Г. Антюфеев.
Большая излучина Дона
Эссе
Я родился в большой излучине Дона, где началась и закончилась Сталинградская битва. Как всякий мальчишка послевоенного времени ходил в степь не только для того, чтобы собрать букет для мамы, вылить сусликов, но и найти в местах гремевших боёв оружие. Мы, казачата, играли в войнушку не с деревянными примитивными винтовками или пистолетами, а с настоящими трёхлинейками, карабинами, десятизарядками и, кому повезёт, с советскими и немецкими автоматами. Однако ППШ со «шмайсерами» были редкой удачей, как и станковые пулемёты или противотанковые ружья. Но они тоже входили в наш арсенал.
Мы иногда плутали в поле, да выручали столбы электролиний – по ним выходили к какому-либо хутору, а уж от него найти дорогу домой не составляло труда.
Но даже увлечённые оружейными поисками, замечали красоты родной стороны. Отдыхая на холме, сидели обдуваемые лёгким, настоянным на запахе трав ветерком, восторгались высотой небосклона и бескрайними просторами.
Весной степь переливается множеством красок. Янтарные россыпи одуванчиков хороводятся с ромашками, вплетаются в сиреневые кисти шалфея. Розовеют среди густотравья мышиный горошек и клевер, отливают разными оттенками зелёного тона пырей, тысячелистник, разбегается по раздольям серо-голубая полынь. А венчает весенний венок донская гордость и краса – тюльпаны, лазоревые цветы по-казачьи. Красные, охристые, рябые, оранжевые, белые – не перечесть оттенков. Они притягивают взор, заставляют замереть дыхание, а потом громко застучать сердце от дивной красоты. Сейчас продаются окультуренные тюльпаны, крупнее, толще в стебле, но нет в них первозданной прелести и еле уловимого запаха, исходящего от дикого. Сунешь нос, бывало, в середину лазорика, запачкаешься пыльцой ради шутки и радуешься: и друзей насмешил, и вдохнул вместе с тюльпановым ароматом степной дух.
А ещё на просторах Обдонья растёт ковыль-трава. От малейшего дуновения её султаны начинают перекатываться волнами, седеть, переливаться серебром и зеленью. По поверью, ковылушки много там, где пролито много людской крови. Наверное, в этом есть доля правды. В битве за Сталинград она лилась реками по большой донской излучине. А сколько кровушки впитала земля во время гражданской войны, казацких восстаний, набегов басурман на хутора и станицы?... Поэтому волнуется ковыль и седеет …
Мало-помалу утихает весеннее буйство красок, облетает цвет с тернов и яблонь-дичек, с грушин и шиповника, которые ютятся по склонам балок.
Лето вступает в права.
Солнце дольше висит в зените, никнет под палящими лучами мурава, пластается по степи. Но не все сдаются жаре. Ромашки закрываются на ночь, но лишь погаснут звёзды, побледнеет луна, вновь широко распускают лепестки, а рядом с белоснежными красавицами просыпается цикорий, раскрывая синие и фиолетовые бокальчики, красуется жёлтыми соцветьями пижма…
Кружит в выцветшем небесном шёлке коршун, высматривая добычу, шуршит вертлявая ящерица, а невидимый перепел кричит: «Подь полоть, подь полоть!»
Прячутся от зноя в тень кустов и деревьев стада овец и коров, а выходя к водопою, подолгу, жадно пьют.
Стрекочут кузнечики, порхают бабочки, жужжат пчёлы, шмели, мухи – спешат отведать нектара, вкусить пыльцы, покрасоваться нарядами. Век их короткий, поэтому торопятся, прыгают с травинки на травинку, перелетают с цветка на цветок…
Плывут над степью облака, бросая причудливые тени и неся лёгкую прохладу.
Бегут, петляют по просторам нашего Суровикинского района речки: Чир, Лиска, Добрая, Аксенец, Солоная… На берегах с давних времён примостились хутора и станицы. Какие-то канули в Лету, а какие, наоборот, процветают и хорошеют. Они, как люди, появляются на свет и умирают. Каждому – и человеку, и поселению – отведён срок на земле… И каждый окунается в разное время года.
За летом подкрадывается осень. Исподволь, не спеша начинает раскрашивать пейзажи роскошью тёплых оттенков. Изо всех сил старается написать весёлую картину перед неизбежным малоцветьем зимы. Под осенней кистью вскипают рдяными, малиновыми, охристыми сполохами кусты смородины, бордовеют дубы, краснеет боярышник, мерцают шафранными, оранжевыми, розовыми переливами осины…
Но, как ни старается художница, подбирающаяся сменщица засылает заморозки, ветра – и меркнет написанный холст. Осени становится так жалко своего труда, что разражается частым плачем-дождём… Однако зиму слезами не разжалобишь…
Стерев почти все цвета, она покрывает землю сначала неуверенными, а потом густыми мазками белил. Остаются нетронутыми рыже-коричневые куртины, они словно костры, у которых греется степь. Морозы, метели резвятся по просторам, где играют холодные оттенки. Даже в солнечные дни (снег искрится так, что режет глаза) голубые, синие, фиолетовые тени падают от зарослей, скользят по склонам балок. А когда природа замирает перед метелью, небо у горизонта наливается свинцом и кажется тяжелее земли. То в одном, то в другом месте змеится позёмка-подстрекательница. Дразнит буран, дескать, не догонишь. Тот терпит, глубоко вздыхает, накапливает силы, а потом рванёт за баламуткой, закружит, засвистит. От посвиста гнутся, скрипят деревья, клонятся кусты, прячется по норам и оврагам зверьё, трепещут в гнёздах птицы…
После отбушевавшего бурелома и солнце вроде бы ярче, и мороз мягче. Млеют стволы и ветки от бокогрея, лисы, зайцы оставляют следы на равнине и по ерикам, каркают радостно вороны, тенькают синички, трещат сороки – пережили непогоду! Значит, будем дальше жить!
Однако, сколько бы ни длилась зима, как бы ни хваталась за посеребрённые, заиндевелые ветви, весна шаг за шагом начнёт вытеснять её в северные края. Появятся проталины с маревом испарений и гусиным луком, зазеленеет мох на пнях, камнях, кочках, потянет запахом раскисшей травы, почек и утреннего тумана… Прилетевший с юга первый гонец весны чибис всматривается в округу и, увидев кого-нибудь, начинает вопрошать: «Чьи вы? Чьи вы?» Не дожидаясь ответа, вспархивает, улетает в другое место. Привлекая к себе внимание, трещит, пищит и вновь спрашивает: «Чьи вы?»
Вслед за чибисом потянутся в наши края и другие птицы. Закурлычут, загогочут, защебечут… Свистят, щёлкают, тенькают…
Весна, зеленоглазая и зеленоволосая, лёгкой, невесомой поступью обойдёт большую излучину Дона, разбросает цветочные россыпи, погладит травы, потянет верхушки растений к небу… Пошалит на пару с ветром: трепанут ракитник, поиграют в догонялки или в прятки. А потом притихнут у одного из многочисленных памятников, увенчанных красной звездой, где покоятся павшие в Великой Отечественной… Столь же тихо удалятся от скорбного места, взмоют над Придоньем и восхитятся степным великолепием.
Я родился в большой излучине Дона – на прекрасной и героической земле. И с каждым прожитым годом милее и краше становится для меня родной край, сильнее наполняется сердце любовью к его просторам и красотам.
куртины - группы деревьев.
Суровикино,
апрель-май 2017 г.