Поработав немного вблизи центральной базы, бригадир принял решение перебраться поближе к другим лесным участкам. Мне и Андрюше дали задание попробовать найти машину для переброски таборного имущества, и мы отправились к руководству совхоза. Оказалось, что в округе начальниками работали сплошь одни женщины.
– А мужики у вас есть? – не удержался я от вопроса.
– А как же, есть! – прозвучал ответ, – Ты к магазину в два часа дня подойди, там всех и увидишь!
В то время спиртное продавали с двух часов. Насколько реальной оказалась описанная ситуация, мне потом довелось убедиться самому. Шли сезонные полевые работы, потому машину нам не дали. Вернулись, доложили о неудаче. Но получили приказ всё равно собираться.
Борис Моисеевич сходил сам и вскоре за нами приехал грузовой автомобиль. Мы быстро покидали в кузов вещи, бригадир сел в кабину, а мы с Андрюшей ехали лёжа в кузове на матрасах. Прояснилось и то, почему нашему начальнику удалось договориться с машиной.
– У начальника для технических нужд десятилитровый бутыль спирта имеется. Он налил пол-литра, и «технический» вопрос решил! – просветил нас бригадир.
То, что «валюта» исполнителями употребилась без промедления, было заметно даже из кузова. Ехали узкими извилистыми полями, зажатыми со всех сторон лесом. Машина при этом направлялась почти исключительно по прямой, оставляя наезженную колею то с одной. То с другой стороны.
Когда прибыли на место и стали разгружаться, рассмешил второй человек, который сидел в кабине рядом с водителем, сделавший попытку вылезти из машины, но не одолев, повис, уцепившись за открытую дверь кабины со словами, с трудом выговаривая:
– Ребят, я бы вам помог, да боюсь, обратно не влезу!
Мы быстро разгрузились и машина, развернувшись на широкой поляне возле нашего нового жилища, по той же прямой улетела назад. Только пустой кузов подпрыгивал.
– Валера, – распорядился бригадир, – отвечаешь за обустройство быта: сделай место для умывальника и место, где будем готовить пищу. Это для нас сейчас самое важное — наладить быт!
В отличие от центральной базы, тут мы готовили на костре. Вернее, готовил наш бригадир, а мы подготавливали дрова на утро, драили котлы до зеркального блеска, носили воду из родника.
Дом стоял посреди опустевшей деревни, многие дома явно отсутствовали. Неподалёку виднелось ещё несколько домов, часть из которых были жилыми, но хозяев видели очень редко. Прямо перед домом был большой пустырь, который раньше, вероятно, был деревенской улицей. Теперь он весь зарос прекрасным костром и овсянкой, которые с момента нашего появления стремительно набрали зелёную массу, зацвели, а потом успели отцвести и на корню превратиться в жёлтую солому. Сенокос местные аборигены начали, только когда пропили всю оплату за аренду дома, месяца на полтора позднее, чем следовало бы начинать уборку прекрасной травы.
Мебели в доме практически отсутствовала, спали на привезённых матрасах прямо на полу. В подполье обнаружили ручную мельницу, состоявшую из двух жерновов. Верхний камень легко крутился деревянной палкой, один конец которой упирался в половую лагу. Андрюша такие мельницы до этого видел и показал принцип их действия. Больше в доме и в округе ничего примечательного не запомнилось.
Утром первым вставал бригадир и готовил пищу в ведёрном котле, который мы опустошали за три приёма. Утром хлебали жижу, в обед что-то среднее между первым и вторым, а вечером это было уже точно второе. Рецепт варева был не хитрым. Основу составляли макароны и пару банок тушёнки, а в качестве приправ использовались два-три пакета готовых супов. Но от этой «приправы» в котле ничего не оставалось. Бригадир тщательно удалял всю появлявшуюся пену со словами:
– Это Г!
Первые дни мы с Андрюшей сидели больше голодными, потому что есть приходилось прямо из котла, а ложки у нас были только алюминиевые. Наш бригадир весело орудовал деревянной ложкой, а затягивать приём пищи, ждать, когда остынет, ни утром, ни в обед не получалось. Так что отъедались только вечером.
Мои товарищи после обеда ложились спать, а мне днём спать не нравилось. Потому задался целью сделать деревянную ложку. Из инструментов был только топор, нож и напильник, нужно было решить, чем вырезать внутреннюю поверхность будущего изделия. По дороге под ногами попался кусок железа, из которого удалось сделать подобие закруглённого зубила с односторонней заточкой. И несколько дней, пока ребята спали,, я вырезал из берёзового полена свою первую ложку, выскребая по миллиметру её внутреннюю ёмкость. получился небольшой вместительный черпак, как раз под стать моему аппетиту.
Следующую ложку вырезал для Андрюши, ближе к обычным для обеденной ложки размерам. Со временем вырезал и себе вполне симпатичную ложку, которой потом ел долгое время. Все ложки вырезал из берёзы.
Одновременно с этим прохудился мой левый кирзовый сапог, образовалась дырка в голенище, из-за которой нога по утрам была мокрой от обильной росы. Так-то нам было привычно вымокнуть до пояса по дороге на работу, а к обеду успевали высохнуть, но это терпимо, когда ноги в портянках остаются сухие. А тут левая нога весь день оставалась мокрой.
Пришлось вспомнить батины уроки сапожного ремесла. Нашёл гудрон, вырезал кусок старой кожи, насучил ниток, сделал дратву. Для этого обычную нитку обводишь вокруг то одного, то другого зацепа, например, вокруг ручки двери и одной из ножек стула. Укладываешь так 7, 9 или больше ниток, обязательно нечётное количество. Затем один конец освобождаешь и начинаешь скручивать, проводя ладонью по своей ноге, закручивая на себя, подхватывая после каждого прохода свободный конец второй рукой. Когда нитка круто ссучится, зажимаешь гудрон в куске кожи и начинаешь водить вдоль всей нити, постепенно убыстряя движения. Гудрон разогревается и пропитывает нить. С этим справился легко.
Сложнее оказалось сделать сапожные крючки. Дома их делал для бати из тонкой сталистой проволоки, окончательно обтачивая конец крючка надфилем. Тут ни того, ни другого не нашлось. Пришлось делать крючки из подошедших по диаметру драночных гвоздей, которые быстро выходили из строя, потому на небольшую заплату их пришлось изготавливать несколько раз с помощью обычного треугольного напильника.
Сапоги отремонтировал и заслужил в экспедиции прозвище «народный умелец». Сапоги, кстати, прослужили потом мне ещё не одно десятилетие. Именно по заплатке всегда вспоминал, что это всё ещё живы те самые, экспедиционные сапоги.
Умельцем я себя не чувствовал. Особенно после того, как перепало от местного мужика, к которому мы обратились с мелким ремонтом бензопилы. Он взял в руки тупую цепь и спросил:
– И ты вот этим пилишь?! Руки бы тебе оторвать!
Цепи к тому времени сильно вытянулись, потому что ни знаний как точить, ни инструмента чем точить, у меня не было. Спасибо тому мужику, он цепи переклепал, выточил, и потом ещё несколько раз их точил.
Этот мужик по местным меркам оказался трезвенником. Недавно он в очередной раз женился и уже построил новой жене дом, а сам оставался жить в своём старом доме. У входа у него росло необычное дерево:
– Смотрите, лесники, это я сам на обычную рябинку привил черноплодку!
Невысокое деревце имело круглую как шар крону, сплошь усыпанную чернеющими ягодами, а ниже был ствол, толщиной с оглоблю.
В беседах с ним и некоторыми другими аборигенами мы познакомились с местным понятием «развесистая клюква». Я, выросший фактически в лесостепи, слушал рассказы местных, но всё никак не мог понять, почему они иногда добавляют это выражение.
– Лосей у нас в том году было так много, что по двадцать штук на одном километре встречались! Идёшь по просеке, везде следы лосиные, а рядом клюква стоит, развесистая такая! – и хитро посматривают в нашу сторону.
Ладно я не сразу врубился в суть насмешек, но Андрюша в этих местах эту самую клюкву собирал, руками и глазами должен был помнить, что клюква никак развесистым кустиком расти не может! Так и оказалось, что это выражение добавляют, когда присочиняют что-нибудь совсем уж запредельное. Лосей в те зимы было действительно много, но не настолько.
Приноровившись к своей работе, задумался об оптимизации. Заметив, что двухметровые кряжи, которые для ребят подготавливаю, они измеряют только по внешнему диаметру и краешки от наружного края на глубину прироста за предыдущие пять лет, предложил бригадиру:
– Андрей, давай не буду их раскряжёвывать, а сделаю через каждые два метра в нужных местах зарубки?
Вначале он был против, но когда убедился, что для нужных измерений этого было достаточно, то согласился. Только иногда делал замечание, если я, уставая, не обеспечивал вертикальность основного среза.
«Ноу-хау» резко снизило мои личные трудозатраты. Больше не приходилось долго и нудно раскряжёвывать ствол на двухметровые отрезки, когда бензопилу могло в любой момент зажать, а достаточно было по два раза, иногда больше, махнуть топором, делая зарубки на необходимую глубину. К тому же теперь после нас оставались не бесполезные для дальнейшего использования короткие отрезки, а слегка испорченные неглубокими зарубками строевые брёвна, что сразу же улучшило настроение лесника обхода, который изредка появлялся поглазеть на нашу работу.
Местному лесхозу мы не подчинялись, имея никем не ограничиваемые права и полномочия. Даже наоборот, в процессе своей работы массово выявляли их недочёты и злоупотребления. Например, при отводе рубок ухода, если попадали на участки, уже отведённые до нас, выявлялось, что деревья взяты в рубку не по «Наставлению по рубкам ухода», то есть кривые и отставшие в росте, а выбраны для вырубки самые лучшие, те, за которыми и должен быть проведён уход. Это было нарушение, которое являлось следствием спускаемого сверху плана по ликвидной древесине. Мне Андрюша позже рассказал, что после нас эту экспедицию в псковских лесах всё же закрыли. Именно из-за диссонанса, который возникал между работой по науке и фактической жизнью.
Мы с Андрюшей осваивали под руководством Бородина отбор деревьев по науке. В процессе общения Андрей делился с нами и другими производственными наблюдениями, которые он к тому времени уже успел накопить в своей памяти.
– Валера, любая работа всегда начинается с подбора кадров! Это самое сложное.
Я информацию «мотал на ус», зная, что после получения диплома буду хотя и малым, но руководителем. Выбиваться в «большие дяди» у меня желания не было, потому как ошибочно полагал, что чем больше должность, тем больше работы. Впервые на ошибочность такого мнения указала мне лесничий Днепровского лесничества, с которой встретился уже значительно позже, работая в лесничестве «Загон».
В этой псковской глуши мужчины в руководящем составе нам всё же встретились. Мужчина руководил лесничеством, но общаться нам, рабочим, с ним не довелось. Только и запомнил, что в поленницах дров, которые были выложены у его дома, некоторые чурбаки были уложены с восстановлением первоначальной формы, образуя красивые круги в разношёрстной ряби других, уложенных в общую поленницу. Ещё, по-моему, именно в этой местности дрова укладывались поленницами в виде большого «стога», диаметром метра три-четыре.
Тогда же довелось пообщаться с бригадиром лесозаготовительной бригады, молодым парнем, чуть постарше нас с Андрюшей. На вопрос, как ему руководящая работа, он ответил:
– Да вот запили мои недавно, теперь жду, когда пропьются!
Однако на наши сочувственные слова он отреагировал неожиданно:
– Да нет, всё идёт как обычно. У них в бригадир мужик сиделый, дисциплину держит как нужно. Во время работы никто не пьёт!
– А, как это, а сейчас что? – попросили объяснить поподробнее.
– Они работают до получки, потом до аванса. Когда получают деньги, весь инструмент запирают в вагончике, ключ отдают мне и говорят, сколько примерно дней будут пить. Я всё это время могу быть свободен. А потом, когда начинают работать, то работают по 12 часов в день, без выходных. Если какой магарыч перепадает, то мне отдают, чтобы я в вагончик запер. Так что план они делают, у меня с ними проблем нет!
Вот такая интересная форма взаимоотношений начальника и рабочих нам тогда встретилась.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/06/25/1826
Начало воспоминаний о техникуме:
http://www.proza.ru/2016/04/20/1622