Журавушка, рослая рыжая кобылица-трёхлетка, хоть и позволяла оседлать себя и была скорее смирной, нежели норовистой, но по молодости лет иногда впадала в беспокойство, так как опыта бега под седаком недоставало. Я тоже пока еще начинающий наездник.
Погожим летним утром оседлал я Журавушку, затянул подпруги и поехал на прогулку. Здесь надо сказать, что лошадь моя для верховой езды была недоукомплектована: отсутствовали нагрудник и потфейя, служащие для надежного закрепления седла при поездках по пересеченной местности. Но меня это тогда мало заботило: мчался же на Журавушке из тайги, с пасеки, где она отдыхала на выпасах, больше двадцати верст по серпантинам – и хоть бы что! А здесь-то, перескочить через железную дорогу и подняться на сопку, думалось мне, – дело пустячное. Все шло ладно, пока пробежались по поселку, повернули на гору. Однако тут-то, метров через сто подъема, лошадь заупрямилась, затанцевала. Натянул повод. Журавушка закружилась на косогоре. В горячке я не придал значения тому, что подпруги ослабли и стремена хлябают. Промашку осознал лишь когда кобылица понесла меня вниз по крутому склону, а седло поехало набок. В бешеной скачке пытался удержаться за развивающуюся гриву, но где там! На мое счастье, успел выдернуть ноги из стремян, прежде чем брякнуться оземь аккурат под лошадь. Спасибо Журавушке, перескочила через меня, даже копытом не задела. В азарте бросился догонять ее, срезал вниз по косогору. Лошадь, бросив бег, трусила уже по шпалам железнодорожного полотна. И вот он – пассажирский поезд из-за поворота на полных парах!
Едва успел согнать кобылицу под откос. На полянке Журавушка успокоилась, подпустила к себе. Поправив седло, подтянул подпруги, и нет бы, увести перепуганную лошадь домой, в сердцах вскарабкался снова в седло. Взбудораженная кобылица после неудачной попытки встать на дыбы и сбросить меня, стала пятиться к огородам в низине, за грунтовой дорогой. Оступилась, и рухнули мы, с треском ломая штакетник, сгибая металлический пасынок, на вспаханную пашню. И лишь тогда только я увел лошадь домой, где простояла она в загоне арестанткой при пайке овса и ведре воды.
Злосчастный забор я починил, штаны и рубаху заштопал, синяки и ссадины зажили. А памятные слова о том, как «тяжело в ученье» – это теперь и про меня. Особенно, ежели ученик бестолковый.