Глава тринадцатая
Мышеловка
Во время Таниных похорон Стас никак не мог сосредоточиться – ни на скорби по убиенной, ни хотя бы на подобающих в таких случаях отвлеченных раздумьях о бренности жизни земной. Оля стояла в двух шагах от него, так что их зонты – ее в цветочек и его строгий черный – соприкасались. Близость любимой привела Стаса в игривое настроение, противоречившее и цвету его зонта, и, конечно, кладбищенской печали. Будучи не в силах с этим настроением совладать, он и отпустил неуместную шутку о том, что возможные похороны Леши Китаева нарушили бы, как сейчас Танины, учебный процесс.
Оля услышала эту фразу, и она тяжелым камнем упала на ее сердце. Стас понял это по взгляду, который бросила на него Оля: во взгляде этом перемешались недоумение, холод и боль. "Пожалуй, я хватил лишку", – запоздало раскаялся Стас, испугавшись, что Оля может счесть его бессердечным. Как же, хоронят ее лучшую подругу, а он тут веселится!
Стас затосковал, и тоска его постепенно преобразовалась-таки в грусть о покойной, в чувство, какого не было вначале.
Дома, словно наверстывая упущенное, он много думал о Тане Ковалевой, вспоминал, что за человек она была. Наиболее отчетливо вспомнилось почему-то одно сочинение, написанное Таней в классе, кажется, шестом.
Стас дал тогда детям тему "Мое домашнее животное". Все взахлеб лопотали про кошечек, собачек, кто-то про попугайчика, хомячка, Таня же рассказала о серой мыши, на нелегальных основаниях поселившейся у них на кухне, в норе под мойкой.
На первых порах мышь счастливо обреталась незамеченная людьми, потом ее начал выдавать запах какашек (Таня так и написала) и загадочное (тоже ее определение) шуршание по ночам. Мама купила мышеловку, папа показал любопытствующим Тане и старшему Таниному брату Роме механизм ее действия, вечером заправил ее сыром и поставил близ норки. Все семейство легло спать в предвкушении того, как ночью мышь учует сыр и, загипнотизированная, как показывают в мультфильмах, его ароматом, полезет за ним в мышеловку. А та, естественно, захлопнется и в один миг переломит ей хребет. И поделом: нечего вторгаться на их, Ковалевых, законную территорию, в их жизнь.
Таня ждала этого вместе с остальными, и каково же оказалось ее разочарование, когда мама поутру сообщила ей, что сыр съеден, а мышеловка не сработала: то ли бракованная, то ли умный зверек как-то миновал ловушку. "Ничего, – сказала маме и себе заодно Таня, – мышь не сможет вечно обманывать судьбу". И не было в ее сердце жалости, а только охотничий азарт. Каждое утро она, проснувшись, прежде всего, спрашивала у мамы, попался ли наконец грызун, и каждое утро ответ был неизменен: нет сыра, но нет и мыши – съела да убежала. "А значит, ее не нет, она есть", – писала Таня в сочинении.
А однажды Таня встала ночью попить, включила на кухне свет и увидела – ее. Крохотное серенькое существо прогуливалось по кухне, а испугавшись яркого света, юркнуло с глаз долой. И девочке стало не по себе, что такой малышке-норушке желает смерти вся семья Ковалевых. И ужаснулась Таня, что и сама жаждала крови мышиной. Жаждала, пока мышь не обозначила, явившись Таниному взору, свое существование, свою маленькую, но все же жизнь, на которую она, как и все твари мира, имела полное право.
С той ночи Таня, наоборот, молила высшие силы, чтобы серая избежала гибели в мышеловке. И та, хитрюга, избежала. Но – увы! – для того лишь, чтобы пасть жертвой… яда: видя бессилие мышеловки, родители взяли у соседей крысиной отравы, насыпали где только можно, мышка ее вкусила и померла. Мама, зажимая пальцами нос (уже начало вонять), выбросила в мусорное ведро найденный за газовой плитой трупик,
Таня, наблюдая за этим процессом простеньких похорон, плакала, а родные над ней посмеивались: нашла, мол, по ком убиваться. А Таня размазывала по щекам слезы: мышка же была живая! Ее искренне не понимали: ну и что? Таня не успокаивалась: разве вам не жаль? Пожимали плечами: да нет же!
"С тех пор я не хочу заводить домашних животных. Боюсь, что больно будет, когда они станут умирать. А они станут, это же непреложный закон бытия!" – так Таня завершила свое сочинение.(Уже тогда она, начитанностью напоминавшая Стасу, каким он сам был в детстве, уже тогда она знала слово "бытие".
Стас никак не мог взять в толк, почему его посетило именно это воспоминание, когда он размышлял в одиночестве об убийстве Тани. Возможно, решил он после раздумий, для того посетило, чтобы вызвать к жизни притянутое за уши сравнение всего мира с гигантской мышеловкой, которая для каждого рано или поздно захлопнется, а не захлопнется, то где-то уже готов для тебя яд. Или поджидают руки убийцы, как в случае с бедной Таней. Тяжелая мысль, тяжелое сравнение, но и спасительное: когда обобщаешь, легче пережить горе частного порядка. Вот только близким ушедших не до обобщений, их скорбь всегда выше…
Стас открыл тумбочку, отыскал в ней, порывшись, все Танины тетради и листы и принялся их листать. Почерк у нее был красивый, ровный, аккуратный, буковка к буковке. Правда, уступал он, на вкус влюбленного Стаса, Олиному по каллиграфичности, казался более торопливым: Таня словно спешила высказаться, боясь расплескать мысли.
Нашлось и то самое сочинение о мыши. Стас его перечитал, грустно улыбаясь детской наивности и орфографическим ошибкам, с какими оно было написано. Зато длинное – у всех по полстранички, а у Тани целых две!
По мере ее взросления росли в объемах и наполнялись смыслом ее сочинения, а ошибок становилось меньше: было заметно, что девочка много читала и размышляла. Любимой книгой у Тани был пушкинский "Евгений Онегин", хотя они с классом его еще не проходили. "Татьяну Ларину, хотя она и моя тезка, я не понимаю и не поддерживаю, – писала она. – Ишь какая цаца – другому отдана! Ради любви, ради счастья можно и нужно совершать и опрометчивые поступки. А вы как думали, милая Татьяна!" К Лариной ли она обращалась или к самой себе? Никогда теперь этого не узнать!
Стас, сам не зная зачем, до конца просмотрел всю Танину тетрадь по литературе за этот год, вглядываясь в бледные буквы (девочка предпочитала светлую пасту). На последней странице, куда прежде не заглядывал, потому как перед ней зияло белизной несколько чистых листов, он неожиданно обнаружил написанные Таниным почерком стихотворные строчки. Автор, как сразу догадался учитель, не кто иной как сама Таня: из опыта ему прекрасно было известно, что школьницы частенько записывают в тетрадях собственные поэтические опыты, а потом забывают вырвать крамольные листы.
Стас прочитал:
"Человек в оранжевом плаще,
Чего ты хочешь от меня?
Человек в оранжевом плаще,
Зачем преследуешь меня?
Ужели для того я только родилась,
Чтобы твоею жертвой стать?
Ужели для того мы все рождаемся,
Чтоб…"
На этом текст обрывался. "Что-то непонятное, – подумал Стас. – Какой человек? Какой плащ? Что значит сия странная аллегория, если, конечно, она что-то значит?"
Вопросы, вопросы…
Танин брат Рома, безутешно рыдая, в тот день тоже оживил в памяти ту историю с мышкой. "Сколько же сестренка тогда пролила слез! – плакал теперь он. – Почти столько же, сколько мы сейчас все вместе взятые! Какой же она была хорошей! Таня, Таня, мышка наша!.. Никого и никогда ты не сможешь больше пожалеть…"