Гоша, Гошенька

Любовь Арестова
Продолжение. Начало в "Седьмая рота - жрать охота", "Володька".
http://www.proza.ru/2017/05/09/1201
http://www.proza.ru/2017/05/13/553


Помывка маленького "паршивца" Гошки,  приведенного к нам Володькой, имела далеко идущие последствия.

Было раннее утро, начало долгожданного воскресного отдыха. Но тетушка Нина уже подоила корову, а бабуля готовилась процедить молоко через тщательно хранимую белую марлечку.
Стук в дверь был резким и настойчивым. На вопрос бабули - кто там, детский голосок ответил:
- Это я, Гошка, откройте, Анн-Пална.
Бабуля распахнула дверь и прямо под руку ей поднырнул наш вчерашний знакомец, которого бабуля тщательно отмывала.
- Гоша, - всплеснула руками бабуля, - как ты прошел-то, ведь Казбек в ограде спущен?
- Да он не злой у вас. А я собак совсем не боюсь.
- Ну проходи, храбрец. Молока хочешь?
- И хлебца, - Гошка потупил свои черные быстрые глазки.

Мы окончательно проснулись. Из своего отгороженного фанерой закутка вышел брат Женька и захохотал:
- Чудо-юдо, рыба-кит за столом у нас сидит.
Да, вид у Гоши был живописный. Губы обметала простуда, на голове выстриженные Володькой прогалины отсвечивали бурым от коросты, которую бабуля вчера смазала маслом. Кое-где оставленные полосками черные волосики торчали пучками, отчего голова мальчишки напоминала кактус, живший на окне в начальной школе № 7.
Бабуля цыкнула на внука,  а Гоша нисколько не смутился, с интересом наблюдая за бабулей, готовящей ему завтрак.

Женька вернулся в свой закуток, но не удержался:
- Как тебя Володька отпустил в такую рань?
- Да все спят еще, а я проснулся, мне ведь вчера Анн-Пална сказала зайти, коросту лечить. Так, Анн-Пална?
- Так, так, Гоша, - подтвердила бабуля и поставила перед ним творожок, молоко и ломоть хлебца.
Дискуссия закончилась и бабуля стояла, сложив руки под фартуком, смотрела на усердно жующего Гошу и качала головой.

Уже поднялась и мама, села за стол, подперев ладонью щеку, молча смотрела на мальчугана.
Вчера было не до расспросов и мы только знали от Володьки, что пацаны привели Гошу к деду Васе с вокзала. Кто он, откуда, какие беды забросили его, совсем еще ребенка, на далекую Сибирскую станцию, уже готовящуюся встретить лютые морозы? Как поступить с ним? Как удержать, победить уже привычный дух бродяжничества, где пристроить, чем помочь?
Он был слишком мал для вольницы "Седьмой роты", там ребята постарше и дед  Вася тоже не наставник ребенку, нет, не наставник.
Эти мысли тенью мелькали  на мамином лице и бабуля тоже молчала, пригорюнившись.

Еще не закончилось застолье, как приветственно залаял Казбек и в дом ворвался Володька.
- Вот ты где, паршивец, - сердито сказал он, но бабуля вступилась:
- Да ладно, Владимир, все равно ему голову надо лечить, я сама ему говорила.
- Да я уж на вокзал сносился, искал его. Думал, он в бега ударился.
- Я что, дурак? - вмешался сам Гоша. - Я куда в такой одеже побегу? Кто мне чего подаст, когда я такой чистый? Мою-то одежу пожгли.
Тут засмеялись все и обстановка разрядилась.
Бабуля усадила пацанчика на табуретку у печки и принялась орудовать над его коростой мелким гребешком. Гоша морщился, но терпел.

Мама затеяла с Володькой разговор о Гоше и он рассказал, что удалось ему узнать от самого мальчика.
Фамилия у Гоши была Иванов. Ехали с матерью куда-то к тетке и в поезде мать заболела, их сняли с поезда, где, не знает,  мать увезли в больницу и он тоже там жил, но недолго. Потом познакомился с ребятами и стал с ними путешествовать. Где были - не знает, сколько времени прошло не помнит. Зимой отправились туда, где тепло, летом были везде. На нашей станции он пошел на базарчик, а ребята уехали. Тогда его и привели к деду Васе совсем другие пацаны. Вот и все, что он знал о себе.

- Хоть фамилию помнит, но фамилий таких множество, - задумчиво сказала мама, - как быть-то, Владимир?
Володька пожал плечами:
- Сам не знаю, Евгения Федоровна. Боюсь, сбежит с ребятами, сгинет, зима на носу, он маленький совсем. Сколько лет - тоже не знает. Говорит, семь уже было.

Бабуля закончила сцарапывать Гошину коросту и снова смазала его головенку маслом, клочки волосков пригладились. Мальчишка стал вполне приличным, если бы не постоянно шмыгающий нос и распухшие губы.

Заворчал за своей фанерной перегородкой Женька:
- Что вы разгалделись ни свет, ни заря. Дайте поспать людям один раз в неделю, завтра опять в школу.
- Ладно тебе, спи, - шикнула на него бабуля, но Володька строго сказал:
- Пошли домой, дед Вася беспокоится и уже пора Монгола кормить. Ты же любишь лошадок, Гоша? Монгол голодный, а ты уже натрескался. Спасибо хоть сказал?
- Спасибо, Анн-Пална, вкусно как у вас. Я завтра опять приду, - и на Володькину усмешку обиженно добавил:
- Коросту будем лечить с Анн-Палной, она сказала.
Бабуля опять подтвердила:
- Сказала, сказала. Ты приходи, когда Женька в школу упорет.
Мама придержала Володьку у двери:
- Ты последи за ним, ладно? Сегодня выходной, а завтра будем решать, что делать. Не упусти его, пропадет мальчик, много ли ему надо...
- Обязательно, - заверил маму Володька вполголоса и помог Гоше застегнуть бывшую Женькину телогрейку.
- Стойте, я Казбека привяжу, - забеспокоилась бабуля, но Гоша покровительственно заявил:
- Я подержу его, Анн-Пална, пока Володя пройдет, он добрый...
- Я добрый или Казбек? - засмеялся Володька и ребята ушли.
Мы с мамой улеглись досыпать, а бабуля осталась на кухне.

Всю неделю, но уже не так рано, Гоша приходил к нам. Бабуля совсем залечила рыжую коросту на его голове и простуду на губах прижигала разогретым на плите мякишем черного хлеба.
Совсем наладился парнишка и мы так привыкли к нему, что приходя из школы, Женька спрашивал: "А Гоша где?"
Но пора было определять его судьбу, хотя он прижился уже у деда Васи, а Володька пестовал его, словно брата.
Хороший оказался мальчишка. Ласковый, привязчивый и послушный, о нем и заботиться было приятно, я даже перестала жалеть свои почти новые сандалии, в которых теперь шлепал Гоша. Другой обуви у нас для него не нашлось, это потом мама принесла откуда-то совсем хорошие ботинки.

Мама подала  в милицию заявление о розыске родных Гоши, навела справки в детдоме, где ей обещали место именно здесь, чтобы не отправлять мальчика в другой город.
Но почему-то все откладывалось и откладывалось Гошино устройство, никому не хотелось расставания, словно этот шустрый мальчик с быстрыми черными глазками всегда жил здесь, с нами, бесстрашно играл с Казбеком, никому не позволявшим такого вольного с собой обращения, пил молоко на кухне, искренне хвалил бабулину стряпню и всегда всем был доволен.
Володька скучал без него, уводил от нас и воспитывал сам, а дед Вася с улыбкой усаживал мальчугана на ребристую спину старого Монгола и восторг мальчишки неизбежно вызывал всеобщие улыбки.

Все было славно, но болела мамина учительская душа. Начальная школа № 7 работала, дети учились, а Гоша просто блаженствовал, гуляя от деда Васи к нам и обратно.
Мама выяснила, что Гоша никогда не учился в школе, буквы и счет знает кое-как.
Дальше так продолжаться не могло.
Наконец, состоялся серьезный разговор мамы с Володькой. Выслушав веские доводы, Володька согласился с ними, но совсем по взрослому сказал:
- Учиться ему надо, это точно, но давайте оставим его у нас. Зачем детдом? Там чужие ему люди. Вот уже второй месяц идет, как его нашли, ведь все в порядке, на человека парень стал похож. Опять же, может, отыщутся родные, а адрес в милиции дедов дали. Вот я же жду и нормально. Давайте в вашу школу его отдадим. Он шустрый, понятливый. Я ему помогу. Давайте, Евгения Федоровна, я просто прошу за него, - и, помолчав, добавил: - и за себя. Вроде как семья у нас с дедом Васей образовалась. Ребят все меньше, растут и устраиваются, разбегаются. А этот прижился, мы привыкли к нему, а он к нам. Да вы мне верите?
- Верю, Владимир, конечно, верю. Давай попробуем. Но надо документы какие-то оформлять, - облегченно выдохнула мама, - ладно, съезжу в районо, посоветуюсь, как быть. А тебе неделю даю, готовь его к школе. Убеди, что это надо. Да не пугай. Он должен обрадоваться школе, а не испугаться. Понял?
- Конечно, понял, - и в голосе сурового Володьки тоже зазвучала настоящая радость.

Участь Гоши решалась неплохо. За экипировку мальчика к школе взялась тетушка Нина, она работала в промартели "Парижская коммуна", по поселковому - "Париж". Только так и называли эту артель, где была парикмахерская и пошивочная мастерская.
В "Париже" взялись безо всяких проволочек сшить парнишке школьную форму. Швеями работали женщины детные, знающие цену сочувствия.

А вскоре случилось несчастье, которое тоже повлияло на Гошину судьбу.
Морозы наведывались к нам все чаще, день совсем сжался, стал таким коротким, что я едва успевала почистить закопченные вчера стекла керосиновых ламп, как приходила пора снова зажигать эти лампы.
Женька еще не пришел из школы, а в доме уже было по вечернему сумрачно. Бабуля готовилась затопить печку.
Вдруг громко хлопнула дверь, в дом ворвался раздетый, в одной рубашке, Володька и упал, обнимая бабулины колени - молча, непонятно и страшно.
Бабуля присела на табуретку, стала поднимать Володькину голову, спрашивая растерянно, совсем незнакомым голосом:
- Что, что, Володя, что, что, что? - повторяла она, словно забыв другие слова.

Тряслась, содрогалась худая Володькина спина, и вылетали из горла ни на что не похожие пугающие звуки.
Я поняла, что Володька плачет. Плакал мужчина. Я раньше не слышала такого, не было мужчин в нашем доме и Володька принес первое знание - так плачут мужчины. Хрипло, бессвязно, содрогаясь от горестных судорог, забыв про себя и про весь мир.
Это горе пришло. Настоящее.

Бабуля вдруг резко ухватила Володькину шевелюру, подняла его голову, фартуком стала вытирать его лицо и повторяла только одно слово:
- Что? Что? Что?
Поднялась Володькина рука, разжался кулак и бабуля взяла четвертушку бумаги, вгляделась, без очков прочла стандартный текст и выдохнула:
 - Смертью храбрых...
Все стало понятно. Эти слова хорошо знали и страшились их в каждой, в том числе и в нашей семье.
Погиб, пал смертью храбрых Володькин отец. Ждал парнишка письмо, а пришла ненавистная похоронка, все же нашедшая адресата.

Обрела дар речи бабуля, прижала к себе голову Володьки, стала гладить его шевелюру, склонилась к уху и что-то нашептывала потихоньку, говорила и говорила, приколдовывала, как мне показалось.
Знаком показала мне на вешалку, где висела большая пуховая шаль, я подала ей, она укрыла шалью Володькину вздрагивающую спину и все продолжала шептать.
Время остановилось для нас.

Когда радостно взлаял в ограде Казбек, стало ясно, что пришел из школы Женька, ласкает Казбека и скоро войдет в дом.
Володька - вот он, мужчина, поднялся, вытер лицо поданным бабулей полотенцем и направился к выходу.
- Стой, Владимир, куда ты, подожди, оденься! - закричала бабуля.
Володька замедлил шаг, но потом с силой толкнул дверь и вышел.
Мы услышали голос Женьки, стукнула калитка и вошедший братишка спросил:
- Что это с ним?   Помчался, как дурной. Раздетый в такой холодище.
Вот только теперь заплакала бабуля:
- Похоронку он получил. Дождался Володька, нашел своего отца. Да будет ли страданиям конец? Война закончилась, а горе - нет, все давит, гнетет, даже детей не жалея.
Женька рванул было к двери, но бабуля остановила:
- Дай ему горе свое пережить. Он из дома убежал, чтобы никто из ребят слез не видел. Не мешай, не трогай его, чужое горе уважать надо.
Женька послушался, не побежал за другом.

Вечером в нашем доме был большой Совет и даже с нашим участием.
Бабуля высказалась первой:
- Вот что, девочки, - она называла девочками трех взрослых дочерей, - вот что. Гоша у него сейчас главный спаситель. Отвлечет пацанчик от тяготы. Вы о нем уже точно решили, что он остается?
- Мы-то решили, районо еще не определилось, - ответила мама, - да наплевать, будем пока без документов учить, с Володькой ведь так же было, а потом узаконим все, не впервой. Иначе что делать? По поездам разгонять?
- Значит, на том и порешим, - удовлетворенно подвела итог бабуля, а сестры еще долго обсуждали свалившиеся проблемы.
Зимой Володьке исполнится пятнадцать, пора думать об училище, но там берут с семилеткой, а у него справка за четыре класса.
- Евгения? - строго спросила старшая сестра Анна, и мама послушно ответила:
- Добьюсь, вот увидите. Война же ему помешала, пойдут навстречу, никуда не денутся. 
(Надо сказать, что так и вышло. Володьку приняли в педучилище, которое он успешно закончил). 
- А мне что делать? - подал голос братишка.
- Ты только жалеть его не смей, - крикнула из кухни бабуля, - он жалости не выносит.
- А зачем к тебе прибежал?  - не отставал упрямый внук.
- Значит, заслужила, часть горя его приняла. Он свои слезы горючие мне выплакал, - обиделась бабуля.
- Да ладно, - отмахнулся Женька, - я знаю.
Обсуждали, решали, жалели, горевали, придумывали четыре одинокие, той же самой войной обделенные женщины, безропотно и добровольно принимая на себя чужие беды.

На следующий день к нам не пришли ни Гоша, ни Володька.
Бабуля прислушивалась, не завизжит ли радостно Казбек, увидев храбрых своих друзей.
Нет, молчал Казбек и в доме было грустно и тягостно, словно Володькино несчастье еще не ушло от нас.
Бабуля чистила картошку и тоненькие очистки спиралькой сбегали в ведро. Большая кастрюля наполнялась и наполнялась белыми крупными картофелинами, пока бабуля не отбросила ножик.
- Да что там у них, Господи, твоя воля? - всплеснула она руками.
Быстро оделась, набрала в сумку молока, овощей и ушла, категорически отказавшись взять меня с собой. И только вечером ответила дочерям на вопрос о Володьке: "Молчит, лежит лицом к стене и молчит. Гоша возле него вьется. Время ему нужно".

И потянулось это несчастное время. Неделе никак не было конца.
Приударяли морозы, без обычных друзей было скучно, за молоком оба раза приходил с бидончиком Гоша, долго сидел возле Казбека, ласкал и гладил нашего строгого сторожа, что-то шептал ему и смеялся только, вытирая собачьи слюни со своего совершенно чистого, без болячек личика.
Даже быстрые черные глазенки мальчика как-то утратили веселость.
Один раз бабуля спросила его о Володьке и Гоша по взрослому махнул рукой:
- Все лежит и лежит, главное, жрать не хочет.
Потом хитренько глянул и добавил:
- Вот молочко пьет, спасибо, Анн-Пална.

Между тем тетушка Нина принесла Гошин, малость на вырост сшитый костюмчик - брючки и курточку, две рубашечки из синего сатина и мама, забрав эту красоту, пошла в дом деда Васи.
Ее не было очень долго. Уже совсем спустилась ночь и бабуля прикрутила фитиль лампы, экономя керосин.
Мама явилась не очень чтобы веселая, но рассказала, что Володька помогал Гоше примерить обновку и обещал сам привести парнишку в первый класс уже в понедельник.
Мы обрадовались сообщению, стали ждать понедельника и, когда он пришел, до самого вечера изнывали от неизвестности.
Бабуля сердито молчала, гремела посудой, даже Женька примолк.
 
Когда совсем стемнело, пришла мама. Вся семья собралась за столом вокруг керосиновой семилинейной лампы, которая не только освещала наш дом, но и собирала всех в один дружный круг, где велись разговоры на самые разные темы, обсуждались события и возникала атмосфера доверия, сплоченности и взаимопомощи.
Мама рассказала, что Володька привел в школу одетого в костюм из "Парижа" Гошу, которого усадили за первую парту и любопытный  парнишка с честью выдержал все четыре урока, не шалил и не сбежал. Да и как мог он сбежать, если на подоконнике в коридоре до конца занятий просидел строгий Володька.

Жизнь входила в свою колею. Гоша прижился в школе. Володька снова стал навещать нас, но о похоронке разговоров не вели никогда  - ни мы, ни Володька.
Только однажды, когда мама что-то сказала о том, что Володька смирился с гибелью отца, вдруг вспыхнул Женька:
- Смирился, как же! Это я поработал. Когда он лежал почти неделю, я зашел и отругал его.
Бабуля возмутилась:
- Как это отругал? Тебе же запретили говорить об этом.
- А вот так и отругал. Сказал, ты погляди на меня, мы такую же бумагу получили, а ждем отца. В той мясорубке всякое бывало. Может, однофамилец. Ты год рождения отца помнишь? Нет? Чего тогда паникуешь? Любая ошибка могла выйти, а ты? Знаешь, если ждать, то это помогает тому, кого ждешь. Много людей ждали и не напрасно. Вот так все ему и высказал.
Бабуля погладила Женьку по голове:
- Ой, паренек-от, да ты у нас самый мудрый. Я хотела так его утешить, да побоялась. И что, он теперь ждет?
- Я жду и он тоже, - ответил Женька.
Они, эти мальчишки, ждали отцов всю свою жизнь.
Не дождались.

Вскоре новое событие заставило всех взволноваться.
Мама только пришла с работы, как прибежал запыхавшийся Володька.
- Евгения Федоровна, я с вокзала. Там на доске розыска новое объявление повесили, похоже, Гошку ищут, - выпалил он.
- Гошку? Ищут? Кто? Давай рассказывай связно, Владимир, - попросила мама.
Володька уже отдышался и пояснил:
- Вы же знаете, я хожу на вокзал к милицейской дежурке, читаю все объявления о розыске. Для себя, для ребят тоже, вдруг кого из наших разыскивают. Гляжу - новая такая листовочка - разыскивается Георгий Иванцов и фото мальчика. Маленький, правда, но все равно что-то общее с Гошкой есть - кругломордый, как наш. Я к дежурному зашел узнать подробнее, он говорит, зови взрослых. Пойдемте, Евгения Федоровна, вам не откажут.
- Постой, но там же Иванцов, а Гоша Иванов, - засомневалась мама, уже одеваясь.
- Э-э-э, Иванцов-Иванов, ошибиться легко. Мог Гошка напутать, могли и в милиции.

Мама с Володькой убежали, а мы остались ждать. Это противное занятие чаще всего случалось у нас зимой, когда морозы не давали выбежать налегке за новостями и событиями.
Легок на помине, прибежал Гоша с вопросом: "Володька у вас?", получил от бабули ватрушку.
Замечательные ватрушки пекла бабуля из черной ржаной муки, а в серединке - румяный творожок, словно солнышко.
Мальчишка уплетал вкуснятину, а мы смотрели на него, не решаясь приступить к расспросам.
Наконец, не выдержала бабуля:
- Гоша, как фамилия твоя?
- Иванов, Анн-Пална.
- Точно?
- Точно, точно. Иванов.
- А маму ты помнишь? Как зовут ее? Расскажи все по порядку.
- Так я говорил уже, Анн-Пална, дайте хоть доем.
Гоша был не из робких, ватрушкой не поступился и рассказ начал, лишь вытерев крошки творога с подбородка.
Собственно, ничего нового он не поведал. Маму помнил хорошо. Зовут ее Зоя. Дом у них был большой и жило в нем много народу.
Видно было, что Гошу больше, чем рассказ интересовали ватрушки и бабуля придвинула ближе к нему накрытое полотенчиком блюдо. Допрос Гоши на этом закончился.

Мама с Володькой явились оживленные, опять приступили было к Гоше с вопросами, но скоро отстали, не добившись толку.
На Володькин вопрос о фамилии Гоша равнодушно ответил:
- Может, Иванцов, не помню.
Но ведь разыскивала Гошу Зоя Ивановна Иванцова и Зоей называл мать парнишка. Это вселяло надежду.

Долго сочиняли телеграмму, мама дала Володьке деньги и утром он поехал в город, где отправил наше послание по указанному Зоей Иванцовой адресу.
Опять мы ждали. Но на этот раз неоднозначные чувства владели нами и Володькой тоже. Мы были рады, что, возможно, нашлась Гошина мама, но совсем не хотели с ним расставаться, если вдруг она вздумает его увезти.
Мы привязались к мальчишке, полюбили его, заботились о нем и вдруг его заберут. Да и с Володькой  просто неизвестно что станет без Гоши.
Даже дед Вася приходил к нам и спрашивал, нельзя ли и мать Гошину пристроить в поселке, она ведь не от хорошей жизни ехала с мальчиком к какой-то тетке.
Бабуля успокаивала деда, обещая разобраться, как лучше будет ребенку.

Очень долгим было это тревожное ожидание. Нам казалось, что время не движется.
Между тем, зима собиралась уходить, днем с крыши свешивались сосульки и роняли еще редкие капли на землю, а солнце, выглянув, пригревало так, что вызывало невольную улыбку.
Бабуля по детски радовалась этому и приговаривала: "Ну вот, еще денек прибавился на воробьиный скок".

И вот после такого приветливого дня мы  с соседскими ребятишками сидели на лавочке возле дома. Если мы замолкали, вся округа затаивалась, укутываясь в тишину. И вдруг эту благословенную тишину разорвал вопль.
Кричала женщина. Отчаянно, но непонятно, с болью, но не так, как получившая похоронку соседка.
Крик повторился, мы разобрали слова  "Гошенька-а, Гошенька-а" и сыпанули к дому деда Васи.

В ограде заходилась криком женщина, стоя на коленях и обнимая Гошу, который сморщился весь, готовясь заплакать.
Опирался  на косяк двери растерянный дед Вася и не мог спуститься с крыльца на одной ноге, без костыля и протеза.
Володьки не было поблизости, а мы смотрели на все это, не зная, что делают в таких случаях.
И навсегда врезалась в детскую память картинка встречи матери с найденным, наконец, сыном.
Потом прибежал Володька, поднял женщину с колен, увел в дом ее и Гошу, цыкнул на нас и мы разбежались.

Бабуля ждала меня на крыльце и только спросила:"Ну?" Мой рассказ произвел впечатление, бабуля перекрестилась и сказала: "Слава Богу!"

А дальше уже все завертелось интересно и быстро.
В следующий выходной мы ждали гостей и готовили праздничный обед. Гости явились в полном составе и словно страшную сказку мы слушали историю странствий.
Все было как у тысяч страдальцев. Эвакуация, скитания по чужим углам, возвращение в освобожденное село к дому, от которого осталась лишь труба, опять чужие углы.
Решение ехать к тетке на Дальний Восток представлялось единственно правильным. И они поехали - без денег, вещей и продуктов, надеясь лишь на милость людскую. На полпути свалило Зою крупозное воспаление легких, а когда очнулась от беспамятства в чужом городе, сына не было и рассказали люди, что уехал он с ватагой беспризорников неизвестно куда.
Жалеючи, Зою оставили в больнице, она работала и жила там же, в закутке с ведрами и тряпками, ходила на вокзал, часами ждала, расспрашивала, надеялась, что вспомнит мальчик, вернется.   
Заявления носила в милицию, просила искать, да много их было, таких потеряшек, сотни и тысячи, попробуй, найди малыша, который и фамилию свою перепутал.
Ну разве не чудо, что попал розыскной листок на нашу станцию и жил здесь Володька, который все ждал и искал тех, кому нужен был хоть один из его беспризорной команды с таким необычным названием - "Седьмая рота - жрать охота".
Искал и нашел.

Рассказывая и плача, Зоя все трогала рукой сына, будто он мог опять исчезнуть и повторяла: "Гошенька, Гошенька, Гошенька". 
Вот так - "Гошенька" мы его не называли и Гоша сидел довольный, значительный, словно герой.
Да, слишком он был мал, чтобы оценить значимость происшедших событий, прошлое и настоящее он принимал как должное, как мудрый старик, хотя было ему полных-то восемь лет.

Зоя с радостью осталась в нашем поселке, вычистила до блеска "хоромы" деда Васи и утлые оконца украсила шторками, сшитыми из красивой бабулиной юбки, которую та достала из своего сундука.
Материи на шторки не было и бабуля отдала свою тщательно хранимую цветастую юбку. "Все равно не ношу, - сказала, - что зря-то ей лежать".   

Потом Зою устроили в парикмахерскую "Парижа" уборщицей, но она оказалась сметливой, как и наши поселковые женщины, которым нужно было кормить ребятишек.
Присмотревшись, Зоя научилась стрижке, скоро стала стричь поселковых пацанов и все были ею довольны.

Когда решался вопрос о Зоином проживании, Володька раздраженно  тряхнул своим здоровым левым плечом, но мысль о возможном отъезде Гоши была невыносимой, он поддержал деда Васю, а потом и сам привязался к Зое, да и она его пестовала, как сына. 
И потекла рядом с нами обычная многотрудная и всякая разная, но милосердная жизнь.

Когда я много лет спустя приехала в командировку в городок своего детства, Володька в числе первых прибежал ко мне в гостиницу. Такой же худющий и высоконький, и так же причесывался правой рукой, низко склонив голову.
Только пепельно-русая его грива стала совсем пепельной. А глаза так и остались стальными и грустными.
Володька доложил мне все поселковые новости - плохие и хорошие. Как похоронил деда Васю, а потом и Зою, которую догнали все-таки последствия военных тягот, а про Гошу с гордостью сообщил, что парень уже армию отслужил и заканчивает институт.
- А ты говорил - "паршивец", - съязвила я и мы расхохотались, вспомнив первое явление Гоши народу.