Перевод с чешского языка А. Сагателяна.
"Моё тело – неглубокая могила". Так начиналась её знаменитая поэма. Она написала её, когда ей было столько же, сколько этому мальчику, пришедшему брать у неё интервью. Она уже пообещала себе, что никак не будет выпячивать те шестьдесят лет, которые их разделяют, что не будет давить своим жизненным опытом и авторитетом, что не станет с ним заигрывать по старчески, как это делают её товарки по дому престарелых, глупо хихикающие всякий раз, когда очередной посетитель бывает снабжён мало-мальски серьёзным пенисом, как будто это может иметь для них ещё какое-то значение. Как будто их одряхлевшие покрытые глубокими морщинами тела ещё способны воспринимать любовные ласки. Как будто их затянутые паутиной лона способны ещё раскрываться. Однако до тех пор, пока в них горит огонёк сознания, в своих поступках они будут исходить из своих привычек и склонностей, они будут кокетничать так, как если бы от этого зависела судьба всего человечества. Потом, когда их разум начнет, наконец, угасать, уступая место старческому маразму, эти развратные фантазии станут единственными мыслями, которые иногда будут вспыхивать в их мозгах. Но это будет уже другая история.
Она с улыбкой взглянула на юношу и вспомнила, что не должна упоминать о разнице в возрасте. Она считала само собой разумеющимся, что он должен быть джентльменом, в противном случае он даже не мог бы просить её о беседе, которой, как широко было известно в литературных кругах, она давно уже никого не удостаивает. Взгляд молодого человека зачаровано следил за её руками, её безобразно огромными атрофированными суставами пальцев. Интересно, он хотя бы догадывается, что именно из-за него она взяла этот перстень с камеей?
– Можем начать? – спросил он, и она кивнула.
Она уже смирилась с этим всепроникающим запахом, сопутствующим любой старческой богадельне, но сегодня он тревожил её больше, чем когда-либо. Она надеялась, что разговор состоится в парке, в прилегающем к дому замковом саду в английском стиле, где полным-полно никогда не повторяющихся маленьких закоулков. Но с утра шёл дождь, было холодно. Она-то на такие пустяки внимания не обращала: несколько лет в «Соколе» (1) и Туристическом клубе не прошли даром, но вот юношу может и продуть.
Он спросил, можно ли пользоваться диктофоном, а потом что-то долго в нём настраивал. Она выразительно кашлянула, но он только усмехнулся и продолжал ковыряться в своём агрегате.
– Что это у вас за хрень, простите? – спросила она.
– Уже всё, – ответил он, улыбаясь, и надел на нос очки.
Она действительно сказала это вслух? Сейчас она не была в этом уверена. С ней иногда такое случалось, особенно последние пару лет. Какая-то пелен постепенно окутывала её мозг, гасила ум, которым она гордилась, и который, пусть и нехотя, но признавали за ней мужчины. Что будет, если эта пелена опутает её разум настолько сильно, что раздавит его? Она окажется не в состоянии что-либо исправить, и только в редких случаях прозрения она вновь будет получать на короткий миг способность к осознанию происходящего, а затем снова будет падение в нескончаемый круговорот бессмысленной болтовни и бесполезных телодвижений. Она прекрасно знала, как это бывает у других пациенток. Всё как в фильме «Пришелец»: пристально наблюдая за старушками, живущими в доме, она видела, что, как минимум, раз в месяц то в одну, то в другую как будто вселялся этот чужак и постепенно шаг за шагом низводил их до полного оглупления. После этого жертва деградации становилась абсолютно бесполезным человеком. И она переставала общаться с ней. Да, она полностью прерывала всякие отношения, чтобы не заразиться этим вирусом старческого маразма и интеллектуальной дегенерации.
– Простите мне эту грубость, – сказала она, и юноша уставился на неё вопросительным взглядом.
Неужели она действительно ничего не произносила? Неужели она уже не в состоянии понять, когда думает, а когда говорит вслух.
Беззвучно светился маленький красный огонёк на диктофоне.
– Когда-то вы написали: «Моё тело маленький гробик»…
– Неглубокая могила, – сухо поправила она его и вздёрнула брови.
Из коридора доносились шарканье ног и постукивание ходунков. Она вспомнила, что через полчаса полдник. К этому времени они должны закончить. Не то, чтобы она так переживала из-за полдника, но если его пропустить, то у неё обязательно упадёт сахар в крови. Да и до вечера будет ходить голодной.
– Вы помните, о чём вы тогда думали? Я имею в виду, когда писали эти строки.
– Разумеется, помню. Я ж ещё не склерозница. Я думала о своей дочери.
– Насколько я понимаю, вы написали это в тюрьме?
Из кухни, где сестра-диетолог готовила полдник, доносилось звяканье посуды. Столовая понемногу стала наполняться ходячими обитательницами дома. Здесь они будут сидеть и ждать, пока им принесут по рогалику с полужидким колбасным спрэдом. А когда придёт сестра-диетолог, они наперегонки поползут лебезить перед ней, выклянчивая право быть обслуженной в первую очередь. А потом им, может быть, достанется ещё и по дополнительному рогалику. Роскошь, о которой лежачие пациентки могут только мечтать….
Юнец молчит, избрав выжидательную тактику, а она поглаживает ноющие суставы.
– Дочери тогда было всего полгодика.
– Ваша поэма полна страсти, – замечает этот дурак.
Она вздохнула. Никакой страсти там нет и быть не могло. Замысел этой поэмы родился на Бартоломейской (2) , куда её доставили для первого допроса. Анежку она была вынуждена спешно оставить соседке. Пока она ожидала допроса в тишине канцелярии Главного управления, её груди начали потихоньку набухать. Когда, наконец, пришёл следователь с толстой папкой, она сказала, что её дочь голодна, что она просит провести допрос как можно быстрее – ей нужно покормить ребёнка. Следователь выглядел равнодушным, обращался к ней на «ты», куда-то время от времени выходил, и возвращался всегда чем-то раздражённый. Прошло несколько часов, прежде чем она поняла, что пока она не подпишет то, что от неё требуют, к ребёнку её не отпустят. Какая наивность! Она так верила в свою правоту! Несколько долгих часов понадобилось ей, чтобы осознать – это не недоразумение и не ошибка, что ей может ещё аукнуться «то дело», как и предупреждали её друзья-интеллектуалы.
– Когда я вернусь, я должен видеть здесь твою подпись, – сказал следователь и снова оставил её одну.
Минуту спустя, на залитой солнцем улице за забранным решёткой окном она увидела картину, будто перенесённую сюда из художественной галереи: какая-то мамаша с коляской, молодая в клетчатой одежде с белым воротником с волосами цвета созревшей ржи, обеими руками крепко вцепившись в ручки коляски, плотно сжав губы, аккуратно объезжала неровности тротуара. У этой женщины был свой ребёнок, которого она защищала, о котором она заботилась, и это была самая естественная вещь во вселенной….
У неё было такое чувство, словно по её голове прошёлся диск циркулярной пилы. Она почувствовала, что пол уходит из-под ног куда-то за горизонт. Она была вынуждена просунуть руки под подлокотники и крепко сжать их в локтях, сосредоточившись на дыхании. «Моё тело неглубокая могила». Когда следователь вернулся, он застал её в слезах. Графа, где должна была стоять её подпись, была пуста. Он швырнул бумагу на пол и злобно пнул стул, на котором она сидела.
Потом были следственный изолятор, боль в груди от переизбытка молока, воспаление молочной железы, лазарет, высокая температура, следственный изолятор, пустые, высохшие груди, Анежка в детском доме, год разлуки, целый год, в течение которого она не видела свою дочь. И весь этот год в её голове роились всё новые и новые строки. Они сливались в строфы, бились в её черепной коробке, а она, не имея возможности записать их, запоминала, нерешительно переставляя слова, одни выкидывала, вместо них вставляла другие, подбирала к ним прилагательные и снова запоминала. Первое, что она сделала сразу после своего освобождения, даже прежде, чем отправилась в детдом забрать Анежку, она записала эту поэму, которая рвалась наружу, выдиралась, как дитя из чрева матери.
А этот милый, но безнадёжно глупый юнец, никогда в жизни себе ни в чём не отказывавший, строит тут из себя левака, да ещё призывает к какой-то идейной солидарности, а сам даже не удосужился, по крайней мере, в общих чертах ознакомится с её биографией и выучить нормально хотя бы две первые строчки поэмы! Задаёт глупые вопросы и получает на них неряшливые ответы.
Отвечала она как-то бессистемно; слова, из которых лепились случайные фразы, были похожи на мелкую угольную крошку, которая остаётся на дне угольного ящика, после того, как весь уголь сжигают: работа, лагерь, черви, смертельный, Марголис (3) , возрождение, спазм…
Он жутко её бесил. Она бы с удовольствием послала его ко всем чертям, но ей нужна от него одна маленькая услуга. Вот чему он так сейчас ухмыляется? Она ведь не сказала ничего остроумного. Всё потому, что он молод и глуп.
– А вы знали, что Рудольф Сланский (4) в тюрьме пытался покончить с собой, разбив голову о батарею центрального отопления? – роняет она как бы, между прочим. Она ещё пытается направить этого балбеса в нужное русло. Но всё бесполезно. С таким же успехом она могла бы говорить с ним на старославянском.
В столовую вкатили позвякивающую тележку с полдником. Все присутствующие замерли, как стая волков, почуявших добычу.
– Вы думаете, что я тщеславна, – решительно говорит она и, перегнувшись через тарелку с ломтиком хлеба и кучкой розовой субстанции, она что-то шепчет ему прямо в лицо. И этот болван наконец-таки понимает, или догадывается, что от него хотят. При расставании он наклоняется и целует её ревматическую руку. А она великодушно кивает ему и в нависшей гробовой тишине произносит:
– Пришлите мне материал на вычитку, голубчик.
(1) Молодёжное славянское физкультурное движение, основанное в Праге в 1862 году М. Тыршем. (прим. пер.)
(2) На Бартоломейской улице в Праге находилось Главное управление Государственной Безопасности ЧССР. (прим. пер.)
(3) Имеется в виду Рудольф Марголис (1913 - 1952) – доктор права, юрист и экономист. В 1949 – 1952 гг. был заместителем министра внешней торговли Чехословакии. Член Коммунистической партии Чехословакии с 1945 года. Стал жертвой политических репрессий, проводимых коммунистическим режимом. Расстрелян 3 декабря 1952 года. (прим. пер.)
(4) Рудольф Сланский (1901 – 1952) – видный государственный и партийный деятель Чехословакии. Член Коммунистической партии Чехословакии с 1921 г. Генеральный секретарь ЦК КПЧ. Одни из организаторов политического террора в конце 40-х – начале 50-х гг. Арестован по обвинению в антиправительственном заговоре. Расстрелян 3 декабря 1952 года. (прим. пер.)
Об авторе: Бьянка Беллова родилась в 1970 году в Праге. Окончила Высшую школу экономики. Занимается литературным творчеством и переводами с английского языка. В 2009 году издала свою первую книгу «Сентиментальный роман», через два года – новеллу «Мёртвый мужчина». Её тексты изобилуют парадоксами, смешением серьёзных проблем и банальностей, будоражат своей неоднозначностью и откровенно провоцирующей сексуальностью.