Она не любила свою мать, порой (страшно сказать) ненавидела, хотя вслух никогда бы не признала этого факта и даже оскорбилась, если кто-то посмел именно этими глаголами озвучить отношение к той, что дала ей жизнь…
Своё бездействие и нежелание помогать девяностолетней женщине она оправдывала то обидой на голодное и холодное детство, то тяжёлым и капризным характером матери, отягощённым истерическими припадками… Тут она, «оседлав любимого конька», могла полчаса без остановки рассказывать о материнских капризах, от которых страдала не только сама , но и её единственная дочь, проживающая со дня рождения с «невыносимой бабушкой» и «терпящая 45 лет её издевательства». Но, что б поменяться со своей дочерью местами! Об этом не могло быть и речи.
Я иногда думаю, что её всё же мучили угрызения совести. Только собственный эгоизм и застарелые обиды брали верх над прощением, терпением и великодушием. Поэтому всё оставалось на своих местах: она с двумя кошками в отдельной квартире спального района Москвы, а замужняя и бездетная дочь – с «невыносимой бабушкой» в часе езды до этого спального района.