Из книги Полководец Соня- Соня и Москва 1966-1967г

Карина Аручеан Мусаэлян
Из моего романа "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной" © (Издательства "Э.РА" и "Летний сад", 2009 год, серия "Русский роман XXI век", предисловие Льва Аннинского)
   Так как бумажные книги проданы, то я разместила весь текст романа в электронном виде ТУТ, где его можно ПОЛНОСТЬЮ БЕСПЛАТНО СКАЧАТЬ или читать через опцию "Посмотреть", которая высвечивается, если поводить курсором по низу обложки:
   https://yadi.sk/d/YID9yQZTX54tA

А ВОТ ФРАГМЕНТ "Соня и Москва", ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ  1966-1967г.г.


   "Уже полгода лёгкие московские ветры носили Соню по видимым только ей полым серебристо-голубоватым призрачным туннелям, словно внутри оргАна, каким представлялась ей Москва с устремлёнными к небу башнями и длинными проспектами, серые змеевидные тела которых будто тоже взмывали вверх к дальней точке горизонта, скручиваясь в органные трубы.

   И в них откуда-то из-под земли, из глуби веков вливалась, вспенивалась, бурлила, колобродила сбрендившая сумасбродная музыка — музыка бреда, брода, сброда соборного, сбредшегося сюда со всех концов света, смешавшегося с посадским и слободским людом: гуслярами, скоморохами, палачами, корчмарями, монахами, ремесленниками, кликушами, звонарями, опричниками, купцами, иконописцами, князьями, боярами, попами-расстригами, каликами перехожими. Будто все они вошли в этот великанский оргАн, да так и остались. Шепчут. Вздыхают. Покрикивают. Постанывают. Приплясывают. Притоптывают. Песни мычат. Жмут без устали на меха. Продувают клапаны. Заманивают, как крысолов дудочкой, разных бродячих и бредящих людей с юга, севера, востока и даже с запада.

   Искры вспыхивают в троллейбусных рогах и трамвайных дугах. Таборное бормотание, шарканье подошв, шуршанье шин, гулкие гудки, визг тормозов.

   Что-то бесконечно могучее взбухает, катится по вечно возбуждённым трубам этого гигантского оргАна — largo, adajio, allegro, presto, presto, ещё быстрее! — и извергается в разверстые зевы площадей.

   И снова взбухает. Взбухивает. Ухает. Взвивается. Вихрящиеся потоки воздуха увлекают ввысь пыль, бумажки, зонты, полы платьев. Всё движется, исторгает звуки, поглощает их, мчит сквозь себя, смешивает, как в миксере, барские баритоны и бисерные трели, вступает в аккордовые переклички разных регистров и тембров, порождая текучесть и неустойчивость гармоний, ярясь, неистовствуя, сводя с ума, гипнотизируя, заставляя томиться душу, сердце — биться, а кровь понуждая бежать быстрее, толкать изнутри и побуждать человека к действию и к полёту.

   Особенный, ни с чем не сравнимый темп Москвы! Особенная её музыка, действующая помимо воли на любого, кто попадает сюда, реактивно ускоряя реакции.

   Центральной частью этого фантастического оргАна были для Сони стрельчатые серебристые башни МГУ, наполненные звуками, складывающими основную мелодию.

   Стоило лишь подойти к университетской высотке, как начинал нарастать глухой ритмичный гул. Он не столько слышался, сколько ощущался клетками тела, угадывался.
   Будто океанская раковина медленно приближается к уху и ждёт, когда прильнёт к нему и задышит, задышит страстно.

   И накатит шум прибоя, взорвавшись мощными аккордами. И поглотит, и снова вынесет на гребень волны, и закрутит в водовороте, и сделает каплей, даруя невесомость и чувство родины, и увлечёт, понесёт в открытый океан.
И как сирены, будут петь гобои с кларнетами о не достигнутых ещё далях, незнакомых землях, неизведанных чувствах.

   ...Соне, изрядно поколесившей с родителями по стране, именно Москва дала упоение свободным полётом — почти физическое ощущение: «Лечу-у-у! У-у-х! Чу-у-до!»
   
   Своими просторами и обилием незнакомых друг другу людей, каждый из которых вечно куда-то шёл, ехал, спешил, Москва позволяла быть невидимкой. Терять очертания. Менять образ. Скользить мимо и сквозь, парить над, приземляясь лишь там и тогда, где и когда захочется. Как бы освобождала от жёсткой формы. Ослабляла силу земного притяжения.

   Москва дала нужное соотношение «цены» и «качества». И неограниченную свободу.

   Москва и свобода требовали денег. Стипендии в 35 рублей катастрофически не хватало. Не хватало и дополнительной тридцатки, которую ежемесячно отстёгивали родители из своих скудных доходов. Прожиточный столичный минимум и так составлял рублей 80. А как же излишества, без которых жизнь постна и уныла?! Театры, книги, кино, кафе-мороженое с коктейлем «Шампань-Коблер», пивные подвальчики с толстыми красными раками и знаменитый Домжур — демократично-богемный ресторан Дома журналистов, где часами можно сидеть с друзьями, трепаться и глазеть по сторонам, изображая из себя великих.

   Соня не хотела жаться и экономить, как большинство сокурсников, которые после пары скромных кутежей в оставшиеся до стипендии дни курили копеечную ядовитую «Приму» без фильтра, обедали консервами «Килька в томате», а вечерами путешествовали по общежитию в поисках доброй души, которая не только напоит чаем, но и предложит перекусить. Или составляли график посещения родичей, где можно разжиться ужином и получить сухим пайком гостинец. Выручал ещё бесплатный морковный салат — для витаминизации студентов он горами лежал на подносах посреди зала университетской столовой. И чай можно бесплатно нацедить из титана. Только без сахара. Сахар — за деньги.

   Заманчиво халявный морковный салат и чай без сахара Соня не любила. Так же, как не любила терять время на беседы «за угощение».
   Соне нравилось самой приглашать кого-то к столу или осваивать московские кафушки, где она время от времени буквально жила — читала за неспешной трапезой и, часами потягивая кофе с ликёром, писала письма, стихи, статьи, воображая себя Эренбургом на Монмартре.

   Соню тяготило, что за её прихоти платят родители. И хоть это освобождало от части проблем, но ещё больше закабаляло, лишая возможности говорить «Отстаньте!» столь часто, как хотелось. К желанию ускользнуть от мелочной опеки примешивалась жалость: старые уже, экономят на всём, чтобы дочь выучилась и достигла высот. Освободить бы их скорее от трат, показать, что она в состоянии себя обеспечить, и даже обучение на дневном факультете этому не помеха.
Но честно говоря, заботилась не столько об их кошельке, сколько о независимости.

   Попыталась зарабатывать профессионально — гонорарами. Но трёшка за машинописную страницу была несоразмерно скудна по сравнению с затратами времени, тем более что дневные часы съедала учёба. Больше двадцатки в месяц не заработаешь. Она не бросила эти упражнения (в конце концов, надо просто «поддерживать форму»!), но сделала их эпизодическими.

   И устроилась на полставки уборщицей в своём общежитии, о чём не сообщила родителям, — ни к чему им переживать, что дочь не спешит делаться знаменитой.
Пройти со шваброй по двум этажам — час утром перед занятиями и час вечером — несложно. Ежемесячно гарантированная тридцатка в дополнение к стипендии давала упоительное ощущение свободы. Тем более, что оставалось время на безответственные поступки!

   Она гордилась, что может радовать родителей посылками с бабаевскими конфетами, а к московским тётушкам приходить не как бедная родственница, а с экзотическим ананасом или затейливым тортом.
   Соня забавляла их рассказами об университетском житье-бытье и ничего никогда не просила, зная, что обедом накормят и напихают в сумку гостинцев. Родичи любили Соню лёгкой любовью — отчасти за то, что она не доставляла хлопот. А Соне было с ними интересно — её вводили в разные сферы столичного мира и радовались, что та везде оказывалась своей. Они нужны были друг другу не для корысти, не как «локоть» и «плечо», а просто для душевного тепла, интеллектуальных бесед, каких-то совместных дел, если таковые находились и были взаимно приятны.
   Но на неё не посягали. Она могла бегать, как кошка, сама по себе. Каждый день быть немного другой, примеряя разные образы.

   В общем, в Москве Соня освободилась от пут, найдя здесь всё, что нужно юному существу, которое пробует жизнь на зуб, — и никто не обязывает съедать каждое блюдо целиком, если оно не пришлось по вкусу..."