Процесс познания добра, зла и судеб мира произошел у меня очень неожиданно через вдруг пришедшее ко мне понимание того, что мой бывший мужчина, мысли о котором не отпускали меня даже полгода спустя после внезапного расставания, - это воплощение абсолютного зла.
* * *
- Кольца нет – полагаю, не замужем? Дети есть?
- Детей нет...
- А что есть? Муж?
- Нет…
- Нужно сразу понимать ситуацию, - он пожимает плечами. Ухмылка становится явственнее.
Взгляд гипнотизировал меня. Нас познакомила Светуся. Это ее день рождения на летней веранде среди сирени. Я удивилась – обычно всех хороших мужчин Светуся оставляла для себя, а тут вдруг привела его прямо ко мне со словами: «Ты вроде хотел, чтобы я представила тебя своим подругам? Знакомься – Кира». И тут же удалилась.
Андрей его звали. Он возвышался надо мной почти на полметра. Широкие плечи. Черные короткие волосы. Неожиданно ярко синие глаза: как будто два сапфира огранили до блеска и вставили ему вместо радужки. Подбородок выступал резким квадратом, а над ярко очерченными губами выдавался огромный нос, который не раз, по-видимому, бывал сломан.
Я ничего не понимала тогда, а у него уже был четкий план.
Мы говорили весь вечер обо всем. Он совсем не скрывал своих намерений. Настолько, словно он уже все решил за меня, а я не могла ничего с этим поделать.
- Ну что же, ты практически идеальная женщина. Только есть в тебе какая-то зажатость. Я не понимаю этого. Тебе надо просто расслабиться.
С дня рождения Светусика мы уехали вместе. Когда прощались, она посмотрела на меня внимательно и только сказала:
- Позвони мне завтра, Книжка.
- Книжка? – он оглянулся, приподнял бровь.
- Это моя фамилия, - почему-то смутилась я.
Мы поймали машину. Он сел впереди, я – на заднее сиденье. Ехали молча. Я со своего места изучала его профиль, на котором выделялся огромный перебитый нос. Он красивый, только этот нос как будто все портит, дисгармонию создает.
Мы подъезжали к площади Гагарина, издалека я засмотрелась на памятник. Устремляющийся в небо и никак не могущему оторваться от ограничивающего его постамента, это был лучший памятник прекрасному мужчине всех времен и народов. И тогда это произошло. То ли вся собиравшаяся весь вечер капля по капле эмоция вдруг достигла апогея, то ли памятник – известный московский фаллический символ спровоцировал, но мне как передавило грудь и в легких не осталось воздуха. Сидела как парализованная, а во мне разворачивался ядерный взрыв – эпицентр с характерным грибом, и растеклась по всему телу ударная волна. В ушах звенело. Казалось, что вот сейчас я начну кричать прямо в машине – не смогу это удержать внутри – иначе меня разорвет. А потом отпустило.
Я выдохнула. Он быстро повернулся, взглянул на меня и снова уставился вперед на дорогу. Водитель вообще ничего не заметил. Ехал подпевал радио.
Машина остановилась около моей пятиэтажки. Я ничего ему не сказала, а он ничего не спросил. Расплатился с водителем, вышел из машины и пошел вместе со мной.
Внутри быстрым взглядом окинул меня, коридор, всю квартиру, уставился на меня, и мне показалось, что все произойдет тут же у входной двери.
Хотела о чем-то спросить или сказать, но он нагнулся и его губы оказались на моих. Безвольность и мгновенное головокружение. Руки сами обхватили его шею. Он сдернул меня с места, приподнял и я оказалась на нем сверху. Губы в губы. Его руки так стремительно двигались по моему телу, словно он превратился в индийского бога Шиву со множеством рук. Попытки противостоять ему и контролировать летели в никуда. Внутри назревало что-то томительное.
Сознание вернулось вспышкой.
- Стоп. Нет.
- Что такое?
- Я не готова.
- Что-то не так?
- Все так, но слишком быстро.
- А как нужно?
- Не знаю...Я вижу тебя первый раз в жизни.
- А сколько раз нужно увидеться, чтобы заняться сексом? – он пытается сосредоточиться, но взгляд расфокусирован и он вдавливает меня в стену коридора.
Действительно, сколько?
- Не знаю.
- Я хочу тебя. Сейчас.
И больше мы не разговариваем. Он удав, я кролик.
На секунду я открываю глаза. На бледном лице перед собой я вижу два сапфира, а в них – торжество. Нет, не торжество. Торжество – разумно, сознательно, а в его глазах нет ничего разумного. Они дикие, безумные, как у зверя. Они блестят так ярко, что их свет физически вдавливает меня в стену.
Но ни волны, ни ядерного взрыва как у памятника Гагарину нет. Он обескуражен.
- Это все?
Мне кажется или он зол?
Я поражена. Ведущая женского тренинга, Люба Миловидова, обещала быстрые результаты и привлечение нужных мужчин в свою жизнь, если выполнять практики постоянно и усердно, но чтобы все вышло так быстро! Он – то, что я хотела. Я знаю, что он поможет мне решить одну мою маленькую проблему. Я поняла это у памятника Гагарину. Это мой мужчина.
* * *
В следующий раз мы встретились через две недели.
Я стояла в белом легком платье. Оно слегка просвечивалось, и было бы совершенно прозрачным, если бы не ажурная подкладка. Он – в черном костюме и черных очках. Даже рубашка на нем черная. Я смотрела на него снизу вверх и ничего не видела за стеклами.
Странный у нас получился разговор. Как анкетирование. Не давая мне опомниться, он задавал вопрос за вопросом. Какой самый безумный поступок ты совершала за последнее время? С каким героем кино я у тебя ассоциируюсь? Ты носишь в сумочке презервативы? Если бы тебе за миллион долларов предложили убить человека, чтобы на земле воцарился мир, что бы делала?
Разговор зашел о морали.
- Ты живешь в девятнадцатом веке. Дворянская усадьба. Ты - барская дочка. И вдруг влюбилась в конюха. Как бы поступила?
- Как сердце подскажет...
- Но это же против норм морали. Представь: барская дочка и конюх, - а глаз его не видно, и непонятно, что там за очками.
- Все равно. Наш мозг слишком управляет нами, подавляет все порывы, и от этого мы несчастны. Надо следовать чувствам, а не сдерживать их.
- То есть вышла бы замуж за конюха? – мне кажется, что сквозь темное стекло я улавливаю бешеный блеск двух сапфиров.
- Если настоящая любовь – да!
- Пошла бы наперекор семье, родителям, общественному мнению?
- Не знаю. Это непросто. Но мораль предвзята! Держит в тисках, не дает быть счастливыми. А человек должен быть счастлив, быть в творчестве. Ограничения только мешают. Нам говорят: так надо, и мы не задумываемся, почему. Нам же с детства так говорили, мы уже привыкли. А что мораль? Она возникла тысячи лет назад. Все уже давно по-другому, а мы следуем мертвым нормам. Все равно, что пытаться говорить на латыни сейчас. Этого ничего больше нет!
Он наклонился ко мне через столик кафе. Не прерывает. Как меня бесят его очки!
- А что такое настоящая любовь?
Не дожидаясь ответа, он вдруг возвращается к морали, говорит что-то о неизбывности норм, вечных истинах, но так презрительно, что я сбита с толку.
- Я не могу понять, ты как будто мне противоречишь, но вроде бы согласен. Нормы существуют, чтобы держать людей в узде, но люди-то не такие как раньше! Сейчас они живут гораздо более осмысленно. Я знакома с одной женщиной, - я рассказываю ему о Любе Миловидовой и как она помогает женщинам освобождаться от гнета ограничений которые они впитали с молоком матери, чувствовать себя свободными, раскрепощенными… Но он перебивает:
- Не надо путать любовь и секс.
Он чуть наклонился ко мне через стол. Черные очки приблизились. Две черные дыры около моего лица. Разверзлись и тянут меня к себе, в темную глубину.
- Я должен тебе сказать одну вещь.
Я молчу и смотрю на него. У меня нет очков. Мои глаза у него на виду. Я беззащитна. Для него нет секретов.
- Ты интересная собеседница. Мне нравится наш разговор. Я с удовольствием его продолжу, но в другой раз, хорошо? - он вдруг придвинулся совсем близко, его рука накрыла мою, - за этими разговорами о морали, я совсем перестаю представлять тебя голой.
Он снимает очки. Его глаза пылают голубым льдом, рассекая меня, как кинжал. Мгновенье он считывает что-то в моем взгляде, о чем я сама еще не подозреваю. Резко притягивает к себе. Его лицо в миллиметре от меня. Губы задерживаются лишь на секунду, а потом накрывают мои, и весь мир погружается в темноту, сквозь которую мгновенье светятся два ледяных сапфира, но их поглощает темнота.
…Когда мы едем на такси ко мне домой, я тиха и покорна.
* * *
Кажется, только на третьей или четвертой встрече он то ли спрашивает, то ли констатирует:
- Ты не кончаешь.
- Нет.
Я пускаюсь в длинный рассказ о Любе Миловидовой и женском сообществе, которое открывает женщинам глаза, помогает решать наболевшие вопросы, увидеть свои ограничения, избавиться от них раз и навсегда, про то, что с детства тема секса у многих была табуирована, не было ориентиров, не было информации, что всех приучали, как надо, внедряли пуританские нормы, что-то про недостаток материнской любви и любви вообще, инфантилизм и неинициированность современных женщин, про промытость мозгов. Мне кажется, что даже интонации у меня как у Любы. Я чувствую себя уверенно. Современная женщина сама ответственна за то, чтобы найти все свои чувствительные точки и каждая может испытывать наслаждение с любым.
- Прямо с любым?
- Ну да.
- А там девичья честь, сохранение себя, - похоже, он насмехается.
- А зачем? Кому нужно ограничивать свою природу? Это все пережитки прошлого, тех времен, когда женщины почти вещью, не имели права на собственную жизнь, собственные чувства, должны были дожидаться там кого-то, принца… чтобы ему подарить…Бред это все!
- А что эта Люба? Замужем? Дети?
- Ну, она была уже дважды замужем, первый муж был алкоголик. И второй тоже. Сейчас, наконец, разобралась в себе, встретила любимого мужчину. Собирается замуж. Нет, детей нет.
Он закуривает. Включает радио – из динамика несутся обработанное на компьютере кошачье мяуканье модной женской группы «Мама Люба давай давай».
- Ой, умоляю, выключи! Терпеть не могу попсу.
- А что любишь?
– Панк, рок… все равно. Должен быть надрыв. Тошнит от патоки.
- Ты и панк? Занятно…
- Что, с виду не скажешь?
- Нет, но это многое объясняет.
- Что?
- Куда уходят эмоции.
Иногда мне кажется, что он меня изучает. Как-будто ведет мысленные заметки. Я для него объект. Наверное, это означает его сильную заинтересованность во мне. Все же Люба была права. Правильное дыхание и несколько тантрических техник делают чудеса.
* * *
Все закрутилось очень быстро. Мы проводили по несколько вечеров вместе. Я начинала понимать, что этого мужчину я ждала всю жизнь. Я знаю, что он решит мою небольшую проблему. Я не испытываю оргазмов.
Каждую неделю я хожу к на консультации к Любе. Мы сидим в кругу девушек, медитируем, а потом слушаем, как Люба с мягкой улыбкой рассказывает нам про все новые техники и способы обрести себя. Женщина как остров, говорит она, а мужчина – яхта. Острова не бегают за яхтами – те сами стремятся к островам. Призвание женщины вдохновлять. Давать мужчине ту волшебную энергию, силой которой он воплощает свои замыслы в жизнь. И мы учимся притягивать эту волшебную энергию и вдохновлять.
- Тебе нужно делать постоянную практику на нижние чакры. Двадцать один день. Я тебе покажу, только пропускать нельзя, а то эффекта не будет! – говорит мне Люба.
Я предвижу, что эффект будет – я очень стараюсь.
…Откинувшись на подушки, мы лежим разгоряченные. Я все еще тяжело дышу, хотя у меня опять ничего не вышло. Он уже курит. Мне хочется поговорить. Я прижимаюсь к нему поближе. Мы давно не виделись. Каждый раз, как мы собирались встретиться, возникали разные непредвиденные препятствия. Его партнеры требовали срочных встреч в десять вечера. У меня прорывало трубу, и я уезжала ночевать к подруге. Один раз он почти добрался до меня, но позвонила его квартирная хозяйка - заклинило дверь – срочно нужно его присутствие. Он поворачивался с полпути…Последней каплей стало, когда меня задержал мастер в автосервисе. Плотный, с лицом, как у колобка, и голубыми, как у младенца, глазами, он уверял меня, что машина будет вот-вот готова. Мы договаривались, что я позвоню ему, как только выеду из автосервиса. Ремонт затянулся до позднего вечера. Колобок покорно выслушивал мои крики и ругань, склонив голову, кивал, обещал скидку на следующее посещение.
- Следующего не будет! Давайте на это!
- На это не могу – касса уже закрыта, пожалуйста, приезжайте завтра, мы также вручим вам от фирмы несколько подарков…
Спасибо, сделали уже подарочек мне! В тот вечер мы снова не увиделись. Я выходила из сервиса последней. Злая. Уже выезжая со стоянки, взглянула еще раз через гигантское окно в светящийся пустынный зал сервиса. Колобок стоял у стола с одним из работников, одетых в красную замасленную спецовку. Они оба провожали меня взглядами. Сволочи…
- Может, тебе йогой заняться, расслабишься, и все у тебя будет получаться? Вообще, поймешь, что все вокруг суета-сует – не главное, – говорит мужчина, а его сапфиры поблескивают в полумраке комнаты. Сам он расслаблен, но глаза его никогда не сводят своего прицельного напряженного фокуса с меня. Я знаю за ним это. У него напряженная работа, какие-то там переговоры, ему приходится быть внимательным и наблюдательным – отслеживать малейшие дуновения ветерка вокруг и любые подрагивания лицевых мышц контрагентов вошло в привычку.
Я не рассказывала ему про двадцатиоднодневную практику – Люба предупредила, что это тайная женская практика, мужчинам о ней знать не нужно, но я думаю, что если поделюсь теми ощущениями, которые она вызывает, не объясняя ничего, то особого вреда не будет. Тем более, что он как всегда угадывает меня, попадает в мои мысли. Я не удивлена – мы созданы друг для друга.
- Я сама недавно об этом думала! Все вокруг – наносное, декорация, а есть что-то большее. Иногда мне кажется, что я стою около двери. В нее открывается вид в другой мир, который разнообразнее, многомернее, насыщен красками, звуками, а я стою на пороге и не решаюсь шагнуть в эту дверь. Я не готова туда шагнуть! Не готова идти в этот мир, который значительно больше!
Он внимательно слушает меня – приподнялся на локте, на сигарете скопился пепел – вот-вот упадет на простыню, но он этого даже не замечает. Сапфиры фокусируются на мне. Он весь превратился в слух. Я думаю, как же мне повезло встретить мужчину, который столь искренне интересуется мной и моими переживаниями. И я говорю, открываясь ему все больше.
Пепел падает на кровать. Чертыхаясь, он начинает смахивать его, тушит сигарету. На лице его досада и раздражение.
- Да не беспокойся ты! Ерунда это все.
- Что ерунда? – он на секунду внимательно всматривается в мое лицо.
- Из-за пепла, в смысле, - говорю я, и когда сапфиры вспыхивают слегка насмешливо, мне кажется, что его досада не имеет никакого отношения к испачканной пеплом простыне.
* * *
Эффект двадцатиоднодневной тайной практики оказался масштабен и сокрушителен. Я готовилась у чему угодно, но такого никак не могла ожидать.
На двадцать первый день он меня бросил. И это необратимо.
…Полгода спустя пытаюсь восстановить в памяти, что же произошло. Двадцать первый день практики приходится на мой день рождения. Я работаю в бухгалтерии – меня поздравляет весь отдел. Заботливые коллеги водружают на стол исполинский букет, из-за которого меня совсем не видно.
Он звонит мне днем с поздравлениями. Я пропускаю мимо ушей стандартные фразы про «хорошее здоровье, отличное настроение и успехов в работе». Зачем он говорит мне стандартные фразы?
- Жду тебя вечером! Будешь? – говорю я ему.
- Я постараюсь.
- Что значит «постараюсь» - будешь конечно! – смеюсь, - Извини, у меня вторая линия…
Вечером он не появляется. Я звоню на его мобильный. «Прости, малыш, я очень занят сейчас, я тебе наберу попозже».
У меня – бутылка шампанского и я надела чулки в сеточку и красное белье. В начале двенадцатого от него нет звонка. Я набираю – абонент недоступен. Это же мой чертов день рождения. Что значит недоступен? Сама откупориваю шампанское – пробка вылетает, но ее стремительный полет останавливает приоткрытая дверца шкафа.
Пузырящаяся жидкость делает свое дело. Руки набивают смс: «Ты так любишь давать уроки. Спасибо за этот урок самоуважения! Спасибо, что не приехал и избавил меня от своего общества. Иди-ка ты нахрен!» На секунду мне кажется, что не надо отправлять ему сообщение, сидя в кружевных чулках, попивая в одиночестве шампанское в день своего рождения и размазывая слезы с тушью по лицу. Пузырящаяся кисло-хмельная жидкость считает иначе. Иди-ка ты на хрен! Я нажимаю «отправить».
Тогда наступает отрезвляющая ясность. Произошло что-то непоправимое, необратимое. Это состояние настолько ужасающе, что я допиваю остатки шампанского прямо из горла. Через пару минут возвращается хмельное спокойствие. Телефон молчит. Ответа нет. Я засыпаю, как есть – в колготках в сеточку и с размазанной по лицу тушью, утешая себя древней русской мудростью «Утро вечера мудренее».
* * *
- Нельзя посылать мужчину нахрен. Ни-ког-да, - он стоит в дверях. Заехал забрать свои вещи. Я все еще в кружевных колготках, и лицо не отмыто от туши. Я вцепляюсь в его рукав, рыдаю, умоляю не уходить, таскаюсь за ним по квартире, но он беспристрастно собирает вещи, даже не снимая пальто. Мне все равно – у меня истерика. Этого не может быть. Где-то на задворках сознания теплится мысль, что нужно прекратить и истерику, и маскарад, успокоиться, прекратить это унизительное поведение, а потом решать все будучи в здравом рассудке и не с похмелья, а похмелье такое, словно я не шампанское вчера пила, а литры водки. Но новый приступ слез вышибает все здравые мысли.
- Я не это имела в виду! Не уходи, не уходи, не уходи… Ну прости меня!
- Если извинения искренние, то они принимаются, - впервые он смотрит на меня с подобием тепла и нежности.
- Искренние! Ты останешься?
- Но остаться я не могу. Когда-нибудь ты все поймешь. Я верю в тебя.
Он целует меня в лоб, разворачивается и выходит за дверь. Я смотрю на его огромную спину в сером грубом пальто. Эта серая ткань на широких плечах впивается в мое сознание, поражает его как болезнью, и спустя недели и месяцы я вижу ее перед собой как вчера.
Я цепенею. Вдруг становится все равно. Нет сил ни плакать, ни биться в истерике. И тогда снова мелькает еле уловимая и какая-то яростная мысль: «Не может быть, что он это серьезно. Это бред. Никто не уходит из-за такой ерунды. Только если вдруг нужен повод…» Он проходит мимо зеркала, я ловлю его взгляд в отражении. Лишь на миг. Он сделал это нарочно. Раздул из мухи слона… Но в ту же минуту за ним захлопывается дверь, а мое сознание заполняет его спина, обтянутая серой тканью. Она огромна и заполняет собой все пространство, вытесняя все другие образы и мысли.
* * *
Следующие за его уходом месяцы я помню плохо. Сначала все сыпется из рук. Я звоню ему, пишу, снова звоню. Это все, у нас все кончено? Он не знает. Он теперь никогда ничего не знает. Ему нужно время. Он должен разобраться. Я решаю быть примерной, дать ему столько времени, свободы, сколько ему нужно. Я стану идеальной. Я буду совершенствовать себя, чтобы во всем соответствовать ему, чтобы не быть психанутой истеричкой. Сама не замечая, я виню себя во всем, что произошло, и давно не слышу тот слабый голос, который шептал мне, остановись, оглянись. Он сам все это подстроил. Он спровоцировал тебя, а потом уцепился за какой-то жалкий повод, чтобы уйти. Зачем ему это нужно – неизвестно, но не будь наивной, хватит быть такой доверчивой. Все не так просто, как тебе кажется. Он внушил тебе чувство вины.
Но его давно забил другой голос, что маниакально твердит: «Ты должна искупить! Должна быть лучше, стать достойной его! Ему просто стало с тобой не интересно – ты не можешь даже нормальное получить удовольствие от секса!»
Решив стать лучше, я первым делом ухожу с работы – зачем ему нужна скучная бухгалтерша? Я придумаю себе занятие получше. На работе недоумевают. Мне некуда идти, но я окутываю свой уход тайной – как легко люди верят, что я нашла другую работу, но пока молчу!
С прежним упорством я хожу на занятия к Любе Миловидовой. Она только качает головой:
- Раз он ушел – значит, это не твой мужчина. Все твое к тебе вернется. Помни, ты остров.
- Нет, мой. Я чувствую. У меня с ним кармическая связь. Он знал про меня больше, чем я сама про себя. Люба, дайте мне еще какие-нибудь практики.
Я как наркоман, выпрашивающий повышенную дозу.
- Тебе надо отдохнуть, абстрагироваться. Не нужно тебе сейчас никаких новых практик. Езжай, отдохни. Ты в стрессе.
Я еду в Тайланд. Там я посещаю буддистский храм и возвращаюсь оттуда с пониманием - я на верном пути. Мне там было видение, ощущение.
Я читаю книги по саморазвитию. Делаю практики. Ничто больше не отвлекает меня от самосовершенствования. И еще я словно знаю, что он все время где-то рядом. Словно общаюсь с ним телепатически. Где ты? Где? Вернись! Но он будто ждет от меня чего-то. Не уходит, но и не приближается. И словно я должна сама понять, что именно он от меня ждет.
Я никому не рассказываю про эту телепатическую связь. Только Светусику. Мы не виделись с ее дня рождения. Созвонились, и я ей только сказала, что у меня все хорошо, и я влюбилась. Но теперь я чувствую, что не могу без Светусика. Она одна его знает из моих подруг. Она выслушивает меня очень внимательно.
- И что ты думаешь?
- Между нами как струна натянута. Незримая вечная связь. Он ждет меня – я знаю!
- Он тебе сказал?
- Нет, он каждый раз говорит, что не знает.
- Каждый раз?
- Я звонила ему.
- А он тебе?
- Он мне нет.
- Может тебе стоит эту струну порвать?
- Света, а что я буду без него делать? Это Он. Он. Мой мужчина, моя половина – я его встретила и не отпущу.
- Встретишь другого.
Ее слова кажутся мне кощунственными. Я начинаю плакать.
- Поверь. Есть кто-то там, - она кивает в потолок, - кто заботится о тебе, кто хочет, чтобы ты была счастлива, и следит за каждым твоим шагом. Он не даст тебя в обиду.
Но я не верю. Мне все равно. Полгода я плачу, читаю книги, делаю практики и живу как в забытьи. Как наркоман в извечной погоне за дозой. Я хожу в монастыри, к гадалкам, к иглотерапевтам, заклинателям змей и на групповые медитации. Я перечитала Библию, Коран, Веды, Хроники Акаши и пару томов Алистера Кроули. Посетила лекцию ринпоче проходившую где-то на окраине Москвы в огромном спортивном зале. Люди сидели на полу в позе лотоса, а ринопоче вещал, что главное – это присутствие. С утра я заходила в Храм и прикладывалась к Святой Чудотворной Лик Матери Божией, днем подставляла руки под иголки иглотерапевта Арутра, а вечером у Любы Миловидовой предавалась даосским женским практикам все ожидая, когда же откроется та чакра, самая важная, которая, как мне представлялась, раскрывшись, обязательно вернет его ко мне. Не знаю, что питало мою уверенность, но я не сомневалась, что так все и будет. Я не разговаривала с ним уже три месяца.
В себя я пришла спустя полгода. На улице – конец марта, минус двадцать и нещадно палило солнце. Вышли все сроки, которые я себе установила. Нужно было жить дальше.
* * *
Сэра Роберта я встретила на одном из многочисленных семинаров. Этот, кажется, был посвящен «Введению в Таро». Что-то подсказывало мне, что, наверное, он не сэр и, возможно, даже не Роберт, но после того, как я услышала, что он предложил надоевшей ему соседке – женщине лет под пятьдесят, одетой в цветастые тряпки и какую-то чалму на голове – до конца семинара продолжить общение телепатически, нас установились доверительные отношения. Я не задавала вопросов об имени. Он называется психологом.
- Я занимаюсь внутренними защитами нашей психики. Ваше подсознание, интуиция или еще иногда говорят душа обладает некой информацией, которой не обладает сознание, и реагируя на эту скрытую от вас информацию, оно ведет себя соответственно, иногда спасая вас от чего-то, от чего вы на нормальном уровне вашего сознания и не думаете спасаться, а может даже вам кажется, что вы этого жаждете.
- И все так делают?
- Все. А я могу распознать хитрые ходы подсознания и помочь вам вытащить скрытую от вас информацию.
Тогда я понимаю, что встретился он мне не случайно – где-то в Хрониках Акаши, на небе или в раскладах таро, наконец, что-то сложилось, и мне решили помочь. Я рассказываю ему о мужчине. Он странно взволнован.
- Вы так никогда и не смогли испытать с ним оргазм?
- Нет. Я очень старалась.
- Вы сказали, что стоите на пороге огромного более яркого мира и не можете сделать шаг туда? Не готовы? И спустя некоторое время вы расстались?
- Да, так и было.
Он обхватил чашку с кофе двумя руками, и смотрит перед собой.
- Представьте, что летом на море мальчишки прыгают с пирса, а один все боится, не решается. Он подбегает к краю и останавливается. Считает до 10 и снова не прыгает. Смотрит на счастливчиков, которые прыгают, но сам – ни-ни. Как вы думаете, что можно сделать, чтобы ему помочь? – спрашивает Сэр Роберт.
Как? Может, его надо записать в секцию по прыжкам в воду, отправить к психологу… Я вижу солнечный день и брызги разлетающиеся на несколько метров каждый раз, когда очередной мальчишка в черных плавках прыгает в море. Они все почему-то в черных плавках, и картинка черно-белая как старый советский фильм. И только один не прыгает…Я смотрю на Сэра Роберта.
- Ему просто дадут пинка.
- Именно! Информации для выводов маловато, но сдается мне, что ваш мужчина тоже просто дал вам пинка, толкнул в эту дверь, куда вы сами все не решались войти, - он собирается сделать глоток кофе, но рука с чашкой замирает на полпути, - интересно другое – зачем ему-то это было нужно?
* * *
В мире происходит что-то немыслимое – на Ближнем Востоке разверзается небольшая, но кровавая война, власти соседней страны объявляют дефолт, террористы в небольшом городе взрывают автобус, на востоке страны – наводнение и в довершение всего неожиданно просыпается и оживает вулкан с непроизносимым названием, парализуя всю Европу и останавливая авиасообщение.
Я не замечаю, что происходит в мире. Зачем он меня толкнул в эту дверь, крутится в голове. Я так много и упорно медитирую, делаю практики и посещаю иглотерапевта, что не удивляюсь, когда со мной начинает разговаривать Святой Чудотворный Лик Матери Божией. Он говорит со мной голосом старушки в белом платке в мелкий цветочек, всю источающую из себя ароматы мирра и ладана, и крестящейся слева от меня на икону.
- Господи, помилуй, что в мире происходит, не иначе, как сбывается все предсказанное Апостолом Иоанном, - и словно я попросила ее уточнить, хотя я молчу, - Иоанном Богословом. Все, как в Откровении сказано.
Я отхожу, чтобы купить свечки и заказать молебен за раба Божия. За него. Но монашка вдруг смотрит на меня:
- Он крещенный?
- Я..я не знаю.
- Если не крещенный – то нельзя.
- Но мы же все люди.
- Мы все люди, но если его имя на небесах у Бога не записано, то нельзя. Вам надо с батюшкой поговорить.
- Хорошо, дайте мне три свечки.
- С вас – 51 рубль
Я больше не слушаю ее. Иду к чудотворному лику и ставлю свечку. Она тухнет. Я снова даю ей заняться от горящих свечей. Святой Чудотворный Лик Матери Божией взирает на меня умиротворенно. Я успокаиваюсь. Цыганки обступают меня на выходе из Храма:
- Дорогая, красивая, ласточка, пожалей, помоги, подай 51 рубль.
- Что? Сколько?!
Но они уже разбегаются в стороны при виде охранника.
Дома я достаю Библию. На часах 5 часов 10 минут. Опять 5 и 1. Еще почти час до практик у Любы. Откровение Иоанна Богослова запрятано ближе к концу, читаю: «Откровение Иисуса Христа, которое дал ему Бог, чтобы показать рабам своим, чему надлежит быть вскоре…» Листаю страницы. 5 глава. 1 стих. «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями». Что-то заставляет меня читать дальше. «2. И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее? 3. И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее. 4.И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу, и даже посмотреть в нее. 5. И один из старцев сказал мне: не плачь; вот, лев от колена Иудина, корень Давидов, победил, и может раскрыть сию книгу и снять семь печатей ее».
Книга, какая-то книга. Ничего не понятно. Я отбрасываю пухлый томик и собираюсь к Любе. Сегодня она дает новую практику. «Это очень мощная медитация. Она длится…неважно сколько она длится, но вам предстоит пройти все ее этапы. Сейчас я вам расскажу, - она перечисляет все стадии, - Задавайте ваше намерение. Напоминаю, намерение задается в настоящем времени в положительном значении – никаких частиц не!»
Намерение – это как цель. Цель у меня всегда одна – открыть эту свадхистана-чакру и чтобы он меня любил конечно же. Я закрываю глаза и как ощущаю его присутствие рядом. Два сапфира жгут пространство насквозь. Он ждет. Я знаю, он ждет, когда я наконец стану лучше, достойной его…
Что-то идет не так, сбивает меня. Я проговариваю мое намерение, мысленно представляя, как оно облекается в светящийся розовый шар, готовая представить, как это шар улетает вверх, в небеса. И тогда мозг блокируется, и вместо привычных слов моей личной мантры, светящимися белыми буквами перед мысленным взором рождаются слова «Я хочу знать все». Они упрямы и настойчивы, и как я не пытаюсь перенаправить мысли в русло моей мантры, это «я хочу знать все» сияет, ослепляя и выжигая любые другие слова и мысли. Именно оно и уносится в розовой сфере в небеса.
Эта какая-то очень мудреная медитация. Она больше напоминает тренировку американских добровольцев на военной базе. Вроде ничего сложного, нужно подпрыгивать, опускаясь на пятки и резко выдыхать приземляясь. Спустя неведомо сколько минут, я знаю, что больше не могу. Все. Нет сил. И только голос Любы, как у свирепого бритоголового сержанта: «Не останавливайся, ты можешь больше! Еще! Еще! Продолжай!» И я попрыгиваю, опускаюсь на пятки и выдыхаю. Эта последовательность вышибает все мысли из головы, и наконец я чувствую только шершавый ворс ковра, который расстелен в маленькой комнатке, где мы медитируем. Ноги сводит, хочется опустить затекшие руки, но нельзя. Волосы рассыпаются по плечам и липнут к мокрой спине. Я терплю, не отдавая себе больше отчета, когда это закончится. Порой я словно опадаю в ритм, в резонанс и становится легко. И тогда в голове начинает вибрировать: «Книжка…книжка…книжка…ты-книжка..книжка..книжка». После мысль улетучивается.
…После медитации я еле стою на ногах. Люба приобнимает меня за плечи, заглядывает в глаза, и ее взгляд мне вдруг кажется и лукавым, и подхалимским одновременно.
- Как ты, как ты, - спрашивает она, - какие у тебя ощущения? Может, инсайты?
- Ощущения нормальные. Я рада, что я выдержала, может, моя проблема, наконец, решится, - говорю я и надеюсь, что она не уловит фальшь в моем голосе.
Не ее это дело, какие у меня ощущения. Какие ощущения у человека, который захотел знать все и попросил об этом.
Теперь я знаю, что книга – это я. Книжка. А открыть ее… это открыть ту чакру, которая дает первозданную силу, тому, кому она открывается. И все, что нужно ему – это открыть меня, потому что ему нужна эта энергия для того, чтобы…чтобы сделать с миром то, что он считает нужным.
Когда я иду по ночной Москве, под сенью деревьев, освященных уличными фонарями, которые словно пытаются прикрыть меня от чего-то, что неумолимо валится на меня, я больше не чувствую его присутствия, но словно знаю точно, что он сидит где-то далеко и хохочет. Во все горло хохочет. Пьет вино, обнимает за талию каких-то красоток, которые ластятся к нему. Рядом кальян стоит. Он хохочет не обращая ни на что внимания, и я словно слышу его голос через пространство, прямо у меня над ухом: «Молодец, девочка, молодец. Все поняла. Я верил в тебя, я знал!»
* * *
Каким-то образом я оказалась между молотом и наковальней. Я направляюсь к Сэру Роберту. Мы встречаемся с ним в кафе, он слушает с любопытством.
- Так вот же в чем дело! Ты – инструмент в руках двух мощных сил. Потрясающе!
- А вы…вы думаете, что он…
- Конечно же! Все ясно. Теперь все ясно. Ты – как книжка, как сосуд, который содержит в себе необходимую субстанцию для вершения мировых дел. Ты - источник огромной силы, которая заключена в тебе. Ему нужно было, чтобы ты перестала удерживать эти энергии в себе и отдала ему! Это мощный заряд, копившийся много лет! Это как атомная электростанция на тонких планах. Представь себе!
- Не очень. Я не ощущаю себя атомной электростанцией даже на общих планах, и ничего у меня никогда не выходит. Чакра закрыта. А зачем ему? Кто он? Неужели он «лев от колена Иудина». Он вроде воплощения Христа что ли?
- Навряд ли. Очень сомнительно. Никаких воплощений Христа сейчас и нет. Есть некое светлое воинство, - Сэр Роберт закидывает голову и смотрит в потолок, а потом переводит на меня многозначительный взгляд, - но признаться, думаю, что он не относится к светлому воинству.
Я вспоминаю два сапфира, и мне очень хочется, чтобы я ошиблась, но сама вдруг вспоминаю, как в нашу первую же встречу у Светусика на дне рождения, он сказал оглядывая террасу: «Какие все светлые ребята – тут и у Дьявола защемит в том месте, где должно быть сердце». И сверкнул на меня насмешливо. И на телефоне у него играла мелодия «Sympathy for the Devil».
- А ведь он так преуспел! – продолжает Сэр Роберт, видя, что я начинаю понимать, - Он опередил «светлых», он нашел тебя, когда ты открылась миру, начала ходить на эти женские курсы к этой твоей Миловидовой, работать над открытием чакры. Та еще штучка эта Миловидова… Но он был первый! Светлые силы просели, упустили тебя. Они искали, но он нашел тебя первый. Представляешь его разочарование, когда выяснилось, что ты все еще не кончаешь. Ахаха! И смех, и грех.
- А что Люба?
- Миловидова? Его ставленница, присматривала за тобой, направляла.
- Нет… она не с ним, не «темная».
- Еще какая!
- Но откуда вам все известно?
- А ты что, думаешь, наша встреча случайна? Мы тоже нашли тебя, но очень поздно. Впрочем, как выясняется, еще не поздно, - он смотрит многозначительно.
- Вы…из другого лагеря?
Кивает.
- Но может это все неправда, может, как раз наоборот – как я узнаю?
- А почему, как ты думаешь, монашка не разрешила тебе за него заказать молебен?
- Вы знаете?
Все сходится, и я холодею от того, что неумолимые мелкие факты все указывают на то, что Сэр Роберт прав.
- Но что я должна делать?
- Выбор.
- Какой?
- Свой. Только ты можешь решить, какую сторону принять. Ты – точка отсчета. Никто не прочитает тебя, без твоего на то согласия. Никому не достанется твоя сила, но ты должна решить. Кого выбираешь? – Сэр Роберт улыбается, - Беленького или черненького.
- Беленького, - говорю я тихо.
- Забавный выбор, не правда ли – между тем, кто ушел и тем, кто еще не появился в твоей жизни, - он смотрит с иронией.
Я ухожу домой с мыслью, а не могу ли я перерешать? Разве то, что я сказала Сэру Роберту – это окончательно?
* * *
Где-то на Ближнем Востоке стирают с лица земли не маленькую страну, жившую по своим законам. Вулкан засыпает пеплом Европу. Самолеты не летают, и это только начало. В этом городе на улицы выходят толпы индивидуалистов, которые и вместе и по отдельности и знают все лучше других. Я все поняла правильно. Он знает, что я знаю. Больше нет смысла ничего скрывать. И он не скрывает. Он в ярости. Он мечет пеплом, он мечет огнем, он бросает на меня несметные полчища. Он не достанет меня.
Пусть он все знает, но он далеко. Его нет рядом, и я вдруг понимаю, что он не может дотянуться до меня со всем своим огнем, пеплом и толпами. Я в безопасности. Вне его досягаемости. Однако, я разрушила его прекрасный план!
Газеты трубят о конце света, который близок. Противоречия обостряются. Все хотят хорошего, и не хотят плохого, но делают при этом что-то плохое.
Я выглядываю во двор. Темно. Далеко за полночь. Сквозь листву мерцает светящееся окно в доме напротив. Теперь каждую ночь мне снится он. Приходит в мой сон, как в явь. Ведет себя, как всегда вел на моей памяти, и хохочет: «Ты умничка, все поняла!» Но я знаю, что это показуха. Он в бешенстве.
Днем я читаю «Эволюцию физики» Эйнштейна. Я ничего не понимаю в физике, кроме того, что темная энергия расширяется, растягивает вселенную. Мне понятно, о ком это и кто эта темная энергия. Она навещает меня каждую ночь во сне. Я пока не умею сопротивляться. Я только вижу себя, которая делает шаги, говорит слова, а он смотрит на меня. В любую минуту он может сделать в моем сне все, что ему вздумается, а я нет. Я безвольно наблюдаю эти сны.
* * *
Что-то сложилось неправильно. Я знаю, что светлые были в неумолимой близости от разрешения дилеммы мира и определения благоприятного сценария конца света, но все пошло как-то иначе. Они опоздали. (Как они могли опоздать?!) Дьявол был первый.
А я? Что мне делать?
Вся логика моего воспитания и всей моей жизни говорила о том, что выбирать надо…не Дьявола. И даже какие-то неведомые внутренние механизмы подсознания защищали меня - у него ничего не вышло. Чакра не открылась. Силу он не получил. А может это были ангелы. Все те, кто как бы случайно препятствовали нашим встречам. Я вспоминаю Колобка из автосервиса.
Мне кажется, что он где-то рядом. Он назвался будничным именем, но как его зовут на самом деле? Иногда я чувствую на себе его взгляд, глядящий издалека. Его глаза, окрашенные в разные цвета, следят за мной повсюду. Кошачьими, ястребиными глазами уличной рекламы он следует за мной. На светофоре со мной равняется джип. Водитель чуть подрагивает под ритмы шансона. Включается зеленый свет, джип трогается, я почему-то оглядываюсь на него – на заднем бампере два прищуренных зеленых глаза неизвестного чудовищного существа. Он следит за мной, а водитель – всего лишь пешка в его раскладах, подвозит эти глаза туда, где я их увижу.
В Интернете на меня так просто глядят миллионы глаз. Каждый сайт, на который я захожу, создан специально, чтобы я вдруг услышала там в очередной раз «Sympathy for the Devil» или слезную – насколько может быть слезной песня Дьявола – Клэшевские “ I fought the law and the law have won”.
Какие-то случайные юзеры обсуждают добро и зло. Кто победит? Наша природа или высший порядок, дисциплина. Ведь только дисциплина освобождает нас от безволия инстинктов, которые мы не в силах контролировать. Это как посмотреть. В конце концов все решает точка отсчета. И они смотрят на меня своими глянцевыми напомаженными юзерпиками. Точка отсчета – это я.
* * *
Его блицкриг не удался. Я вдруг осознала происходящее. Он на это не рассчитывал и пришел в бешенство. Был сдержан, отслеживал, наблюдал, а тут он взрывается. Из вулкана с непередаваемым названием в небо летели огонь и пепел - на километры прорванная дыра в земле. Прекратившиеся авиаперевозки, застрявшие в аэропортах тысячи людей, поменявшиеся планы миллионов людей
Тем временем я залезаю к нему на страницу в соцсетях. Он в На Ближнем Востоке, никогда не появляющаяся в новостях тихая страна. Тихая, как омут. Он там затаился и выжидает. Мой аноним – это мужчина 37 лет из Питера, хотя я не сомневаюсь, что он будет знать, что это я. Хочу написать ему: « Прекрати делать это! Я знаю, что это ты делаешь это! Прекрати!» Я вижу фото вулкана из космоса – и это фото обезображенного лица, похожего по форме на человеческое, но нечеловеческого. Пустые глазницы и разверзнутый в злобе рот. Новости пестрят отчетами очевидцев. Всех захлестнула эта волна. Но она льется мимо меня. Я просто знаю, что это он, и что это всего лишь декорации рушатся. А мне надо принять решение, и он бесится. Я должна понять. Я должна сделать выбор.
* * *
Своими глазами он находит меня повсюду. Мне начинает казаться, что мира на самом деле не существует. Как в одном голливудском фильме - все вокруг статисты: зайдешь в соседний дом, постучишь в квартиру, и тебе откроют, проведут на кухню, напоют чаем, но эти люди там есть только потому, что ты решила туда заглянуть, а больше во всем доме никого и нет. Впрочем, если ты захочешь зайти в другую квартиру, там тотчас же материализуются такие же статисты.
В моем отношении что-то меняется.
А почему я должна выбирать «беленького»? Это какой-то неизвестный, не появившийся еще в моей жизни человек. А тут есть темненький, и я его уже люблю. Это мой мужчина. Зачем мне кто-то еще. Кто сказал, что нужно выбирать добро и свет и все такое?
Мне звонит Сэр Роберт. Я не беру трубку. Вижу пропущенный от Миловидовой. Тоже не перезваниваю. Отвяжитесь все от меня. Вы знаете, что такое любовь? А что если я люблю «черненького» что тогда, а?!
Так что же выбрать добро или зло?
Вы вытаскиваете из склада своей памяти алгоритм, который говорит вам выбрать добро. А почему выбрать добро? Потому что зло злое – его выбирать не надо.
Мне не нравится это. Раз уж так повернулось, что я играю какую-то роль и, видимо, немаловажную во всем этом мире, и такая уж тема, что мое слово, мое мнение и мои действия имеют весомость, если я фактически своим выбором могу повлиять на дальнейшую судьбу человечества, если от меня зависит, будет ли конец света или нет и по какому сценарию он пройдет, то есть если, черт, на мне лежит такая нехилая ответственность за все вокруг, то я отказываюсь принимать решение путем простой подборки подходящего алгоритма. Нет уж! Раз все так получилось, то я уж лучше подумаю. Да-да, я подумаю. Знаете ли, подумаю о добре и зле и что мне с ними делать. И почему добро – это хорошо, а зло – плохо, и почему я вроде должна выбрать добро.
А может я должна выбрать зло? И что есть зло?
А может не надо выбирать вообще? Вдруг соображаю я. Если я выберу что-то одно, то не нарушу ли я баланс мира. Если я выберу зло – мир погрузится в темноту, мрак, ужасы и ярость. Но если я выберу добро, и все озарится радостью, улыбками и бесконечным светом, будет ли это так уж заманчиво и упоительно. Не пропадет ли глубина эмоции, контраст, который позволяет нам оценить этот свет, не станет ли мир безликим.
Меня вдруг начинает раздражать и Сэр Роберт, и все безликие защитнички меня от него – кто бы он ни был. Чем вы лучше? А вы помогли? Вы выбрали добро?
Вы спасли Дьявола, а?
Вымолите у Бога прощение за дьявола сначала, вы лицемерные ханжи! Да, он и плох, и злой, и подлец, и циничный гад, но в то же время он тайно хочет быть спасенным. Он хочет, чтобы кто-то помолился за него. Спас его от самого себя. Вернул его Богу, на небо. Он никогда в этом не признается, но внутри это так. Это терзание, которое сродни моему это несоразмерно! Я слышу его голос в своей голове: «Папа, это наказание несоразмерно. А где же прощение? А почему ты не прощаешь меня? Ну, ты уже достаточно сильно наказал меня. Прости меня. Я хочу быть с тобой. Ты нужен мне. Прости меня. Где твое великодушие? Всепрощение? Почему можно простить всех, кроме меня?»
Но тут же до меня доносится другой голос, спокойный и размеренный – кажется, я знаю, кому он принадлежит – он не звучит, как привычный звук, он возникает в голове блоками слов: «Может, потому что ты не раскаиваешься? Ты боишься признаться, что был не прав, искренне попросить прощения? Твое эго таково, что ты не можешь. В ответ, ты не прощаешь никого вокруг себя. Раз совершивший ошибку, обречен быть снедаем ею навеки. И несет навечно этот крест».
Он никогда его не простит… Я должна помочь ему... В этом весь смысл всего этого добра…Он обманывает тебя… Не верь… Он мастер лжи…
Как же вы все надоели мне! Чтобы вы все сгинули! Сгинули! Сгинули!
* * *
И все замирает. Они замирают, все эти силы, которые обращались ко мне все это время.
А я.
Я оглядываюсь по сторонам и вдруг вижу, ощущаю, что ушла острота. Ушла подключенность. Меня все оставило. Я вдруг в обычном мире. Меня выкинуло из этой борьбы.
А в обычном мире идет дождь. Шумят соседи наверху. В моей квартире беспорядок и пустой холодильник. Я вдруг понимаю, что уже несколько дней не ела – разве что перехватывала какие-то куски то там, то здесь. Я без работы. Я сто лет не общалась с друзьями, не видела родных. Я не пойму, где я и что я.
Словно я мнила себя чем-то и вдруг поняла, что я обычная-преобычная. Я среднестатистическая женщина и моя жизнь обыденна, рутинна, однообразна и подчинена какому-то стандартному разработанному плану, применимому к 99% людей на земле с незначительными вариациями.
Но я помню все свои ощущения до того…Я помню, что это было и это было не плодом воображения больного мозга. Это было очень реально и очень последовательно. Я была значима. От меня очень много чего зависело. Очень много? От меня зависело существование этого мира! На этой стадии я была точкой. Я решала судьбу этого мира!
Я приняла неверное решение?
Я ужасаюсь. Это была ошибка.
А потом вдруг понимаю: Я САМА РЕШАЮ. Никто не может мне сказать, в чем ошибка и можно или нельзя ее поправить. Я решаю сама. Я точка. Я истина. И мое слово последнее. И если я говорю, что все исправлено, то значит все исправлено.
Исправлено! Исправленному верить. Точка. Я сказала.
…Вокруг все оживает. Там, за декорациями.
В декорациях все так же идет дождь, моя комната не убрана, а я давно ничего не ела и давно не общалась ни с кем из друзей. Но за декорациями вновь начинается жизнь.
* * *
Он приходит ко мне сам. Я целую его лицо. Оно уродливое. Мне все сказали, что он урод. Жуткий перебитый нос, свирепый угловатый подбородок, щеки с пробивающейся колючей щетиной. Брови черные, резкие. Но глаза. Они блестят передо мной всегда. Столько раз, сидя в одиночестве, я не могла вспомнить отчетливо его лица, но передо мной тут же вспыхивали два сапфира.
В следующий миг мы оказываемся на высокой каменистой скале, возвышающейся прямо над морем.
- Где мы?
- В Иордании.
Я снова целую его, задыхаясь от собственного прерывистого дыхания. Запускаю пальцы в волосы, провожу по колючим щекам, по груди, по мощным, мускулистым рукам.
Кружится голова. Он с силой хватает меня бросает на спину, прижимая к себе, отвечает на мои поцелуи резко, почти грубо. Энергия струится, чакра открыта. Каким-то потусторонним зрением я чувствую клубок силы, который вращается между нами, неумолимо бешено, сметая все вокруг. Он тоже готов. Это то, чего он ждал так долго. Выжидал.
Я понимаю, что в мире сейчас рушатся дома, море огромными волнами бросается на сушу, вихри сметают все на своем пути, грозы трясут землю, которая отвечает изнутри судорогами и извержениями.
Наши движения все быстрее. Его глаза закрыты, а я смотрю во все глаза, ощущая кожей его беззащитность. Беззащитность дъявола. Я отдаюсь, понимая, что сейчас произойдет. Впервые я знаю больше, чем он. Скоро он узнает, но пока еще нет. Меня будоражит неумолимость того, что я сейчас сделаю. Я не контролирую себя, я закручена этим вихрем, но вдруг наступает точка, и я знаю все, что будет и что именно сейчас, на пике я предам это доверие. Мне не грустно, не стыдно, не больно от этого. Да будет так, потому что тьма не должна победить в одиночку - победив свет, она тоже исчезнет.
Поэтому в тот момент, когда я вижу искрящийся шар, собирающийся внизу его живота, и рвущийся ко мне, стремясь слиться с моим светом, я издаю стон, больше похожий на вопль, слышу его рычание, на выдохе, на исходе этого не прекращающегося вопля, на грани соединения двух переливающихся и бешено вращающихся сфер, я делаю рывок рукой и изо всех сдавливаю, ломая все движение.
Это авария на Чернобыльской АЭС. На тонком плане. Его тело словно замирает в невесомости, рычание хрипло обрывается на середине, гримаса фиксируются. Он распахнул глаза. Совершенно черные, пустые, они бессмысленно смотрят на меня.
Я не жду следующего мгновенья, и собрав все силы толкаю мой сноп искр и все свое накопленное электричество внутрь его тела, на грудную клетку, дополнительно усиливая световращение моим намерением.
Я не знаю, что отражается в его глазах, направленных на меня. Кажется, все человеческие эмоции, для которых только существует название, смешались в этой точке. Шар света, усиленный моим намерением, рвет его грудную клетку, проходит ударной волной по телу, рукам, ногам. Сухожилия рвутся. Лопается кожа, во все стороны брызжет кровь, словно прорываясь через каждую пору на теле.
Он рычит и хрипит, он воет от боли, и я кричу и вою вместе с ним, потому что я нахожусь так близко, что мы с ним – одно целое. Я чувствую все, что чувствует он. Его боль и ярость становятся моей болью и яростью.
Я отпускаю руку, и мы скрючиваемся, сжимаемся в пароксизме оргазма и агонии.
Я знаю, что это конец.
Он тоже это знает.
Лежит на земле.
Все его тело разодрано – но что ему тело - он же не человек. Его начинает пробивать кашель, и он корчится. Тяжело дышит. Смотрит в небо. Я не лучше. Почти голая - остатки одежды изодраны в клочья - в крови и царапинах.
Я хорошо его приложила.
Обрадоваться бы и возликовать, но лежу спокойно. Для меня это тоже конец. В этой битве выигравших нет. Это для всех конец и для всего.
Мир постепенно исчезает. Может, мгновенно, но для нас время замедлилось, поэтому пока мы не замечаем его исчезновения.
В небе продолжает полыхать пожар. В море одно за одним идут цунами от непрекращающихся подземных толчков. Целые куски скалистого берега отваливаются и падают в волны, а те проглатывают их, жадно сглотнув, как собака, кинутый ей кусок мяса.
Далеко внизу, я различаю мельтешение тысяч, а может миллионов человек. Бесконечное движение, которое обрывается с одной стороны накатывающимися волнами, с другой падающими скалами. Пожар в небе освещает происходящее, воплощая его библейскую сущность.
Но вот горизонт медленно начинает сжиматься по всем четырем частям света и приближаться к нам, как если бы шатер цирка-шапито, вдруг начал, порхая, падать на зрителей, или как воздушный шарик из которого резко выпустили воздух и он стал уменьшаться в размере. Так сворачивается Вселенная, когда ее время подходит к концу.
Я хочу сказать ему что-то важно. Вселенная даже даст мне столько времени, сколько мне нужно – я знаю, но что важно? Какие слова?
Что говорят друг другу люди, когда наступает конец света?
Что говорит Источник света Дъяволу в этот момент?
Что говорит женщина мужчине?
Может, они просто молчат?
Слова…Вот они вылетят, он их услышит и через секунду нас не станет, а слов не станет еще раньше. Не будет ни душ, ни бесконечного падения в черную пустоту, где ты все понимаешь, но ничего не можешь изменить – даже этого не будет.
Он все кашляет и хрипит – краем глаза я вижу, как содрогается его огромное тело. Его красивое, жуткое и притягивающее меня мужское тело, которое я сама расковеркала и раскурочила. Сквозь хрипы он выдавливает из себя – и я удивлена, улавливая в его тоне иронию:
- Ты снова послала меня на хрен. В этот раз ты основательно постаралась, чтобы НА ХРЕН было все с заглавных букв и на всех языках. Чтобы все жители Вавилона поняли. От меня отваливаются куски и вытекают внутренности, но ты совсем не сделала мне больно, девочка. Молодец... дала всем на орехи...
Я должна сказать ему что-то эпохальное, фундаментальное. Рассказать ему про все, что я думала, чувствовала и столько раз проговорила его незримому присутствию, глядя в пространство перед собой. Было столько заготовок, в самых разных тонах – едко-иронических, печально-отстраненных, слезливо-жалостливых, яростно-радостных, издевательско-грубых, нежно-лирических…
- Тебе страшно...исчезать?
- Нет.
Мы лежим в кровавых лохмотьях и на закате последнего дня мира, выбив друг из друга все, что можно, все оргазмы, страхи, боли, ярости, и я говорю ему слова, самые важные слова, а он молчит, и это все не то, не то, не то. Потому что то, что внутри меня – это не выражается словами. Я начинаю плакать.
- Мы все закончили неправильно, понимаешь?! Упустили шанс! Все … не так! Мы должны были вместе что-то понять, преодолеть, сделать мир лучше. А мы… все сделали неправильно!
Он хохочет, хотя кровь начинает хлестать из его ран.
- Я не могу поверить, что после всего, что ты поняла, глядя на последний закат мира, ты умудряешься рассуждать о морали.
Небо постепенно исчезает, становится бесцветным, океан, волны, суша скалы, надвигаются все ближе и ближе на нас, но не успев, приблизиться тоже потихоньку исчезают, рассеиваются. Ничто приближается к нам. Осталось только скала под нами, наша одежда клочьями, рваная плоть и кровь – единственные признаки того, что пока мы еще не исчезли.
И когда бесцветное ничто начинает поглощать нашу скалу – я поворачиваюсь к нему и тянусь телом к кровавому мессиву вместо его груди, чувствуя одновременное движение его руки, которой он подтягивает меня к себе.
* * *
Я шепчу три слова.
* * *
Вселенная свернулась, поглотив все. Осталась только точка. Потом в точке произошел взрыв. Но это было только начало.