Отрывок из романа "Велели передать вам..."
Перевод с армянского языка А. Сагателяна.
Для Ивана Агатова единственной заветной мечтой в его беспросветном существовании было избежать перевода в другой лагерь. Немного нашлось бы зон, где бригады ходили на работу без сопровождения конвоя. Зона, в которой сидел Иван Агатов, была как раз из таких. И дело тут было вовсе не в преступной халатности начальства, и уж тем более не в либеральном отношении к заключённым. Просто, исходя из местных условий, начальство посчитало возможным заменить конвоирование оцеплением прилегающей к лагерю территории. Несколько конвойных на лыжах в течение целого дня объезжали территорию, где работали заключённые. Лыжня при этом служила своеобразной границей, обозначавшей пространство, внутри которого могли передвигаться заключённые. Но если хотя бы один отпечаток сапога оказывался за ограничительной линией, это уже означало побег или, по меньшей мере, попытку к бегству.
Иван Агатов, интеллигент и коренной москвич, валил деревья. Он подсчитал как-то, что для искупления своей мнимой вины он должен в течение своего восьмилетнего срока свалить восемьдесят пять тысяч деревьев, срубая по тридцать деревьев в день, за вычетом четырёхмесячного предварительного заключения, редких выходных и больничных дней.
Пока же на его счету было лишь тысяча пятьсот деревьев, хотя свою новую профессию он осваивал уже почти год. Но из этого срока два месяца он лежал с ревматизмом, а ещё в общей сложности месяц – сидел в изоляторе. Точнее – лежал, так как днём его выводили на работы, а на ночь, как злостного саботажника, водворяли в карцер.
Теперь эти тяжёлые дни были позади. Начальник лагеря махнул на него рукой. Это не было проявлением особого милосердия, просто, убедившись, что он не саботажник и действительно болен, начальник перестал его наказывать и позволил ему работать в меру своих сил.
В самом деле, разве мог бы Агатов поспевать за бригадой, если бы они шли на работу в сопровождении конвоя. И сейчас, когда бесконвойная бригада быстро добралась до места работ и приступила к выполнению нормы, Иван Агатов, безнадёжно отстав, медленно брёл по лесу. А брести нужно было десять километров туда и столько же обратно, но уже после десятичасового изнуряющего труда.
Поначалу Иван терялся в догадках: зачем нужно было располагать лесосеку так далеко, когда вокруг лагеря сплошной лес и ничего кроме леса. Руби – не хочу. Но потом понял: рядом с местом вырубки протекала река, по которой весной сплавляли лес. Переправлять брёвна к реке невозможно было бы даже на лошадях, располагайся лесоповал вблизи лагеря. А так, хоть и приходилось пройти двадцать километров по лесу, но зато брёвна доставлялись к реке без труда…
Зима в этом году выдалась на редкость суровой, но при этом зимний пейзаж поражал своей красотой. Когда бригада выходила из ворот лагеря, Агатов не мог сдержать восторга. Лес молчаливой и неподвижной громадой возвышался над лагерем. Стволы и ветви деревьев оставались зелёными, лишь кроны были украшены белой снежной шапкой. Словно колонны какого-то тёмного и необъятного зала они плотно со всех сторон окружали высокий и глухой лагерный забор. Между забором и этой стеной леса оставалось довольно широкое пространство, напоминающее закольцованный проспект.
Но всей этой красотой никто, кроме Ивана, не восхищался. Иван был художником. Собственно говоря, и пострадал-то он из-за своей профессии. Как-то раз на выставке некий весьма бдительный и не в меру глазастый посетитель углядел в изображённом на картине Агатова стогу сена ни больше, ни меньше, как голову Гитлера. Почему именно голову и почему в стогу сена, этого никто выяснять не стал. Иван был арестован и осуждён…
Через минуту, когда Иван очнулся от состояния восторженного оцепенения, он обнаружил, что его товарищи ушли далеко вперёд, и поспешил вслед за бригадой.
Агатов принадлежал к доходягам, широко распространенному типу заключённых. Излишне объяснять, что означает слово «дойти». То, что Иван – художник знали немногие, а вот то, что он доходяга не было секретом ни для кого. И никого это обстоятельство особо не волновало.
Перейдя кольцеобразный «проспект», Агатов заковылял на ревматических ногах по своему обычному десятикилометровому маршруту. Одетый с ног до головы в чёрное, с топором за поясом и пилой на плече, он напоминал какой-то сказочный персонаж.
Но если снять с него завязанную под подбородком хлопчатобумажную ушанку на толстой подкладке, такие же хлопчатобумажные штаны и ватник, то под всей этой шелухой можно было разглядеть тщедушного молодого человека, интеллигента и художника.
Правда, в тридцати восьмиградусный мороз бушлат не снимешь, да и зачем? Зачем, если он уже не художник, а обычный заключённый.
Москвич Агатов беззаветно любил свой город. Он знал там каждую улицу, каждый уголок, и сейчас ему казалось, что идёт он не по лесной дороге, а через знакомые места родного города. Чудилось ему, что путь его лежит по аллее в Сокольниках. Вот сейчас налево за углом будет летнее кафе, правда, уже закрытое, там, дальше направо – каток, полностью оккупированный весёлой ребятнёй….
Но кругом – лес, лес, как один сплошной бред. И его видения – как несколько бессвязных слов, прорвавшихся на мгновение сквозь этот бесконечный хаос. И вновь бредёт не по знакомой аллее в Сокольниках, а через карельскую тайгу…
А вот опять.… Как будто парк имени Горького.… Значит, где-то должна быть речка?… Нет речки. И парка тоже нет. Ничего нет. Есть тайга, одна сплошная тайга, за тысячу с лишним километров от Москвы.
Он вдруг услышал, как дятел стучит по дереву. Если судить по книгам, то дятел должен стучать примерно так: тук… тук… тук.… Но этот дятел издавал звук похожий скорее на звук швейной машинки. Спешил, наверное, как Иван.
Часа через два или более Иван Агатов добрался до места работ. Где оно находится, он определил по стуку топоров и шуму падающих деревьев. Работа шла уже полным ходом.
От делянки к дороге вели две колеи, по которым с помощью лошадей деревья оттаскивали к дороге, а оттуда на санях к берегу реки.
Бригадир выделил Агатову небольшой участок делянки, и художник, когда-то, благодаря бдительному посетителю, сменивший профессию, достал пилу и топор и начал валить очередное тысячу пятьсот первое дерево.
Вечером бригадир не стал проверять работу Ивана. Её результат был известен заранее. И поэтому, как только работа закончилась, и члены бригады стали сдавать свои делянки, Агатов, никого не дожидаясь, направился по дороге, обратно в лагерь.
Вскоре его обогнали конюхи на лошадях, затем потянулись остальные заключённые. Пока проходила колонна, Иван Агатов словно ощутил приятное тепло, исходящее от этого людского потока. Наконец прошли последние зэка. Иван постоял какое-то время, убеждаясь, что он – последний. Его тело мёрзло, а душа сжималась…
Он не знал, сколько нужно ещё пройти до лагеря. Он никогда не запоминал какие-то особые приметы, которые помогли бы ему определить расстояние. Да и нелегко это было в непроглядной тьме. Только когда меж деревьев мелькнул лучик света, он понял, что идти осталось совсем немного – какие-то километр-полтора.
Свет то пропадал надолго, то вновь появлялся и снова пропадал…
Подчас Ивану Агатову казалось, что свет ему только чудится. Тогда он ускорял шаги, мечтая быстрее добраться до лагеря, проглотить ужин и спать, спать, спать…
Внезапно лес кончился. Агатов вышел на закольцованную дорожку. Не смотря на голод и усталость, он остановился и некоторое время смотрел перед собой в каком-то восторженном оцепенении. На высоком столбе у ворот лагеря ярко горела газовая лампа, заливая всё вокруг себя светом, под которым искрился снег. Иван Агатов обернулся и посмотрел на оставшуюся за спиной громаду тайги. Свет падал на необъятную и тёмную лесную чащу, освещая стоящие вблизи деревья, а затем всё слабел и слабел, растворяясь среди огромных елей. Ах, какой пейзаж!.. Ах, какая бы могла получиться картина.
2
31 декабря для заключённых был днём, ни чем не отличающимся от остальных, и в то же время – не совсем обычным. На обед они получали такие же, как всегда жидкую баланду и плохо пропечённый чёрный хлеб. Но работать при этом приходилось больше, чем в другие дни: в этот день руководству лагеря необходимо было полностью закрыть все нормы по выполнению плана.
Вечером Иван Агатов снова шёл по той же узкой лесной просеке. Он спешил, не щадя своих больных ног, торопился пройти хотя бы какую-то часть пути, чтобы ощутить человеческое присутствие. Но если бы всё зависело от его желаний, он был бы сейчас в родной Москве за тысячу с лишним километров отсюда…
Бригада в этот день поздно закончила работу, и, естественно, все спешили поскорее вернуться в лагерь. Шедший рядом с Агатовым заключённый на удивление быстро ушёл вперёд. Иван остался один. Снег тускло белел под ногами, деревья нависали над ним тёмной стеной, ещё более густой и чёрной, чем окружавшая Ивана ночная тьма….
Тридцать первое декабря… Последний день старого года…. Сейчас бы в Москву….
Слёзы, тут же превращавшиеся в льдинки, покатились из глаз Ивана Агатова. Но его настолько захватили воспоминания, что он уже не замечал мороза. Сейчас бы в Москву…
Вдруг Иван ощутил какое-то неясное чувство беспокойства и оглянулся вокруг. Причин для тревоги вообще-то не было, разве что дорога стала несколько уже. Иван продолжил путь, мысленно представляя свой родной город…
Вдруг ему показалось, что он идёт по совершенно незнакомой дороге. Снег рыхлился и скрипел под его ногами.
Может, он сбился с пути?..
Художник подумал об этом, но продолжал идти. А что ещё оставалось? Каждая дорога где-нибудь кончается и куда-нибудь приводит. А к лагерю нет другой дороги. Так что заблудиться невозможно….
Иван Агатов с удивлением обнаружил, что вышел на лесную поляну. Он точно знал, что на всём расстоянии от места вырубки до лагеря подобного места вообще нет….
Он сделал несколько шагов и почувствовал, как его охватывает ужас. Он сбился с пути, сделал крюк и вышел на выработанную делянку….
Иван ужаснулся от того, что произошло. Может, если пойти обратно по тому же пути, можно снова выйти на дорогу, ведущую в лагерь? Незнакомое место вызывало чувство страха.
Даже девственный лес так не страшил своим безлюдьем, как эта пустая с низко торчащими пнями поляна, где когда-то кипела работа, а сейчас царили мрак и запустение. Не щадя своих больных ног Агатов побежал из этого тупика, чтобы снова выбраться на дорогу. Он успокоился только тогда, когда вновь почувствовал под ногами твёрдый наст.
31 декабря. Который, интересно, час? Скоро кончится старый год. Сейчас бы в Москву….
Сквозь свои хлопчатые носки и твёрдые подошвы почувствовал Иван, что под ногами уже не твёрдый наст, а земля. Не может быть…. Он с удивлением посмотрел себе под ноги, но останавливаться не стал. Возможно, он опять сбился с пути и забрёл в такую густую чащу, что даже снег здесь не долетал до земли, над которой непроницаемым щитом висели густые ветви деревьев. Иван поднял голову и посмотрел вверх. Но разве можно было там что-то разглядеть кроме темноты.… Вдруг, он поймал себя на том, что даже рад, что оказался в этой ситуации. Хотя бы нет этого опостылевшего уже снега.
Стало светлее. Свет, исходивший откуда-то издалека, рассеивался вокруг мелкой пылью. А может, это просто глаза привыкли к мраку? Он шёл уже не по снегу, а по низкой траве, покрытой слоем сухих листьев. Пройдя ещё несколько шагов, Иван Агатов натолкнулся на какое-то препятствие. Желая его обойти, он шагнул в сторону, но вновь упёрся коленями в невидимую преграду. Ещё два шага в сторону – препятствие не исчезло.
Удивлённый художник снял перчатки и стал ощупывать его голыми руками. Это была чугунная узорная решётка высотой почти до колен. Агатов стоял, не веря тому, что он ощутил и увидел. Откуда могла взяться здесь эта ограда? Здесь, в глухой тайге, за тысячу вёрст от человеческого жилья!
Иван осторожно перелез через ограду и застыл от изумления. Он стоял на асфальте….
Забыв обо всём на свете, Иван побежал по этой асфальтированной дороге, даже не зная, куда она ведёт. Через какое-то время он снова наскочил на такую же ограду. Нет. На этот раз перелезать он не станет. Зачем? Ведь здесь асфальт! А там – тайга, морозы, лесоповал, лагерь. Иван отошёл от ограды. Куда теперь? Справа и слева – тайга. А там, впереди? Что там?
Иван осторожно шагнул вперёд. Под ногами был всё тот же асфальт. И ещё.… Ещё…. И чем дальше шёл Агатов, тем отчётливее видел он тёмную поверхность асфальтовой дороги ….
Окружающее пространство стало приобретать всё более ясные очертания. Справа и слева Иван уже мог различить чугунную решётку и тротуар. Он шёл прямо посередине улицы….
«Что это? Где я» - лихорадочно думал художник, продолжая двигаться вперёд. Может это всего лишь сон? Или он заболел, и всё это просто его горячечный бред? Но ведь он не спал, он шёл в лагерь после работы. И болели у него только ноги. А может он уже на территории лагеря?
Вдруг у Агатова появилась странная и нелепая мысль. Она была настолько абсурдна, что поверить в неё, находясь в здравом уме, было невозможно.
Он – в Москве!
Да! В Москве! Это казалось полным бредом, но Иван даже точно мог сказать посреди какой улицы он стоит. Это же Ленинградское шоссе. Он вдруг увидел чугунные фонарные столбы. Может быть, ранее он просто их не заметил. Прямо над его головой тянулись струны проводов, а под ногами сверкали рельсы. Он стоял на трамвайных путях.
Он вдруг почувствовал, как тепло вокруг, гораздо теплее, чем там, в тайге, за тысячу километров отсюда.
Агатов побежал. Это Москва! Его родной город. Он даже не пытался объяснить себе, как такое могло случиться! Да и зачем что-то объяснять?
Он уже пришёл в себя. Справа и слева уже показались громады городских зданий. А он всё бежал, с пилой на плече….
Агатов остановился, вытащил топор из-за пояса, опустил пилу и, подойдя к чугунной ограде, закинул инструменты далеко в кусты. А затем, не останавливаясь, понёсся по тротуару. Там был парк, парк со скамейками и лавочками, и не было этой страшной тайги. Иван уже начал задыхаться, но продолжал бежать и бежать, как будто боясь опять потерять этот вновь обретённый город. Он уже не обращал внимания на боль в ногах. Возможно, её уже и не было. Это же Москва! Это его город. Разве это не чудо? Разве это не счастье? Когда он добежал до Белорусского вокзала, в его голове билась одна мысль: вот сейчас, через минуту, он увидит свой дом, свою квартиру, мастерскую, обнимет свою жену, позвонит друзьям, скажет, что он вернулся, и будет встречать с ними Новый год!
Мимо шли люди, которые, к счастью, были слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на странного человека в бушлате. В открытые двери магазинов входили покупатели и выходили оттуда с авоськами, пакетами, бутылками, корзинками… Непрерывным потоком шли автобусы, троллейбусы, автомобили. В них сидели весёлые, бодрые люди. Все спешили по домам. Хлопья снега падали, кружились в лучах электрических фонарей и исчезали в темноте… Последняя ночь старого года….
Иван Агатов пересёк площадь и пошёл по улице Горького. И хотя он уже не бежал, но шёл довольно быстро. Дойдя до Васильевской улицы, он остановился, схватившись за сердце. На этой улице, на пятом этаже была его квартира, окна которой выходили во двор и на улицу Горького. Агатов стоял напротив своего дома. Он поднял голову, посмотреть, горит ли свет в их квартире, дома ли жена…
Все три окна были ярко освещены. Замерев от волнения, Иван опёрся о стену. За занавесками виднелись развешанные в одной из комнат бумажные разноцветные гирлянды, а на потолке висела так хорошо знакомая ему люстра, ярко освещая всю комнату.
В комнате кружила в танце пара, то приближаясь к окну, то отдаляясь от него. Иван узнал бы этих людей из тысячи других. Женщина была его женой, а мужчина – следователем, который вёл его дело…
Следователи… Кто они были на самом деле? Чему служили? Справедливости или беззаконию? Может быть, с помощью пыток и побоев превращая невиновных людей в шпионов и диверсантов, террористов и контрреволюционеров, они сами начинали верить в то, что правда на их стороне? Верить, что это нужно революции. Или же, желая подтвердить правоту и дальновидность вождя, они стремились к настоящим диверсантам и шпионам, если таких действительно засылали из враждебного капиталистического окружения, прибавить сотни и тысячи невиновных…
Каким-то образом этим следователям удавалось убедить жён арестантов в том, что они жили под одной крышей с подлыми врагами и не знали этого. Некоторые отказывались в это верить, и вслед за своими мужьями шли в лагеря, перенося там муки и страдания. Но многие верили, и, в благодарность за то, что им открыли наконец глаза, были готовы отдаться своим благодетелям душой и телом….
Иван Агатов не предполагал, что его супруга тоже из числа этих, вторых. Теперь он смотрел наверх, на залитую светом комнату, и из его глаз текли застывавшие на щеках слёзы. Ему уже не было хода в собственный дом. Его место в сердце любимой женщины, в её сознании занял его палач.
«Не верь ему, Надя, он лжёт! Я не виновен!», хотелось закричать Ивану Агатову, но он сдержал себя. У него уже не было прав ни на свой дом, ни на свой родной город. Он был всего лишь политический заключённый, лишённый доброго имени. Ему вдруг захотелось стереть с лица земли весь этот праздник, эту нарядную счастливую Москву, чтобы здесь вместо всего этого вновь появилась вековечная тайга…
И слёзы всё текли и текли из его глаз….
3
Утром, когда в лагере уже собирались организовать поисковую группу для розыска и задержания совершившего побег Ивана Агатова, его вдруг заметили напротив лагерных ворот. Он стоял, прислонившись спиной к дереву, устремив мёртвый, потухший взгляд на висевшую на столбе газовую лампу.