Налетевший порыв ветра смахнул со стола горстку пепла, когда-то лежавшего передо мной чистым листом, и на котором мне хотелось сотворить хотя бы пару строчек новой, еще нераскрывшейся, как бутоны розы , истории, быть может, сказки, повести, называйте как угодно. Но новая попытка дала начало лишь небольшому костерку из скомканных старческой, сморщенной рукой обрывков.
Моя творческая составляющая, та, данная Всевышним возможность создавать слово из пустоты, сгорела и разлетелась по свету. Где-то в глубине дома пробили часы, одна из немногих здесь вещей, неподвластных времени, а вершащих над ним суд. Да и возможно, до изобретения человечеством первых солнечных часов в мире царило спокойствие и отсутствие всепоглощающей суеты. Ведь не зная часа, к которому ты должен явиться, допустим, на работу, ты не можешь и прослыть опоздавшим.
С трудом поднявшись из-за стола, я решил отправиться вглубь сада, уже пораставшего свежей травой, чтобы к концу лета вновь стать похожим на непролазные дебри Амазонки. Когда в твоей груди бьется молодое, но уже окрепшее сердце, твоим ногам не страшны даже километры долгих дорог. Но теперь...
…Горевшее так далеко над деревьями солнце согревает мягкие, пухлые младенческие щеки, а трава, поднимающаяся до колен, трется щекотно о щиколотки. Совсем рядом, озаренная лучами небесного светила, сидит в большом кресле самая близкая и родная для каждого ребенка фигура мамы. Небольшие, но уже уверенные шажочки приближают меня к цели: большому рыжему мячу , привезенному отцом из заграницы. Вокруг весело щебечут птицы, трещат, не умолкая сверчки, и весь мир, кажется, заканчивается на этой небольшой солнечной поляне с веселым, одетым в белые штанишки, малышом в центре….
В этих воспоминаниях я добрался до выложенной старым булыжником, тропинки. Заметив движение, ко мне кинулся маленький, лающий комочек, привезенный детьми из города и в данный момент с дикой скоростью кружившейся вокруг моих ног…..
….Глаза Пожара, прозванного так деревенской ребятней за ярко – рыжую окраску ушей, выражали ту несломленную, зародившуюся с момента нашей первой встречи, решительность оберегать своего хозяина до последнего вздоха. Удивительно красиво сложенный пес, в белом ошейнике, лежал теперь на боку, тяжело поднимая грудину посреди заснеженного леса. Тут же, чуть поодаль, валялась серая туша поверженного волка, возникшего стремительным прыжком из лесной чащи. Я, не имея тогда еще достаточного навыка охоты и обороны, наверняка бы, стал легкой добычей этого матерого серого убийцы, но тонкое чутье моего пса перехватило волчий запах, и он кинулся между нами. Подоспевшие на крики и рычание мужики застали сидящего на коленях в глубоком снегу мальчика, подле тела Пожара. Нет, никогда мне больше не забыть той беззвучной мольбы, той непонятой человеку, за долгие годы его дружбы с верным попутчиком, собачей тоски, что теперь выражали темные глаза моего спасителя. Но он, наверное, понимал, что его гибель не пройдет даром, и тот маленький, вечно пристающий к его пушистому хвосту мальчонка, что сейчас роняет соленые слезы на его скомканную и свалявшуюся волчьей слюной шерсть, будет жить дальше, и , когда –нибудь, через много лет смотря в глаза другой собаки, вспомнит его –Пожара и снова проживёт те минуты, в которые он понял, что потерял самого верного и преданного друга…
…Маленькие глазки собачонки передавали, пожалуй, только беспечность и радость. В них не было видно, ни зерна каких-то глубоких чувств, желаний и мыслей. Но, быть может, сейчас людям и было нужно добавить немножко этой беспечности и веселья, что заставило бы их отвлечься от вечных забот и надуманных проблем.
Но вот в противоположной стороне сада послышался голос: «Бэла, Бэла, иди сюда». –«Да ,пожалуй классик был бы сильно удивлен, узнав чьим именем назвали эту бестолковую собачонку», - подумал я и оглянулся. Возле старой яблони стояла Юлия, стройная девушка в цветастом платье и красиво уложенными, по-столичному, волосами. Она вглядывалась своими серо-голубыми, почему–то, казавшимися мне немножко по-охотничьи азартными, глазами в гущу зарослей пытаясь разглядеть неуловимую Бэлу.
-«Вам помочь, Афанасий Данилович?», - с беззаботной улыбкой, чуть громче, чем это требовалось даже моим ушам, крикнула девушка.
От такого обращения мне вдруг вспомнилась та небольшая школа, в которую я устроился учителем литературы на подмену Валентины Степановны, грузной женщины, безукоризненно помнящей многие стихи малоизвестных поэтов нашего столетия. Работа эта тогда доставляла мне, не сколь материальные, сколь духовные блага. Ведь прекрасно зная почти всех деревенских мальчуганов и девчат, я с удивительной легкостью и быстротой мог найти с ними общий язык на каждом уроке.
Мы рассуждали о мыслях и судьбе Раскольникова, вместе сопереживали Петру Гринёву в его геройских поступках по вызволению любимой, восхищались Наташей Ростовой. Глухая наша деревушка смогла сохранить ту девственную, незакатанную асфальтовым покрытием, сказку единения людей и природы.
Старые уклады упорно не хотели выходить из нашей жизни, именно поэтому многие произведения классиков 18-19 веков переживались нами, буквально, заново. И удивительные преобразования стали твориться с моими подопечными. Многие мальчишки, в пылу юношеской полемичности и под воздействие страниц И.С. Тургенева, возомнили себя нигилистами, другие же вздумали подражать самому господину Обломову, правда, от него они брали привычку подниматься с постели после полудня, что стало негативно сказалось на их посещаемости. Но отцовские ремни и пара наказаний матерей, очень быстро, лучше любых убеждений Штольца, выбили из них эту всю обломовщину. Некоторые девочки захотели примерить на себя роль светских красавиц, чем в большей степени вызвали смех и шутки мужской половины , но все-таки смогли разбить пару сердец особо впечатлительных юношей. Вся эта кажущаяся комичной, но все же истинная проникновенность детей великими произведениями и закрепила мою страсть к созданию собственных повествований. Однако вскоре, мне пришлось покинуть деревенскую идиллию…..
«Нет, спасибо, Юлечка, я уж как-нибудь сам доберусь». Мне никогда не было приятно наговаривать про людей лишних, плохих вещей. Так и супруга моего сына в моих мыслях и высказываниях была неплохой хозяйкой, любящей матерью, просто красивой и выдержанной женщиной. Но ведь глаза - не зеркало души, они настоящие окна к самой глубине всей человеческой сущности, и как бы вы не завешивали их шторами или же заколачивали наглухо ставнями, луч всех тайных желаний, скрытых чувств, о которых многие даже не подозревают, когда-нибудь пробьется наружу.
Но вот лицо, мысли о котором мелькают в моей голове уже долгие годы подряд, словно вспышка вновь заставляет меня переживать те моменты, когда я уже подходил к центральной тропинке сада…
….Капитанская дочка А.С.Пушкина сошла со страниц своей книги и возникла на моем жизненном пути посреди шумного вокзала, казавшегося из-за огромного количества текущих в разные стороны людских рек больше всей моей родной деревни. Из толпы ее выделял белый платок, завязанный так знакомо и, по-родному, что ноги мои сами направились к нему. Девушку хоть и выделяла довольно гордая осанка, но движения ее сейчас были явно неуверенные, а в выражениях лица читался уже долгий и мучительный выбор своего дальнейшего существования. Рядом с ней стоял массивных размеров чемодан, который, очевидно, был ее багажом. Но тут моё приближение стало заметно незнакомке, и мой взгляд был встречен карими, с зеленоватым отливом, чуть прищуренными, отчего кажущимися еще более выразительными, смотрящими с явным испытанием моей уверенности, глазами. И почему-то под их взором я мгновенно обмяк и стал почти беспомощным, в тот же момент девушка отвела его, и, больше не раздумывая, скрылась в толпе служащих и крикливых смотрящих станции, увлекая за собой свой огромный баул и мой навсегда потерянный покой и частичку моего сердца…
….Солнце причудливо играло через раннюю листву, оставляя на траве мозаичный след, и мне открылся вид парадной части дома. Перед ней, что-то неся, проходил Ярослав, получивший свое имя в честь одного мудрого русского правителя. Единственный продолжатель нашего рода вполне заслуживал это имя. Обладатель незаурядного ума и недюжинной силы, он был достаточно мудрым «царем» своего семейства, верным супругом, однако коварная буква его имени очерняла характер моего сына. Но, собственно, по какому же случаю в самом начале лета меня посетили дети?
Разговоры о моем переезде в город начали ходить уже давно. К сожалению, наше тело не властно над временем, и нам приходится делать крайне неприятную вещь - стареть. Душа старика еще крепко держалась за обжитое место, но организм требовал прекращения всех тех забот, которыми обременена жизнь вдовца в деревне. Однако, собирая остатки сил, я всячески отнекивался от передислокации. Да и куда мне было там податься? Стать обузой для молодых, поселившись в их и без того зажатой бетонными стенами многоэтажки, квартире Да и разве не от этого я сбегал на приволье лугов и лесов, к весенним, темным ночам, наполненным трелью соловьев, мягкому ветерку над небольшой речкой, чьи перекаты журчали под ветками древних деревьев, чьи стволы помнили еще первых поселенцев этих мест. Или же отправиться существовать остатки дней, духовно разлагаясь, в каком-нибудь доме престарелых, об отправке меня в который уже явно начинали ходить мысли, но Ярослав - мой сын, никогда бы не смел сделать этого. Эгоист, возможно, но не Иуда. Добрые люди тоже еще не перевелись в этих местах, и последние пару лет я жил, не жалуясь на пыль, только благодаря всем моим соседям. Бросив еще один взгляд на сына, мне в голову вновь полезли мысли о его несхожести со мной в эти же годы. А, пожалуй, всю эту гордость, независимость движений, походки, и притом крайне обворожительную улыбку он получил от матери...
….Удар грома потряс старые, кое-где облезлые стены больницы, за окном давалось настоящее водное шоу с аккомпанементом грозы. Я помню белый край халата, возникшего в дверях, от него повеяло ароматом крепкого кофе, свежестью чистой униформы и сладковатым привкусом лекарств. Почувствовав каким-то неведомым мне внутренним женским чувством пробуждение в палате, сестра милосердия заглянула внутрь. Вообще работниками, давшими клятву Гиппократа, можно восхищаться за их умение скрывать свои проблемы, заботы, эмоции за таким необходимым в нашей жизни белым халатом. Девушка в дверях посмотрела в мою сторону и, при новом разряде бушевавшей стихии, я узнал ту неприступную незнакомку с вокзала, от последней встречи с которой прошло уже несколько лет. На меня вдруг налетело предчувствие того, что, отпустив обладательницу этого удивительного взгляда вновь, я сам окажусь ослепленным на всю жизнь…
Она была холодна, мало увлечена, как казалось, мной, но я был настойчив в своих попытках растопить все льды ее души, и спустя, наверное, полгода мои корабли нашли, наконец, верный курс, и мне была подарена первая улыбка, первая встреча за пределами больничных палат. Она все чаще смеётся рядом со мной, а я узнаю историю ее недолгой, но крайне насыщенной и трагичной жизни. Вскоре, взяв отпуск, мы переезжаем из ненавистного мне города на небольшую дачу на берегу речушки, где я понял две вещи: со мной рядом находится человек, к которому я стремился всю свою жизнь, и что эта небольшая лачужка, в которой мы собирались провести только лето, станет теперь нашим домом.
Мы вместе подлатали его, почистили и заново завели старые часы, которые очень быстро отбили первый год нашей новой жизни. Теперь мои произведения стали нести в себе запах скошенной травы, пьянящий аромат черемухи, а приготовленная хранительницей нашего очага еда оставляла те сладкие привкусы детства, деревни и свободы. Долгими летними вечерами мы гуляли вдоль неглубокой речушки, вокруг гудели шмели, и листва с деревьев мягкими пальцами касалась наших плеч, а мысли уносились парами под темную синеву закатного неба. Во время таких прогулок между нами часто царило молчание, и не потому что нам нечего было сказать друг другу, или же кто-то был погружен в свои думы, нет, просто казалось, что простыми, бренными словами невозможно было выразить всей той феерии чувств, эмоций которые мы испытывали друг к другу.
Дождливой осенью, подобно Мастеру и Маргарите, наша семья садилась у печурки, я снова брался за перо, а моя муза с чуть игривой, по-детски открытой улыбкой, как в ожидании чуда, садилась передо мной, устремив взгляд на какой-нибудь черновик, постепенно обретающий свой новый вид под моим неразборчивым почерком. Я создавал сказку - она превращала в неё нашу жизнь…
….Вслед за Бэлой передо мной пробежал десятилетний мальчуган с растрепанными волосами цвета спелой пшеницы. И лишь бросив на меня мимолётный взгляд озорных глаз, Лев Ярославович промчался дальше, как и его отец, забывая обо всех заботах во время игры. Но я окликнул его, и пригладив непослушные пряди его светлой головы, по-стариковски, улыбнулся юнцу и, ничего не сказав, отпустил дальше, убедившись в том, что ничто в этом мире не может разрушить той внутренней связи между внуками и их прародителями; то ли мы видим в них вновь юных своих детей, а, быть может, и самих себя…
…..На веранде зажгли свет, оттуда пахнуло моими любимыми пирогами. Найдя Ярослава за изучением лягушки у зарослей забора, я сказал ему, что мама сейчас позовет нас к ужину и пора бы ему приводить себя в порядок и бежать к дому. На кухне, отдавая прохладному вечеру свое живое тепло, дышала наша печка, а рядом с ней действительно стояли румяные пироги….
«Лёва, Афанасий Данилович, поднимитесь покушать перед дорогой», - крикнула, осторожно ступая по старым ступеням веранды, Юля. История вновь возвращала меня на шаг назад, как бы испытывая на прочность. Моё кресло пока откладывалось, а возникала необходимость последнего, самого важного разговора, который я готовил уже давно, в нём я собирался изложить все мои пожелания, планы на отказ отъезда из этого дома. Мне уже почудились несколько удивленные, но в тоже время смотрящие с некоторым облегчением глаза Юленьки, хмурый, но вполне понимающий взгляд Ярослава, слышалось равнодушное, спокойное и голодное сопение внука и слабое поскуливание Бэлы, оставшейся за дверьми кухни…
…Глаза же моей возлюбленной излучали отчего–то намного меньше света и радости, чем обычно, и в чуть тусклой атмосфере небольшой кухни это ощущалось особенно остро. Не вдаваясь в долгие расспросы, я лишь узнал: - «Когда тебе нужно ехать?» Она ответила, что уедет на первом же поезде, идущим в город. Я никогда не сопровождал её в этих поездках, но в этот раз мне вдруг со страшной силой не хотелось отпускать мою возлюбленную одну. Но одного взгляда, так и оставшихся для меня великой тайной, глаз, было достаточно для отказа. Возвращаясь со станции с тяжелым камнем на душе и в компании молодого месяца, мне хотелось заткнуть уши, чтобы хоть немного заглушить свой внутренний голос, кричащий о приближающемся несчастье. Ведь насколько бы за свой долгий земной путь человек не научился быть готовым ко многим жизненным ударам, беда всегда подкрадется к нему с самого незащищенного места, заберет самое дорогое, отнимет самое теплое. После долгой и почти бессонной ночи я сел дописывать сказку, но перо оставляло на бумаге лишь разводы.
Вечером, холодным и ветреным, когда мы все вместе должны были бы сидеть у нашей печки, я стоял у письменного стола в попытках написать письмо любимой. В начале девятого в дверь постучали; двое мужчин сообщили мне о тяжёлом состоянии моей супруги, находящейся сейчас в больнице, после нападения неизвестного, как позже выяснилось ее бывшего мужа, и спросили, готов ли я ехать с ними для составления и уточнения деталей следствия.
В тот момент когда я увидел арестованного детину, сильно отдающего спиртным, с опухшим лицом и в страшном, забрызганным чем-то красным, плаще, мною овладели все спящие ранее ужасные демоны желания мести и даже убийства, но увидев животные, не выражающие ровным счетом ничего глаза, я понял, никакая расправа не причинит этому существу тех страданий, что испытывает человек, сидя у постели бесследно сгорающей любимой.
В городе она оставила своего ребенка, от первого брака, который она считала самой роковой ошибкой своей жизни. Я много раз пытался уговорить привезти девочку к нам в деревню, клялся, что буду любить ее как родную, но холодные губы шептали мне в ответ, что она не имеет права приносить кусочек своей трагичной старой жизни в наш брак. Также было понятно, что моя возлюбленная боится навлечь на меня гнев своего спившегося мужа.
Она так и не очнулась той ночью, а я сидел, прислонившись к её постели, сжимая такую родную, но уже похолодевшую руку. Не знаю, что мог бы сказать я ей на прощание, как, скажите мне, как можно отдать человеку всю свою душу, все недосказанные слова за какие-то жалкие минуты. Мне оставалось молиться, да и это выходило у меня крайне сбивчиво и неосознанно. К утру ее не стало…
…..Прошло, наверное, десять лет. Моё тело почти утратило какую-либо подвижность, и я проводил почти всё своё время в старом кресле, к которому, казалось, я стремился всю жизнь. Открыв глаза после непродолжительного сна, на старом столе веранды я увидел люльку, а в ней завернутый в белое одеяльце кулёчек. Из последних сил поднявшись по уже почти обвалившимся ступенькам, я увидел маленькое личико младенца, мирно спавшего под тенью залатанной когда – то мною крыши. Как сквозь сон мне послышались чьи-то слова: «Ну, смотри дед, правнучку тебе привезли». Услышав голоса, девочка открыла большие , выразительные глаза, и в моей голове вдруг вновь ударил гром той ночи в больнице. На меня сквозь время, через несколько поколений вновь смотрели глаза моей возлюбленной. В этих, чуть зеленоватых глазах правнучки читался интерес и удивление, но было в них что–то еще, как будто сострадание к так трагически ушедшей прабабушке.
«Как зовут?» - тихо спросил я, вкладывая так и невскрытый никем конверт прощального письма к ней.
-«Надеждой, дедушка, Надеждой!»….