но понимал, что это только иллюзия. Со временем мои чувства должны притупиться, словно в утешение шептал я себе. Но, ничего подобного не происходило. Я убеждался все чаще и сильнее, что люблю женщину, которую совсем не знаю.
- Тельма, ты любишь меня? – спрашивал я порой.
- Подлинная любовь не раскрывает себя, - отвечала мне Тельма, - она гнездиться в темноте души, озаряя ее изнутри. Если облечь любовь в слова, свет потухнет. Тайна прекрасна, Джозеф. Нет нужды стремиться ее раскрыть, ведь тогда…
- Что тогда? – в нетерпении воскликнул я.
- Тогда погибнет любовь, - сверкнув глазами, отозвалась Тельма.
- Но я же столько раз говорил о своей симпатии к тебе. Ты хочешь сказать, что свет в моей душе оттого, что я высказал свое пристрастие, погас?
- Нет, но сила свечения уже не та. В любви не нужны слова, только чувства не смогут обмануть, даже если ты будешь жестоко проведен.
- Я стараюсь, но не очень понимаю, о чем ты говоришь, - пытался объясниться я.
- Многие боятся безответной любви, но разве не чудесно носить в себе это чувство, как святость, откровение, мечту, не поверяя вожделенному субъекту о сжигающей страсти и мучительных терзаниях расколотого сердца. Как только грезы станут реальностью, а завеса тайны спадет, что останется внутри? Нет, Джозеф, уж лучше жить с разбитым на кусочки сердцем, чем с пустой душой, разочарованной, озлобленной и жестокой.
«Как дицентра», - подумал про себя я, а вслух произнес:
- Твоя любовь, если она не эгоистичная, прости, безответная, всегда заканчивается разлукой, смертью, разводом, ну в общем «счастливым концом»?
- Не знала, что ружье заряжено. Зачем вы так грубо со мной, Джозеф. Если хотите, можем перейти от войны с использованием слов к войне с применением оружия. Я всего лишь пыталась быть откровенной, хотела позволить узнать себя лучше. А вы…, - чуть не плакала Тельма.
- А я бессердечный. Ты это хотела сказать? Тельма, пойми же: я тебя люблю, а ты говоришь мне о безответных чувствах. Прости, но мне кажется, что обижаться сейчас должен я, - быстрее молнии срывались наслоившиеся в голове слова.
- Мое сердце не принадлежит вам, слышите, Джозеф, - в приближении истерики начала Тельма, - я раздала его. Оно было разбито на части, и за каждый из них мне платили неплохие деньги. Только сейчас я поняла, что почти все отдала, почти потеряла свое сердце. Но я не могу остановиться сейчас, Джозеф. Конец близок. Я знаю это, но у меня нет сил сопротивляться.
- О чем ты говоришь, Тельма? - вопрошал я, - арабские сказки какие-то.
Но только взгляд, полный потерь и мук, послужил мне ответом. В мгновение ока Тельма оказалась у двери, резко мотнула головой, демонстрируя черные гладкие волосы, спускающиеся ниже плеч и, немного выждав, точно ожидая моей реакции, которой не последовало, вышла.
Минута может казаться часом в моменты боли и страдания, час – минутой в миг наслаждения. По прошествии времени мы так и не возвращались к тому разговору, и она так и не сказала мне, любовь ли держала ее рядом.
Несмотря на то, что я был старше Тельмы, я чувствовал свою неопытность, иногда дивясь ее тайным познаниям в микенском и эллинистическом искусстве. Мне нравились наши горячие споры ни о чем, всегда странные, влюбленные. Но, несмотря ни на что, я оставался верен своей ганнибаловой клятве – разгадать Тельму, и искал подсказку к постижению тайны во всем: разговорах, жестах, манерах, скульптурах. Это и было моим голубым цветком, пределом мечтаний: жить без тайн и любить открыто, не пряча свои чувства друг от друга, словно дьявольские пороки. Но сложно строить что-то крепкое и прочное на песке.
Мне стоило огромного труда преодолеть невозмутимую, словно китайскую, стену, прочно и намертво стоявшую между мной и Тельмой. Но, как только я вошел в просторную светлую студию, своим видом заставившую забыть волнение и зыбкую тревогу, терзавшую меня до сих пор, что-то заклокотало внутри, разжигая радость, которая неизменно появляется в предчувствии сталкивания бремени или приятной пустоты вокруг. Сквозь чистые окна на пол лились лучи утреннего света, такого теплого и яркого, точно летнего. Но я то знал, что иллюзии и былые воспоминания захватили на миг мое воспаленное солнцем сознание. На улице стоял морозный ноябрь, или опять мои выдумки заставляли меня верить в них?
Чуть поодаль закрытого окна, как будто не от мира сего стоял темный силуэт моей жены. Окуная свои руки в ручей с Кастальскими водами, что у реки Парнас, она набирала полные ладони кристально чистой жидкости, черпая оттуда свое вдохновение. Отвергнув любовь, Тельма, словно нимфа, мечтала погрузиться туда полностью, быть охваченной ласковым прохладным потоком свежего ветра, уносившего в Эдем.
Будто бы на запретный плод смотрел я на влажные губы, казавшиеся мне спасением от мучавшей жажды, с восхищением обращал свой взор к хрупким лодыжкам и нежным запястьям, с упованием прислушивался к трепещущему на ветру, будто лепесток, дыханию. В одно волшебное мановение крик души пронзил тленное тело. Оно точно рассыпалось, разлетелось по миру миллионами солнечных бликов, радужно сияющих в отражающих их водах. Вечность. Так легко зайти в тупик, если не знаешь, к чему стремиться. Тельма. Так легко потерять девушку, если знаешь о ней все. Мое же, повергнутое солнечным ударом сознание, застало меня врасплох.
Тельма отрешенно омывала в медной посудине глину на своих руках, растворяющуюся в воде подобно луне, теряющей свой силуэт с приходом рассвета, когда я зашел. Египетская работа была в самом разгаре медового месяца.
- Скульптуры имеют свою судьбу, - тихо констатировала Тельма в моем немом молчании, - а моя глиняная модель закончена; осталось только перенести ее в камень. Статуэтка из обсидиана была бы великолепной, но это такое твердое вулканическое стекло. Как ни странно, но мое предпочтение отдано камню и дереву, разве они не прекрасны?
Я смотрел на нее и не мог ничего понять. Взгляд, мимика и даже голос: я с трудом узнавал их. У меня возникло ощущение, что двуликий Янус посетил не так давно мою жену.
- Смотри, чтобы не было головокружения от такого творческого символизма, - поводя рукой вокруг себя, я устремил взгляд на ее творения, многие из которых были незакончены, ставя их в надлежащий пример своим словам.
- Мой стиль – экспрессионизм, Джозеф, - немедля отозвалась она, - а задача моего искусства – отразить субъективный, личный мир ощущений. Вы занимаетесь интеллектуальной деятельностью, а я – эстетической, поэтому нам трудно понять мысли и чувства друг друга.
- Отчего же, - не унимался я, - врачу не понять поэзии Эдгара По или полотен Альбрехта Дюрера и Сальвадора Дали?
- Нет, Джозефу никогда не понять Тельму, - не уступала она.
- Мне кажется, что это стало у тебя какой-то навязчивой идеей, не находишь? - продолжал настаивать на своем я.
- Не хочу больше спорить. Это бессмысленно, - закончила нашу полемику Тельма.
Несколько минут мы сидели в раздумьях, молча смотря друг другу в глаза, сражаясь мыслями. Первым идти ва-банк я не хотел из принципа: Тельма всегда ждала от меня инициативы, оставаясь при всем этом сторонним наблюдателем, смеющимся над неловкими проступками и неудачными фразами, точно ловила их, восседая на троне изо льда, тающего, когда сердце ее смягчалось в агонии сожаления. Только получить его было крайне сложно и редко.
Устав ждать в безмолвии и тишине, Тельма принялась за свои скульптуры, даря им такую нежность и заботу, о которых я мог только мечтать. Спустя томительные мгновения, жаждущий ее голоса, я, наконец, был вознагражден:
- Сейчас я аккуратно проведу рашпилем, - обрабатывая каким-то резцом небольшое изваяние из черного дерева, Тельма слегка повернулась ко мне, - ты знаешь, что нож должен скользить исключительно вдоль волокон? Наверное, нет, да это и не важно, - ответив за меня, продолжала вдохновленная девушка, - затем, я нанесу немного мела и краску, и, опечалив образ парящего в небесах ангела слезами-кристаллами, завершу монумент.
- Мне кажется, Джозеф, я взлетела на Геликон, и меня сейчас унесут Иппокрен и Аганипп, - мечтательно произнесла она после недолгого молчания.
- Позволь это сделать мне, - ничуть не смутившись, среагировал я, взяв инициативу в свои руки.
Тельма громко засмеялась, словно приходя назад, в наш бренный мир, подбежала ко мне и застыла в немом удивлении улыбки. Я поднял ее на руки, несколько секунд кружился с ней в воздухе, а затем, приняв на себя обессиленный вид, упал на диван, оставив ее в центре мастерской. Секунда – и она была у моих ног, мгновение – и она склонила голову и ладони к моим коленям. Почувствовав ее невесомое тело в воздухе, игравшем странный напев в моей голове, я осознал хрупкость ее существа, ломкость ее детских фантазий. Да, сейчас она была для меня ребенком, с которым я играл, женщиной, которая хотела этой роли. Я не до конца понимал всю странность моего открытия, но это было столь очевидно и реально, что отвергнуть данную мысль не представлялось возможным. Озарение было столь ошеломляющим, изумляющим и поражающим одновременно, словно радуга в ноябре. Но я прекрасно знал, что это должно значить. Радуга в ноябре – предвестник мороза. Значило ли это, что мое открытие – приближение разрыва, расставания с Тельмой. Задумавшись, я вдруг столкнулся с другой мыслью: а был ли сейчас ноябрь, была ли на небе радуга, была ли Тельма женщиной с детской душой, или творческий характер понуждал ее вести со мной непонятные игры? Взглянув на нее с другой, противоположной стороны, я вдруг обнаружил к изумлению для себя ее рациональный ум, железную логику и неизменно полный уверенности непреклонный стержень внутри, несгибаемую волю: с содроганием я выяснил, что такие качества чаще всего принадлежат именно мужчине. Ворох размышлений затопил мой не справляющийся с потоком рассудок, только чудом мне удалось избежать катастрофы, а мои глаза все смотрели на нее и думали: кто она такая, эта загадочная Тельма?
Продолжение следует...