Галатея… Я начал ее создавать с ее неполных пятнадцати лет, и каждый год ее последующей жизни: в День рождения, Восьмого марта и перед Новым Годом мои звонки по телефону и поздравления… Все это время я помнил о ней едва ли не каждую секунду… Я ждал ее, или себя, не знаю, но ждал, потому, что уже тогда знал все, что будет потом… Три звонка в год, и по телефону я слышал, как она ждет этих звонков… Я тоже их ждал, потому, что чувствовал каждый ее день, каждое ее утро, и она рождалась… Где-то внутри меня…
Однажды, когда ей было уже почти девятнадцать, мы уехали с ней из города, далеко, на берег реки. По дороге в машине звучал Дип Форест, у меня с собой было вино в коробках и коричневые одноразовые пластиковые кофейные чашки… Мы оба знали куда едем, но говорили о музыке, и еще о чем-то общем и малозначительном… Потом…
Был костер, на котором мы жарили сардельки на тальниковых прутиках вместо шампуров… Мы ели сардельки запивая их сухим красным вином, смеялись о чем-то, но летний вечер с каждой выпитой чашкой вина становился все длиннее… Потом она ушла к реке, искупалась и теперь сидела на берегу у самой воды в мокром голубом купальнике. Она о чем-то думала...
Солнце уже упало за деревья. Я поставил палатку и пошел на берег. Спросил что-то, но она, кажется, даже не ответила, она смотрела на воду… Или внутрь себя… Всегда очень трудно сказать, куда смотрит женщина, и куда убегает вода… Тогда я взял ее на руки, как берут ребенка, и унес к нашему костру… Было лето, и если бы не легкий ветерок от реки, было бы совсем тепло…
А потом… Не хотелось банальностей, и я ушел спать в машину, а "галатея" легла в спальник в палатке… Мы выпили немало, но то вино было как виноградный сок, только сухой и терпкий…
Проснулся я уже в палатке… Иначе и быть не могло… Моя Галатея родилась, и я до сих пор помню ее глаза за секунду до ее рождения… Как она на меня смотрела… Потом у нее так дрожали ноги, что она даже не могла подняться и, то ли плакала, то ли смеялась о своей слабости… Все вместе наверное…
Потом, через много лет, я пробовал проехать к тому берегу, я пытался сделать это несколько лет подряд, но там... Река изменила все, появились новые протоки… Но я зачем-то пытался, снова и снова, и однажды, все-таки проехал туда…
Но, лучше бы я этого не делал… того берега больше не было. Были кусты занесенные грязью от прошедшего паводка, а весь песок был покрыт толстой коркой белого высохшего ила…
Я долго ходил вдоль воды, и искал хотя бы одну пластиковую чашку, их тогда у нас было много, мы их бросили там, и, хоть песок копай, но я не нашел ничего, вода унесла все… Потом я сидел на берегу и до меня медленно, но жестко доходил смысл выражения: "Нельзя дважды войти в одну и ту же воду". Еще я понял, почему так долго судьба не пускала меня туда… Берегла…
Потом я пошел сквозь заросли тальника к маленькому озеру, куда мы ходили купаться… Она шла тогда впереди меня, а я шел и смотрел на нее… И тщательно сходил с ума… Надо заметить, у меня получилось…
А озеро высохло… Оно было очень маленькое. Ночью, в нем едва помещалась полная луна… И мы вдвоем…
***
Утро раннее, снег хлопьями. Баню я затопил, ни свет, ни заря. Пуст шает тихонько, к вечеру вытопится как надо. Потом вышел на крылечко с чашкой кофе и сигареткой, а со мной Петрович поперся, рыжий мой. Тепло, сидим, и каждый о своем, хорошо. И тут...
Эта толстая рыжая морда мне говорит:
- Ну, как? С кофейку полегчало? А сам зубами блох клацает.
Я малость удивился, но не так , чтобы очень, думаю, может недоспал чуток, вот и прет меня, хотя... сигареты обычные, и кофе... как всегда... вроде...
На всякий случай отвечаю:
- Угу. Говорю - Утро хорошее, вся деревня дрыхнет, тишина, даже собаки спят, а я тут кофе с сигареткой, благодать Божья!
- А, чо, спрашивает, у тебя там с "Галатеей" твоей? А сам зубами все клацает, блохи на нем тренированные живут, хрен поймаешь.
Я еще малость удивляюсь, ну, раз уж зашел разговор...
- Да, так, говорю, раскритиковали говорю, меня все кто мог, фигня, говорю, а потому - плюнул!
- Правильно раскритиковали, говорит Петрович, ты ж там свою ненаглядную сардельками кормил!
- ?!
Тут он отпустил очередную блоху, и посмотрел на меня с укором и жалостью. Потом добавил:
- Ты б ее еще кашей гороховой накормил.
- Слышь, говорю, ты бы не лез в большую литературу, а? Сиди, вон, блох лови!
Петрович глянул на меня еще раз, задрал ногу, сунулся носом к своим "драгоценностям", клацнул зубами пару раз, и мурлыкнул оттуда:
- Литератор...
Но это он не просто так мурлыкнул, он очень даже обидно мурлыкнул, мне аж зачесалось везде и тоже захотелось ногу задрать, еле сдержался...
- Слышь, говорю, критик рыжий, а чё там тебе еще не так?
- А ты чё, читать разучился?
Вопросом на вопрос только одна национальность отвечает, но я и сам малость еврей, а кот у меня обычный, только персом чуток отдает, пушистость повышенная, но, чтобы еврей?!.. Не замечали раньше за ним ничего такого... Хотя, если две миски перед ним поставить, жрет по-очереди из обеих, так, что... как знать...
Кофе я допил, сигаретку докурил, и ответить-то мне нечего... Спрашиваю:
- Может, в дом пойдем, там печка, тепло?
- Щас, отвечает рыжий из под хвоста, погодь, одно осталось, и клацает... Потом отвлекся, и
посоветовал:
- Ты бы пока в баньку подкинул, что ли, а то, прогорело поди уже...
Я пошел в баню в печку подкинуть, а когда вернулся, Петровича на крыльце не было, гулять наверное ушел...
На улице светло, снег сыплет, хорошо...
"Кашей гороховой"! Галатею! Млять! Никакой романтики не осталось, одна проза жизни...