Изнанка зеркала

Виктория Колтунова
Однажды я, уставшая,  сидела перед зеркалом в прихожей, задумавшись над сегодняшними делами. И вдруг подумала, что если я подниму голову и посмотрю на себя в зеркало, я увижу там свое лицо, каким оно было много лет назад.
Я подняла голову, посмотрела на себя в зеркало и увидела там молодую девушку, только что вышедшую из возраста подростка. Я снова увидела полные, сочные губы, атласную натянутую кожу, большущие, вопрошающие глаза. Я уже забыла себя такой, и смотрела с восторгом узнавания и болью по ушедшему своему образу.
У меня на глазах появились слезы, потому что я увидела в зеркале самого близкого мне человека, наверное, единственного настоящего друга, который никогда не предаст, и знает обо мне все. Я испытывала те же чувства, которые испытала бы от встречи с другим, очень близким мне человеком, потерянным много лет назад.
И тут я подумала, что если отведу глаза, то уже больше не увижу в зеркале этот образ. Я сидела так, полчаса, наверное, не отводя глаз, пока они не устали. Потом прикрыла веки, и когда взглянула снова, в зеркале уже была та самая я, что и с утра. Уставшая и не молодая.
Что это было? Прорыв во времени назад? Воплотившееся воспоминание, которое сознание затуманивало, а зеркало открыло?
Таких прорывов во времени, то вперед, то назад, в моей жизни было много. Но больше в будущее. Странные потусторонние вещи, никак не объяснимые. Ни родителями, ни школьными учителями. 
Я помню себя с полутора лет, когда начала связно,  много и сразу правильно говорить, помню свою кроватку с сеткой,  за которую я держалась, стоя на неокрепших еще ножках, и большую миску пончиков на столе.
Бабушка спрашивает меня, какой пончик ты хочешь?
Я указываю пальцем на самый безупречный, круглый, румяный. Взрослые смеются – откуда это дитя знает, что этот – лучший? А мне кажется, что внутри меня звучат какие-то слова, пытаются вырваться, я их еще пока не знаю, но на уровне чувства понимаю, что вот этот круглый, розовый – лучший.
Одиннадцатый класс. Я готовлюсь к различным экзаменам, учу материал, вникаю в тексты. Все, как у всех. А потом три дня на пляже, и, о, ужас! Завтра экзамен по тригонометрии, которую никто в  классе не понимал и не любил. А я вечером зачиталась художественной книгой и только в пять утра, со сжимающимся от страха сердцем (провалю!), начинаю читать учебник. У меня три часа до восьми, когда я должна отправиться в школу.
И вдруг! Я читаю учебник и обнаруживаю, что я все знаю! То есть, не помню из выученного, а так как будто я давно знала этот материал и мне надо только посмотреть, что именно нужно сдать сегодня. Я знала этот материал раньше! Я просто бежала взглядом по страницам, я знала все!
Тогда я впервые подумала о том, что каждый конкретный человек не есть нечто единственное в своем роде, а какой-то сгусток многих жизней, что ли? Такой была моя первая концепция многомерности и загадочности мира.
Загадочное и странное ждало меня еще впереди. До дрожи реальные повторяющиеся сны, где я жила в других домах, городах и даже на другой планете, маленькой, оранжевой, с двумя солнцами, вращающимися параллельно друг другу. Это были сны, но настолько реальные и повторяющиеся до самой мелкой детали, до блестящего гвоздика, торчащего из боковинки моего стола, что назвать их просто игрой фантазии нельзя. Сейчас я думаю, что это были воспоминания из моих прошлых жизней.
За несколько месяцев до смерти моего отца, я сидела перед ним на кровати, мы разговаривали, и я увидела, как от его головы стали отлетать ярко-розовые диски, как  нимбы, только сплошные. Они отлетали друг за другом, и каждый последующий был более бледный, чем предыдущий. И я поняла, что он скоро умрет, но продолжала разговаривать, не показав виду. Мне было больно.
То же с мамой. Она приснилась мне молодая, лет сорока, какой я ее помнила из самого раннего детства. И сказала: - «Вика, я умру через два месяца. Что ты будешь делать без меня?»
Я хотела ответить: - «Я буду очень тосковать по тебе».
Но вдруг, неожиданно для себя самой, ответила абсолютно в своем духе: - «Первым делом я выброшу весь тот хлам, что ты мне не позволяешь выбрасывать».
Она умерла ровно через два месяца. А хлам я начала выбрасывать, подождав два года.
Еще один сон. Берег моря. Его я видела во сне неоднократно. Плавала там. А наяву никогда. Вверх по обрыву идет моя мама, снова молодая, темноволосая. Я иду позади нее, и она говорит: - «Видишь, как красиво у нас тут. Такого на земле нет».
Я отвечаю: «Да, но я не хочу дальше идти».
Она резко оборачивается: - «Не хочешь, не надо, не иди. Мы за тобой позже придем».

Самое яркое видение. Мне 12 лет, я сижу в классе, идет урок географии. Учительница показывает на карте город Нурек и говорит: вот здесь будет построена плотина на реке Вахш. Она даст электроэнергию на весь Таджикистан.
Класс исчезает. Я вижу красно-желтые горы, серый бетон площадки, на которой я стою. Слева и справа от меня какие-то люди, я знаю, что они связаны со мной чем-то. Из них двое родных мне. Я вижу себя со спины. На мне странная голубая юбка и куртка. На многих людях тоже голубые штаны из такой же ткани. По моей спине стекают длинные черные волосы до пояса. Я знаю, что это я, и удивляюсь, у меня же волосы темно-каштановые с красноватым отливом, а эти черные. Как бы обхожу себя и заглядываю в лицо. Удивляюсь, я красивая, радуюсь. Потом подхожу к краю площадки и заглядываю через парапет вниз. Внизу неестественная водная синь среди желтых скал. Я думаю: какая синяя вода, разве такая синяя бывает?
Я снова в классе. Мне казалось, что видение продолжалось минут пять, но учительница только заканчивает фразу. Значит, прошло всего несколько секунд.

Через 20 лет я стояла на площадке Нурекской ГЭС. Справа и слева от меня делегация киношников из Москвы. Среди них мой отец и мой дядя – сценарист документального кино. На мне была голубая джинсовая одежда, которую я не могла видеть в 12 лет. Я подошла к краю парапета, взглянула вниз и подумала: какая синяя вода, разве такая синяя бывает?
Вода в этом месте Вахша синяя, потому что там пролегают залежи кобальта.

Начав искать и читать эзотерическую литературу, я поняла, как ограбила нас советская власть, внушив примитивную одноклеточную концепцию атеизма. Верить в Бога нельзя было, потому что Богом была коммунистическая партия.
Человек – венец творения. Думать так смешно и нагло. На планете, и, наверное, в Космосе миллионы других существ, не менее достойных, чем человек, а может и более.  И все это было известно и изучено давно, были написаны многочисленные труды, и только советский человек жил, как крот в темноте норы, довольствуясь дозволенной литературой.

Мысль собрать воедино все странные казусы, сны и видения, бывшие у меня, мне приходили в голову неоднократно. Хотя есть много еще неотписанных сюжетов новелл в записной книжке, которые обязательно хочется записать. Хотя бы три из них обязательно. Остальные можно будет потом.
Но и эта тема важная. А может, нет? Это первая запись. Наверное, буду писать кусками.

В пакете, перевязанном ленточками, была куча писем от моей мамы к папе. Из Одессы в Москву. И подписано ее рукой – Семейная переписка. Я не осмеливалась трогать эти письма, пока не прошло два года после их смерти, когда я посчитала семейные письма «архивом». И жалею об этом, многое из моего детства стало мне ясно по прочтении. Я разложила их на два пакета – общие, и именно те, где говорилось обо мне, или том времени, и, таким образом, документально  подтверждались мои воспоминания детства.
Мне следовало прочесть это раньше. Я бы многое поняла, и многое прожила бы по-другому.
В основном эти письма касались периода, когда мне было четыре года, очень яркий период. Родители снимали тогда дачу на 11-ой Фонтана, папа писал что-то в Москве.
Я помню, как подхожу к маминой кровати и говорю: тут есть еще свободная территория, она моя. Подвигайся.
Мама обнимает меня, и я говорю: осторожнее, ты сломаешь мне шейные позвононки.
Откуда ко мне в четыре года «свободная территория» и шейные «позвононки»? 
Ниоткуда, из воздуха. Телевизора тогда у нас не было, радио тоже. Не говоря уже о современных интернетах.
Мама писала отцу: у Вики в 4 года развитие 10-летней. Ротемберг (папин товарищ из филармонии) говорит, что из нее вырастет какой-то необычный человек.
И далее написала: иногда этот ребенок говорит такие вещи, что я ее боюсь.
Это есть в письмах, написанных перьевой ручкой, лиловыми чернилами, ее рукой. Это документ.
Бояться меня маме не следовало, наоборот. У нас тогда была домработница, которую мама по наивности прописала в квартире, та получила права на жилплощадь, и села маме на голову. Однажды я подлетела к ней, уперев кулачки в бока, и закричала: ты наглая, не мучай маму, я брошу в тебя спичку, ты сгоришь, и станешь вся черная!
Задатки будущего правозащитника? Обостренное чувство справедливости?
В те же 4 года я сообщила маме: соседи выехали на дачу в пятницу, 13-го числа, они принесут нам несчастье! Эта запись тоже есть в маминых письмах.
Откуда это ко мне? Понятие о счастливых и несчастливых числах? В нашей семье над приметами смеялись.
Я думаю, что это были еще не утерянные сведения из прошлого. До моего рождения в этой жизни. То есть, до 4 лет я задержалась в прошлом. Обычно дети что-то помнят максимум до одного года. Я задержалась.
Мои слова насчет несчастья сбылись. Помню неожиданный сильный удар по затылку, хотя сзади никого не было. Я просто полетела вперед и упала на коленки. Встала, побежала к маме, она выбежала в сад, там никого, да я и говорила, что там никого нет.
У меня поднялась температура, и мама уложила меня в постель. Всю ночь просидела около меня, утром температура спала, и я пришла в себя. Но неожиданно утратила замечательную, острую память. Даже как меня зовут, не помнила, и когда дети меня об этом спрашивали, бежала к маме с вопросом. Хотя в полтора года безошибочно называла цвета карандашей в наборе.
Что это был за удар, почему я не могла запомнить, как меня зовут, и почему я враз превратилась из вундеркинда, пугавшего развитием собственную мать, в обыкновенного ребенка, да еще с плохой памятью, я не понимала,  и мои родители тоже. Пожимали плечами – переросла.
Но со временем я потихоньку приходила в себя, и эти вопросы встали передо мной вновь.
Иногда я заранее знала, что мне скажут, что я отвечу, и что ответят мне. Так, например, утром мне надо идти в школу, я во втором классе, а родители говорят, что они идут в оперный на репетицию «Лебединого озера».
Я подумала: сейчас подойду к маме и скажу: мама, возьмите меня на репетицию. Она мне ответит: но тебе же надо в школу. Я: для меня репетиция важнее школы, я потом сама все выучу, вы же на репетицию не ходите каждый день. Когда еще я это увижу, мне это полезнее математики. Она мне ответит: не желаю этот вопрос даже обсуждать. Я не позволю манкировать своими обязанностями.
Этот диалог произошел у нас в точности так, дословно, включая слово манкировать.
Сейчас я понимаю, что это называется подключением к общему информационному полю Земли, а тогда я просто знала, что у меня это иногда бывает, и все.

Самостоятельно вызывать подобные состояния я не могла. Иногда оно происходило само по себе и обычно приводило к неприятностям. Я сообщала взрослым,  что будет то и то. Они отвечали, откуда ты это знаешь? Я отвечала, знаю и все! Притом уверенность у меня была стопроцентная. То есть я ощущала это знание где-то внутри себя. В районе солнечного сплетения. Там словно твердый ком возникал. И получала нагоняй за «наглую самоуверенность». Если это были незначительные вещи, я просто молчала. Но бывало, что я знала нечто серьезное для близких, а убедить их прислушаться ко мне, подростку, не могла.
Советское воспитание было сильнее очевидности.

Мы втроем, мама, папа и я сидим в ресторане гостиницы «Националь» в Москве. К нам подсаживается эстрадный актер, папин знакомый. Он берет мою руку и смотрит линии.
- Девочка очень талантливая, очень, но судьба тяжелейшая, - говорит он.
Забирая руку, я опрокидываю солонку с солью. Отец сердится, нервничает.
Я вижу его реакцию и думаю про себя, да, у меня тяжелая будет судьба, и ты в этом будешь виноват, не знаю еще почему, но знаю это точно. И я как-то вдруг связываю этот факт с тем «ударом», что перенесла ранее. Отец, «удар» и я завязываемся в один узел.
И еще, отношение ко мне родителей, да и всей семьи, после того «удара» изменилось. Они это отрицали, но из очень любящих, превратились в абсолютно ко мне равнодушных.

Моя семья была атеистической. Даже старые дедушки и бабушки. О Боге мне рассказала няня. Простая сельская девушка, пришедшая в нашу семью в 18 лет и прослужившая до самой смерти, когда уже не была няней, а просто членом семьи.
Концепция моих родных – есть только материальный мир, существует только то, что мы осязаем с помощью органов чувств и приборов, меня не устраивала своей примитивностью. Концепция няни – милосердный дед на небесах, тоже казалась мне недостаточно убедительной. Я не понимала, почему в таком случае, Бог допускает зло. Разве он не всемогущ и милосерден? Но и в его существовании я не сомневалась, поскольку имела множество доказательств того, что мир не столь прост, как нас учат в школе.
Мне надо было найти собственную концепцию.
К 13 годам я вывела свое собственное понятие устройства мира, я называла то, что скрыто от глаз – Силы. Это действуют Силы, думала я, когда на меня нападало ясновидение или что-то казалось необъяснимым с точки зрения родительского материализма.

У нас была маленькая собачка – Рашик, очень мною любимая. Вообще всех родных – отца, мать, старшую сестру Лену я любила, как сумасшедшая. Готова была жизнь за них отдать. Однажды дедушка подарил мне целлулоидную куколку. Я бегала с ней вокруг стола, изображая самолет, на котором летит моя кукла. Споткнулась, наступила ногой на нее и сломала. Меня охватила страшная боль. Я сломала куколку, подаренную моим любимым дедушкой! У меня было такое ощущение, что я предала деда, нанесла ему страшную обиду. Потом это переживание отразилось в новелле «Зонтик», где маленький мальчик отождествляет свою маму с ее зонтиком, единственной вещью, что от нее осталась. Также я очень любила няню и Рашика. И вот Рашик умер. Он выпал с окна третьего этажа, отбил себе почки, и его пришлось усыпить. Когда служащий ветеринарной клиники уносил корзинку с собакой, Рашик с трудом повернул головку и лизнул мою руку, прощаясь. Я не могла это забыть.
На следующий день я гладила постельное белье, и по моим щекам катились слезы, я вспоминала прощальный поцелуй собаки. И сказала про себя: ах, что бы я ни отдала, чтобы Рашик был жив! Пусть бы мне никогда не везло в жизни, но он был бы всегда с нами.
И тут вдруг моя рука с утюгом замерла. Я подумала: а ведь мне и так очень плохо, что-то висит надо мной, тяжелое, страшное. Может быть я проклята? Кем и почему? За что?
С тех пор я поняла, никогда нельзя Силам предлагать что-то отдать в обмен на желаемое. Они возьмут у вас то, что вы отдаете, то, что дорого вам, но не факт, что дадут взамен просимое. Иногда это и невозможно. Но стоит подумать или произнести, что вы что-то хотите отдать, и вы потеряете это непременно.
Вот яркий пример. Отец находится в Ленинградской больнице, у него острый панкреатит, высокая температура, начался перитонит, врачи признают, что ничего не могут сделать,  и мама присылает мне телеграмму: «Срочно вылетай ближайшим рейсом». 
Но я надеюсь на Силы. Бегу к знакомой знахарке. Та спрашивает, сколько лет отцу? Я отвечаю: восемьдесят два. Знахарка говорит: так он достаточно пожил, хватит.
Я вылетаю от нее и бегу в церковь. Сегодня девятнадцатое января – праздник Крещения Господня.
В церкви в углу Распятие, укрытое со всех сторон еловыми ветками. Я падаю перед ним на колени и начинаю молиться. Своими словами. Прошу дать моему отцу еще 10 лет жизни. В нашем роду все долгожители, пытаюсь я убедить Бога. И предлагаю взамен отказаться от того,  что мне очень дорого. Я плакала и не помнила себя. Не было ни времени, ни места, я была нигде и что-то шептала, словно в забытьи. Спустя несколько лет, когда я занялась медитациями, я поняла, что такое отсутствие сознание бывает во время йоговского погружения в транс. Очнулась тогда, когда меня тронули за плечо: вставайте, храм закрывается.
Поздно вечером звонит мама и с удивлением рассказывает, что у отца упала температура, он пришел в себя. Более того, неизвестно куда делись камни из желчного пузыря. На снимке их нет! Врачи посчитали предыдущий снимок ошибкой.
Он прожил еще ровно 10 лет, как я просила. А то, что я предлагала взамен, у меня Силы забрали. Все по-честному. Я отказалась и они  забрали. Но дали просимое.
Кто дал и кто забрал? Таинственные Силы? Господь?

Я побежала в православную церковь потому, что она была ближе всех, и потому что няня меня приучала к православию. Но меня всегда интересовал вопрос, почему в мире существует столько религий и все они, в общем, оказываются верными? Даже Симарон, который, по сути, тоже является религией нового толка.
Спорить, чья религия истиннее – абсолютная нелепица.
Почему мусульманин думает, что его вера единственно правильная? Потому что его в детстве учил этому его дедушка. Но и католика в детстве учил его дедушка. Маленького индуса верить в Ганешу тоже учил дедушка. Почему тот дедушка прав, а этот нет?
Почему никому в голову не приходит самая простая мысль – все дедушки правы.
Ненецкий шаман повязывает на дерево наузы, веревочки, бьет в бубен и требует от неба дождя. И дождь проливается. Небо его слышит.
Индеец вырезает из дерева свой тотем – орла, или змею, и молится ему. И его родовой тотем ему помогает. Иудей молится Всевышнему, которого его вера запрещает изображать, православный молится на икону Богоматери, а католик на ее статую. Симаронист молится на газовую колонку или другой предмет, который вызывает у него симпатию, и они все получают искомое, если делают это с верой.

Итак, мы имеем: по одну сторону - наузы, деревянный тотем, Аллаха, Бога Яхве, статую Богородицы, икону Святой Матроны, Священную Скалу предков, бога Ганешу со слоновьей головой и так далее. Это разнообразные дающие. По другую сторону один и тот же  просящий. Это человек.
Так может быть дело не в тех многочисленных персонажах и предметах, на которые молится человек, а в нем самом? Ибо именно он присутствует во всех этих моментах, как связующее их звено, а все остальное разное.
Бог внутри нас.
Внутри человека. Это именно человек молящийся запускает в действие Силы, которые предстают перед человечеством в столь разнообразных ипостасях.
И они одинаковы, едины по всей земле, для всех людей. Поэтому Бог одинаково отвечает на молитву «Отче наш», произнесенную на русском, латыни, или грузинском. Силы не знают языков, но они знают наши мысли. Во сне я общалась с покойными родителями тоже силой мысли, без слов.
Вот еще пример. Сразу после смерти отца. Я обошла всю пустую квартиру, в которой не осталось ни их шарканья, ни кашля, ни брошенных на столе стареньких очков с поломанной дужкой. И вдруг, резко ощутила, что их обоих нет, и не будет. Что закончился такой большой этап моей жизни, наступил новый, в котором я ответственна за всю семью, детей, внуков, моего подопечного инвалида Володю, еще одного человека, который уже тридцать лет живет в нашей семье. Они все теперь зависят от меня, моих решений и заботы. Они и раньше от меня зависели, но теоретически я как бы знала, что я не один лидер в семье, а теперь один. И на этой маминой кровати я больше ее не увижу с книжкой в руках.
Я прилегла на диван, на котором умер отец, а я сидела рядом с ним тогда до последней минуты, держа руку под его головой, на его плече, под пальцами у меня билась тоненькая жилка. Все слабее и слабее. Потом его глаза остановились на цветной кафельной грубе перед диваном, широко распахнутые, и лицо стало очень спокойным и умиротворенным. А жилка перестала биться.

Вот на этот диван я легла и заплакала, а потом уснула.
И мне приснилось, что я вхожу в кухню, а там они сидят на высоких стульчиках, вроде барных, у стола. И улыбаются мне.
Я спрашиваю: папа, мама, вы меня любите?
Мама со смехом отвечает: ну да, еще чего!
А папа с лукавой улыбкой говорит: вот подойди ко мне, поцелуй, тогда и скажу.
Это я во сне общалась с их душами, они пришли показать, что у них все в порядке, чтобы я не переживала за них. Для этого они улыбались и отвечали мне с юмором, чтобы поднять мой дух. В том мире, я убеждена, юмор присутствует и ценится не меньше, чем в этом.
И общалась я с ними телепатически, мысленно без слов и языка. Вот так и наши разговоры и молитвы уходят вверх на любом языке, а доходят туда не слова, а мысли, одинаковые на любом языке, латыни, суахили, пушту.
Сейчас многие психологи проводят семинары, на которых учат людей воздействовать на Вселенную силой мысли. В мое молодое время в СССР, никому бы и в голову не пришло нечто подобное. Но, всякое знание существует объективно, само себе. И сейчас и тысячу лет назад. И входит в любые головы, если они готовы его воспринять, когда само захочет.
И вот что я сделала еще в детстве.
У нас каждый вечер после спектаклей собирались дома актеры театров и филармонии. Начиная с 11 вечера и до 2  ночи. Мама накрывала  длинный стол, который придвигали к тахте, на которой сидели гости. На столе бутерброды, салаты, кто-то что-нибудь приносил с собой. Никакой выпивки, никогда, только чай и компот из сухофруктов.
О политике не говорили, обсуждали спектакли, фильмы, книги, шутили, травили анекдоты. Такая богемная обстановка.
Я садилась позади гостей на тахту, поджав ноги, ближе к горячей кафельной печке, и впитывала все в себя.
К восьми годам я уже знала, что такое сюжет, фабула, конфликт, образ, герой и так далее. Написала свой первый рассказ «Счастливый сапожник» с ошибками, правлеными маминой рукой. Он и сейчас хранится у меня.
Днем я общалась с женщинами семьи и их подругами и родственницами. И думала, что никогда не соглашусь так жить. Кухня, стирка, дети, забота о муже и так годами. Зачем? В чем смысл такой жизни? Родить себе подобных, а они себе, и так далее?
В конечном счете, я пришла к выводу, что человек рождается на Земле для того, чтобы этот мир совершенствовать. Кому это нужно? Силам!
Значит, и моя цель жизни такова.
Я не стану хозяйкой дома, как бабушка, мама, сестра и многочисленные тети. Мне надо перед самой собой поставить задачу и ее выполнить.
И я придумала эту задачу, мне надо изменить мир! Покончить с войнами на земле. Со всякой враждой! Мне надо уговорить людей не воевать между собой, не ссориться, а решать все проблемы мирным путем. Как я могу это сделать? Только завоевав большой авторитет среди людей.
Такой авторитет, чтобы они меня услышали и согласились со мной. А как его завоевать? Надо достичь вершины в каком-нибудь виде искусства, так, чтобы стать примером для людей разных  стран. И это, конечно, кино.
Вот мое предназначение на Земле, для этого стоит родиться и жить.   
И тогда я, ребенок еще, проделала тот ритуал, который сейчас рекомендуют солидные гуру на семинарах. Я сосредоточилась в себе, а потом послала импульс наверх, к Силам, представляя, что сверху ко мне нисходит  НЕЧТО и входит в мою голову, в душу, в кровь  и поры самой кожи. Это нечто и есть то, что позволит мне достичь вершин в искусстве и стать таким авторитетом для людей, чтобы  они ко мне прислушались, и пошли бы за мной к миру. Я должна буду создать идеальный образ в кино, образ женщины, само существо которой зовет к добру, стать общей героиней для разных стран и народов и объединить их таким образом.
Мне надо хорошо учиться, много читать и думать. И я начну это прямо сейчас.
А потом я поняла, что Силы во Вселенной не однородны. Их, по крайней мере, две. Силы добра и зла. Или левые и правые, смотря как на них смотреть. Или темные и светлые. И вообще ничего однозначного в мире нет. Вообще, нет однозначных явлений. И я, маленький человечек, нахожусь где-то посередине между ними, а они смотрят друг на друга поверх моей головы и решают, кто меня к себе заберет. И вовсе не для того, чтобы сделать мне хорошо, а чтобы сделать хорошо себе. Решить свои собственные задачи.
И что тогда, когда в полтора года я безошибочно перечисляла цвета радуги, я находилась в руках добрых Сил, а когда получила «удар» по затылку, ко мне подобрались темные.
И еще я поняла, что эти невидимые, нематериальные Силы действуют через материальные объекты, а не сами по себе. Через людей, обстоятельства. Чудес действительно не бывает, поскольку все, что происходит – это материальные вещи, но движут ими нематериальные силы.
Человек обоим видам Сил, в общем-то, безразличен. Он материальный объект их приложения. Они воздействуют на него или через него на других людей. Или воздействуют на человека путем применения к нему других объектов. Вот так произошло второе, после «удара» воздействие на меня темной Силы.
Я заболела корью в 12 лет. Могло бы и пройти бесследно. Но не прошло. Корь была очень тяжелая с осложнениями на ухо, глаза, желудок. На пике высокой температуры у меня начался бред. Температура была выше сорока, я видела себя на носу старинного парусного судна, подплывающего к берегу, на котором стояли индейцы с луками в руках.
Родители вызвали скорую помощь, меня чем-то накололи, жаропонижающим и антибиотиками, как я понимаю, температура спала, и я пришла в себя.
Почему я видела себя на носу бригантины, можно было объяснить тем, что перед этим, я лёжа в постели, проглатывала одну за другой книги об индейцах. Фенимор Купер, Майн Рид и так далее. А можно и другим обстоятельством, к которому я еще вернусь.
Важно другое, после болезни я долго не могла оправиться, упало зрение, начались головные боли, снова ухудшилась память.
И то заболевание дало основу, толчок для другого, которым я мучаюсь всю жизнь. А я думаю, что если какое-то явление продолжается всю жизнь, то его нельзя считать случайным. Оно было обусловлено влиянием, которое оказывают на нашу жизнь Силы. Это грипп, прошедший за неделю, не оставивший после себя следа, может быть случайностью, хотя может быть, и нет. Может он предотвратил ваш выход на улицу, где как раз пролетал с крыши кирпич. Но если на всю жизнь, то это точно Силы. Слишком велика площадь приложения.
Разберем цепочку случайностей и нелепостей. Родители вызывают ко мне врача из детской поликлиники. Она выписывает рецепт на инъекции антибиотиков и обещает прислать медсестру, их делать. Родители дают рецепт домработнице, чтобы она купила лекарство в аптеке. Девушка то ли забывает, то ли что, но лекарство она не приносит. Медсестра не приходит, поэтому не напоминает тем самым, что мне надо делать уколы. Семья большая, все заняты собой, каждый надеется на то, что о ребенке позаботится другой. В результате я лежу без лечения, и воспалительный процесс прогуливается по всему организму.
Казалось бы, просто цепь безответственных поступков нескольких людей. Если бы этим все и закончилось, то можно было так и считать. Но поскольку эта корь дает осложнение на всю жизнь, лишающее меня активности много раз и подолгу, то я думаю, что такие события выстроились не случайно. То были «происки» темной Силы.
Когда мне было 14, моя сестра вышла замуж. Инженер проектного института, толстый, рыхлый, ничем не примечательный человек. Я была расстроена. Мне хотелось более яркого мужа для любимой сестры. Она достойна лучшего, думала я, но меня, разумеется, никто не спрашивал. Про себя я называла шурина Толстяком и в глубине души слегка презирала за серость и ординарность.
Но сама я, наоборот, ему весьма понравилась. Юная, красивая девочка. Почему бы не попробовать подкатиться, когда никого в доме нет? Однако Толстяк получил очень резкий, нелицеприятный отпор. Мы никогда более не разговаривали на эту тему, но между нами началась скрытая война: я его презирала, а он боялся, что я выдам его сестре.
Я бы никогда этого не сделала, прежде всего, чтобы не огорчать любимую сестру, не портить между супругами отношения. Кроме того, я никогда никого не выдавала и никогда ни на кого не жаловалась, на такие действия у меня было свое собственное негласное табу. Но Толстяк этого не знал, и опасался  меня. А потому прибег к обычному способу предупреждения – нападению. Страх привел его к ненависти. Потихоньку он внушал своей жене, что ее младшая сестра лишний человек в доме, вообще во всех смыслах плохая девочка. А не было бы ее, вся родительская забота досталась бы ей, не делясь надвое. Зерна падали в мягкую, податливую почву ее влюбленности в мужа.
К тому времени мои отношения с семьей сложились странным образом.
Все члены семьи, родители, бабушка, сестра с мужем и родившийся у них племянник, все как бы составляли единый цельный коллектив, живший единой жизнью, а я была словно на другой стороне, сама по себе. У них были общие интересы, общие разговоры, в которые я никогда не вмешивалась, и в которые меня никто не привлекал. Мне казалось, что я наблюдаю чужую для меня жизнь этого коллектива из своего угла, противоположного тому, в котором находились все остальные.
Иногда я словно подходила к прозрачной «стеклянной стене», разделявшей нас и пыталась объяснить им, что я всех люблю, и хочу к ним, что я одна из них, но этого никто не замечал. 
Я понимала, что взрослых раздражает, что я – подросток, так безошибочно понимаю не только то, что они говорят, но и то, что они при этом думают, и пытаются скрыть под покровом слов. И понимаю то, что они это понимают, и то, что их это раздражает. Ничего особенного они не скрывали, все было просто и прозаично, но людям неприятно, когда их видят насквозь, даже в мелочах. И кто? Эта? Младшая?
Спустя много лет, на приеме у слепой ясновидящей Людмилы Степановны, я услышала от нее: вы всегда были инородным телом в своей семье. Я словно вижу вас в одном углу комнаты, с печальным лицом, а всех родных, объединившихся в кружок - в другом. Она увидела перед своими невидящими глазами мое психологическое состояние на тот момент. И описала его теми же словами, что описывала его себе я.
Отец начал новую работу на «Ленфильме» и родители уехали в Ленинград на 9 месяцев. Меня оставили на попечение сестры и ее мужа. Мама дала ей деньги на меня, на покупку мне зимнего пальто, ботинок и школьный буфет. Мне сказала, все, что тебе понадобится, попросишь у Лены.
Я ни разу ничего не попросила. Мама звонила каждый день и спрашивала у нее, как я себя веду. Сестра отвечала, что я веду себя плохо, не помогаю ей по хозяйству и читаю литературу «не по возрасту». Это было неправдой, я делала все, что она мне велела, а книга – «Сага о Форсайтах» Голсуорси и все остальное в том же роде, мне было вполне по возрасту, и по развитию, поскольку основную классику я в основном прочитала. Меня к телефону не звали, я стояла рядом молча и слушала. Узнать каким-то образом номер их телефона в очередной гостинице и позвонить самой, мне и в голову не приходило. Я никогда родителям ни на что не жаловалась.
В июне закончился учебный год, за мной прилетел папин ассистент по актерам и отвез меня в Ленинград.
Мое физическое состояние, когда меня привезли в Ленинград: анемия, дефицит веса, туберкулез и разорванная щека. Со щекой было так. Сестра велела мне порезать на куски длинную полосу мяса. Мясо было свежее, в крови. Мне было 14 лет, и мне было страшно брать в руки окровавленный кусок. Я замешкалась на несколько секунд. Она схватила мясо и с размаху ударила им меня по лицу. Кость, торчавшая из конца полосы, порвала мне щеку. Остался рубец.
В Ленинграде меня повели к врачу-фтизиатру, и та прописала мне от туберкулеза фтивазид.  Все знавшая наперед, я точно знала, что фтивазид мне нельзя, что будут плохие последствия, и собиралась сказать это маме.
Мы сидели с ней в кафе на Невском, мне так хотелось сказать: мама, мне не нужна эта химия, мне нужна нормальная еда и теплая одежда. У меня туберкулез от голода, холода и постоянного стресса. У меня и без фтивазида все пройдет в нормальных условиях.
Но, если бы я так сказала, то пришлось бы рассказать о том, что я пережила в Одессе, как я провела эти месяцы. А я не могла, я никогда не жаловалась. И я стала пить фтивазид.
Потом, лежа месяцами на больничной койке,  я сотни раз прокручивала в голове два момента, врач выписывает рецепт, а я молчу. Второй – мы с мамой в кафе, я хочу  ей сказать, что мне ни в коем случае нельзя фтивазид, но я молчу. Словно кто-то мне рот запечатал. Или что-то? Какое-то «что-то» толкало меня к погибели?
Опять же, если бы прием фтивазида не оказал на меня такого ужасного действия, можно было бы считать мое молчание случайностью или ложно понимаемой порядочностью. Не выдавать! Не жаловаться! Но последствия были слишком горьки и растянулись на всю жизнь, часто лишая меня трудоспособности, а значит достижения той цели, которую я поставила перед собой еще в детстве. И это было отнюдь не случайно. Крупные события без  крупной причины не происходят.

Продолжение я пишу и буду публиковать главами...