К своим тридцати зимам Аким Трошин исходил всю Русь-матушку, от Студёного моря до Тихого океана. Бурлачил на Волге, с поморами на Груманте моржа и тюленя бил, в сибирской тайге пушнину добывал. Всё волей никак надышаться не мог.
Случилось так, что Аким в вольных оказался, а до осемнадцати годов в крепостных числился. Барин его, помещик Блинов, был убеждённым вольтерьянцем, и как только получил после смерти отца наследство, хозяйство своё на европейский лад устроил. Заядлый лошадник, он основал конный завод, и почитая это дело за главное, крестьян своих отпустил, оставив за ними наделы в обмен на необременительную арендную плату и обязательство поставлять на конюшни овёс и сено в требуемом количестве.
Отец Акима, Силантий, ещё у прежнего хозяина при молодом барине кучером состоял, а когда тот заводом загорелся, во всём стал ему первым помощником. Уж нашто младший Блинов себя знатоком считал, а без Силантьевого совета ни одного важного решения не принимал. А и то, Силантий лошадей будто нутром чуял. Глянет, и враз скажет, на что конь годен, какие хворобы у него есть, и даже какие могут только приключиться. Селяне меж собой судачили, что не иначе мать его согрешила с цыганом, из роду кочевого племени, не так давно в русские земли забредшего.
Силантий и вправду был тёмен волосом и глазом, норовом горяч, и на руку скор. Мужики его сторонились, а бабы детишек прятали, сглаза боялись. Двое старших сыновей в Силантия пошли, такие же, смугловатые да черноглазые, а в младшем материнская кровь пересилила – ликом и волосом светел, а глаза, что небо в ненастный день, серо-голубые. Характером Аким тоже в мать вышел, спокойный, рассудительный. Старшие братья при отце больше, а Акимка в лесу целыми днями пропадал, силки на птицу и мелкое зверьё ставил, домой без добычи за редким случаем приходил. Уж как его отец к лошадям не присиливал. Всё пустое. Вроде и на лету, что не скажут, схватывает, и объездчик не из последних, а всё, как волк, в лес смотрит. Как барин вольную всем дал, так совсем извёл парень Силантия: «Отпусти, батя, свет белый посмотреть!». Всю душу из него вынул. Поклонился Силантий за сына Блинову, выправил бумаги, да и отпустил с Богом. Всё одно, проку никакого. Лошади, они ведь чувствуют, когда к ним с душой, а не из-под палки.
Так и покатился Аким перекати-полем по необъятным просторам государства Российского, не заметил, как двенадцать лет минуло. Ни кола, ни двора, ни жены, ни детей. Так, странник перехожий. Казалось, и идти-то дальше некуда – край земли, Камчатка. Места дикие, неизведанные. Ан, нет… Промысловики и купцы ещё задолго дальше на запад добрались. Акиму собраться, только подпоясаться, отплыл на первом же купеческом судне, что из Петропавловска на остров Уналашку пошло. Аким и здесь бы надолго не задержался, да случилось, о чём и не думалось.
Приглянулась ему одна девица из местных, да так, что все мысли о странствиях из головы, что ветром выдуло. Девушка и впрямь была хороша. Ростом повыше сородичей, станом стройнее, лицом тоньше и белее, а глаза, как льдинки, прозрачно-голубые. Звали её Инира. Приёмный отец Иниры, Паналык, тоэн племени, без лишних слов отдал девушку за Акима. «Бери, - говорит, - хорошая тебе жена будет, в моём племени всё равно никому не нужна, много крови чужой».
Аким зажил семьёй на острове. На промысел стал с тестем ходить, в ведомый алеутам богатый пушниной край, что Аляска прозывается.
Паналык со своими людьми вдоль побережья дальше прочих промысловиков заходил, до земель (куанов) тлинкитов (колошей по-нашему). Народ немалый, своенравный.
Однажды, оставив байдары на берегу, промысловики, решив добыть дичи на ужин, углубились в лес, и наткнулись на небольшой отряд не то охотников, не то воинов. Люди, и с той и с другой стороны замерли, сторожко разглядывая друг друга, и в бой вступать не торопились.
Трошин, уж чего греха таить, и тестя-то своего с соплеменниками, супротив русских, людьми диковатыми почитал, хоть и уважал их знания и опыт, как промысловиков, а впервые увидев тлинкитов, в доспехах из деревянных планок и деревянных же ярко раскрашенных шлемах, в виде голов зверей и птиц, вооружённых копьями и боевыми палицами с каменными набалдашниками, впал в недоумение, и задумался о неисповедимости путей Господних.
«Вона, как Бог распорядился! У нас в стольном городе Санкт-Петербурге баре в каретах, в шитых камзолах и шляпах при перьях разъезжают, самолично видел, а энти, тоже вроде в перьях, но вида богопротивного. Чем питаются ещё? Эвон, как зыркают, как бы не поели нас, прости Господи», - мелко перекрестился Аким, опасливо поглядывая на чужаков.
Паналык же, если и испугался, то виду не показал. Алеуты вообще народ не из пугливых, а бояться, или удивляться, чему бы то ни было, почитают для себя недостойным. Как старший отряда, Паналык вышел вперёд, и жестами показал, что он и его люди пришли с миром, и если хозяевам этих земель не угодно их присутствие, то они незамедлительно уйдут. Один из чужаков, видимо, главный над ними, показал на лес, и поманил за собой. Паналык, как мог, объяснил, что все пойти не смогут, так как на берегу их снаряжение и лодки, которые нельзя оставлять без присмотра. Главный переговорил о чём-то со своими людьми на странным для уха, незнакомом языке. Разрешив двум промысловикам вернуться на берег, тлинкиты повели остальных вглубь лесной чащи. Больше двух часов промысловики шли ведомыми только хозяевам тропами, и уже на закате вышли к довольно крупному поселению на берегу небольшой реки. Бревенчатые дома, наподобие бараборов, входами были обращены к реке. Аким застыл, как вкопанный, дивясь на их убранство. Все входы были устроены в виде разверстых пастей чудищ. Перед домами стояли высоченные столбы, с затейливо вырезанными на них на всю высоту головами птиц и диковинных зверей. Меж домами толпились нарядно одетые мужчины и женщины, бегала голоногая ребятня.
Нежданное гостеприимство местных жителей вскоре объяснилось. Один из сопровождающих показал на самый высокий столб посередине деревни, и подняв руки кверху, и возведя очи горе, громко повторил непонятное слово:
- Потлатч! Потлатч! Потлатч!
- Чего он заблажил-то, дядя Паналык? – спросил тестя Аким.
- Верно, праздник у них какой, - пожал плечами Паналык, - вон сколько народу не у дела.
Их привели к тому самому столбу, на утоптанную площадку, на которой был разожжён большой костёр, и заставили поклониться крепкому старику, кутающемуся в длинный шерстяной плащ, украшенный ярким орнаментом. Жители деревни стояли вокруг костра на некотором расстоянии. Один из них, тоже в плаще и ещё в маске, в виде головы птицы, вошёл в круг, и стал приплясывать вокруг костра под звуки барабана, всё убыстряя темп. Люди одобрительно загалдели, и захлопали в ладоши. К танцующему стали присоединяться и другие участники, тоже в масках. И вот уже всё пространство площадки заполнилось приплясывающими и что-то выкрикивающими танцорами.
Для Акима подобное действо не было чем-то особо удивительным, как никак, среди алеутов жил, но размахом пляски он всё же впечатлился. Потом хозяева и гости уселись вокруг расстеленных на земле полотен со всевозможной снедью. Тут были и сельдь, и лосось, оленина, медвежатина, мясо тюленей, и какая-то зелень, по виду, водоросли, крабы и моллюски. Празднество длилось до глубокой ночи. Потом Паналыка и его людей отвели в один из пустующих домов на ночлег. Внутри дома горел квадратный очаг, отбрасывающий багровые блики на бревенчатые стены, украшенные искусно вырезанными из дерева фигурками животных и птиц.
- Хороший был праздник, сытный, - Паналык набил трубку табаком, смешанным с со стружками сосновой коры, и подхватив из очага уголёк, раскурил, - ты вот что, Акишка, посторожи тут, пока мы отдыхать будем, мало ли чего.
Охотники завалились спать, а Аким, положив рядом с собой ружьё, устроился у входа.
С рассветом двое из тлинкитов, так они называли свой народ, разбудили его и остальных гостей, и проводили их до берега, оставив им кожаный мешок с едой, оставшейся после пиршества.
Ещё не раз Акиму довелось встречаться с тлинкитами-колошами. Он даже немного говорить на их языке выучился и кое-какие обычаи запомнил, особливо те, из-за коих запросто впросак попасть можно.
С годами отношение с пришлыми у тлинкитов заметно испортились. Из-за Бобрового моря и с юга на Аляску приходило всё больше промысловиков и жадных до наживы торговцев, хозяйничавших на их землях, как в своих вотчинах. Осерчали тлинкиты. С алеутами ещё худо-бедно ладили, а вот с колонистами с юга, объявившими себя независимыми от британской короны, всё чаще случались у них нешуточные стычки. Воины-тлинкиты не знали страха, и вооружены были намного лучше, чем племена населяющие земли южнее Аляски. Они носили кожаные штаны и рубахи из лосиной кожи, с оплечьями, поверх которых надевали доспехи из деревянных планок, перевитых китовыми сухожилиями. Руки воинов были защищены деревянными наручами, а голова шлемом из цельного куска дерева. Основным оружием тлинкитов были копья, палицы и двухконечные ножи с железными клинками. Только благодаря ружьям колонистам удавалось брать верх над индейцами, так они называли всех тлинкитов, не разделяя тех по родам, а в ближнем бою «бледнолицые» супротив них жидковаты были, чаще пятки грели. Бывало, что и русские промысловики, хоть и привыкшие дело с дикими народами иметь, нет-нет, а и схлёстывались с местными, уж шибко те воинственными оказались, что не по ним, сразу в драку лезут. Аким о том не понаслышке знал, сами с Паналыком пару раз в переделку попали, еле ноги унесли.
У Трошина уже подрастали два сына и дочурка, когда в начале октября 1790 года в Кошигенской бухте Уналашки потерпел крушение шедший на Кадьяк двухмачтовый галиот "Три Святителя".
Аким, как о крушении узнал, сразу в бухту побежал, чем мог помогал попавшим в беду соплеменникам. Так он сознакомился с каргопольским купцом Александром Андреевичем Барановым. Вот тот-то, наслушавшись рассказов Акима об Аляске, и уговорил его присоединиться к экспедиции.
Русские пробыли на Уналашке до весны. Жили голодно, юколу, что Трошин им приносил, почитали за лакомство. С его помощью они построили несколько байдар, и отплыли на них на Кадьяк. Аким с ними пошёл. Уж как его Паналык не отоваривал, как Инира не молила – взыграла бродяжья кровь, такой настрой никаким резоном не перешибёшь. Куда вся степенность только подевалась! Котомку собрал, ружьишко прихватил – только его и видели. Эх! Кабы знал Аким, каких напастей ему изведать придётся, ни в жисть бы не сподобился с Уналашки уезжать.
Прибыв на остров Кадьяк (острие по-эскимосски), Баранов первым делом занялся восстановлением построенного русскими промышленниками посёлка, около трёх лет назад разрушенного большой волной и сотрясением земли.
Остров, на котором располагался посёлок, в длину имел вёрст сто сорок и ширину вёрст в сто, окружённый малыми островами. Горные вершины на острове покрыты снегом, но дымных гор на там нет, меж ними множество долин, с текущими по ним реками. Местные жители зовут себя кониага, живут охотой, рыбалкой, земледелием и собирательством.
Так и закрутила Акима Трошина почти забытая им беспокойная жизнь. Видать чем-то приглянулся он Александру Андреевичу, при себе его держал не прислугой какой, а за помощника. Давал Акиму разные важные поручения, с которыми тот неизменно, и в лучшем виде справлялся.
Баранову и самому на месте не сиделось. Снарядив несколько разведывательных экспедиций, в 1792 году он возглавил самую крупную из них. Тридцать русских на двух больших байдарах и под три сотни алеутов на байдарах поменьше, направились в залив Принс-Уильям, самой северной части залива Аляска.
На острове Нучек ночью на них напали «старые знакомые» Акима – тлинкиты. Бились они отчаянно. Схватка закончилась только на рассвете. Из членов экспедиции двенадцать человек было убито и пятнадцать ранено.
- Это ты про них рассказывал? – спросил Александр Андреевич у Трошина, кивнув на тела убитых, в деревянных доспехах и раскрашенных шлемах, размазывая рукой пороховую гарь по лицу.
- Похожи… только эти совсем озверелые, эвон какое смертоубийство учинили, - Аким кивнул головой на трупы, рядком укладываемые алеутами на землю.
- Ничего не попишешь, Акимушка. Россия пришла сюда не только с инородцами торговать, да охотой промышлять. Она, матушка, землями новыми прирастает. Ну, а где чего прибыло, то где-то что-то непременно убудет. По другому никак. Так уж мир устроен. Вон, англичаны с французами да испанцами Америку на части рвут, с местными особливо не церемонятся, и у нас здесь свои интересы имеются. Мы хоть со здешними народцами и хотим по-доброму поладить, но ежели надобно будет, то во славу Отечества и силу применим, - Баранов поднял с земли палицу, с каменным набалдашником, и покрутил ею в воздухе.
Аким усмехнулся в сторону. Невысокий, с большой лысиной Баранов, размахивающий палицей, мало походил на серьёзного бойца. Хотя за время, что Трошин находился рядом с этим человеком, он лишний раз убедился в том, как порой внешность случается обманчивой. Александр Андреевич был отчаянно храбр, духом тверд, порой даже жесток, но справедлив, да и ума, кому-кому, а ему не занимать.
Баранов принял решение возвращаться на Кадьяк. Колоши могли повторить атаку и, судя по вчерашней ночи, всё могло кончиться много хуже.
Исследовательскую деятельность Александр Андреевич не прекратил, и в 1795 году и в заливе Якутат развевался российский флаг.
Во всех экспедициях его сопровождал Трошин. Аким соскучился по семье, шутка ли, четыре года дома не был! Вот только поговорить с Барановым, для которого дело всегда стояло напереди прочего, всё опасался. Александр Андреевич сам предложил ему проведать семью.
- Ты ведь женат поди, Аким? – как-то между дел спросил Баранов.
- Женат, Александр Андреевич.
- И детки есть?
- Да уж отроки, наверное, - вздохнул Трошин.
- Тогда так поступим, - Баранов в раздумье пощипал себя за кончик носа, - за службу твою жалую тебя отпуском. Поезжай домой, семью поведай, а на следующее лето возвращайся. Есть у меня одна задумка. Мыслю я с Кадьяка на Ситху перебраться. Там новый центр колонии обустрою, а острову тому наши «знакомцы» хозяева. Хотелось бы миром с ними сговориться. Сговориться! - Александр Андреевич многозначительно потряс указательным пальцем в воздухе, - и ты мне, Аким Силаньтич, в этом деле очень даже, как толмач, поможешь.
На купеческой шхуне Трошин добрался до Уналашки. Дома его встретила всё такая же красивая жена и подросшая дочь, Дарья. Старшие сыновья с Паналыком ушли на промысел.
Не тот нрав был у Акима, чтобы без дела сидеть. Затеял он избу поставить.
«Хватит нам в землянке, как медведи в берлоге жить!», - увещевал он не готовую к таким серьёзным переменам Иниру.
Пока восстанавливали поселение на Кадьяке, Аким и плотницкому и печному ремеслу обучился.
Баранов хорошо платил за службу, так что деньги у Трошина водились. Он заказал одному петропавловскому купцу, что часто на Уналашку приходил, стёкол, кирпичей на печь, да инструмент кое-какой привести, а пока суть да дело, подрядил односельчан, из тех которые на промысел не пошли, материал на избу заготовить, да помочь сруб собрать.
К осени дом пятистенок, со скелетом стропил, уже отстаивался, зияя оконными проёмами. Инира и Дарья, не видевшие никогда таких построек, недоверчиво разглядывали добротное сооружение, постукивали по стенам, заглядывали внутрь.
А тут и купец ко времени обернулся. Привёз всё, о чём договаривались.
Аким с алеутами досок напилили, покрыли крышу тёсом. За зиму Трошин с вернувшимися сыновьями выложили печь, отстрогали доски на пол, собрали оконные рамы, двери, стол и лавки. Аким на сыновей нарадоваться не мог. Рослые, плечистые, а главное толковые, и руки откуда надо растут. Будут матери опорой, когда снова на Кадьяк возвращаться придётся.
За зиму сруб отстоялся. Аким с парнями застеклили и вставили рамы, положили пол, навесили двери.
Инира с Дарьей, осторожно ступая по половицам, дивились свету и бездымному теплу в доме, вдыхали запах дерева, неловко усаживались на лавки, смеясь перешёптывались, трогая стол.
«Ох и ладная изба получилась! – думал Трошин, - а мои-то, баламошки, ну, чисто дети, ей Бо! Жалко только, что недолго пожить в новом доме придётся. Скоро в дорогу. Ништо! Вот покончим дела с Александром Андреевичем, Бог даст, поживу ещё.
В первых числах июня на остров зашёл пополнить запасы воды военный шлюп, на нём Трошин и вернулся на Кадьяк, как и обещал Баранову. Уж каково хотелось дома, с семьёй остаться, а нельзя. «Он теперь не охотник вольный, а человек служивый. Александр Андреевич говорил, что большое они государственное дело в этих краях делают, и значит подводить его не можно», - подбадривал себя Аким, глядя, как тает на горизонте Уналашка.
Только в 1798 году Баранов сумел выбраться на Ситху, до сего времени и других дел в колонии немало было. Он договорился с местными вождями (тойонами) тлинкитов-киксади, и те выделили ему землю для постройки крепости.
Крепость Баранов решил строить в Ситхинском заливе, на высоком холме. Место выбиралось с учётом того, что гавань под крепостью была защищена от штормов островками, и имела достаточную глубину для якорной стоянки судов.
Пока Александр Андреевич, не гнушаясь работой, валил лес для частокола и построек, устраивал быт колонистов, налаживал торговые связи с колошами, требуя от своих людей вести обмен без обмана, в том же году была основана Российско-американская компания, а Александр Андреевич Баранов стал главным правителем всех русских колоний в Америке.
Колонисты, помимо жилых домов, построили лесопилку, мельницу, кузни, мастерские, церковь, и даже библиотеку. Над крепостью подняли российский флаг, и нарекли её Михайловской, но со временем чаще стали звать Новоархангельской, по названию посёлка Ново-Архангельск.
При вознёсшимся Баранове и Аким вес заимел. Поставил собственный дом, сам занялся торговлишкой. Торговля прибыльно шла. За один топор колоши пять бобровых шкурок давали, за железный котёл – пятнадцать, за штаны и рубаху – десять, а за три с половиной аршина сукна и дюжину пуговиц, ажно цельных пятьдесят. Трошин уж подумывал семью сюда перевести, да не всё гладко складывалось. Первая зимовка тяжело далась. Продовольствия не хватало, многие цингой заболели. С весны стали в Ново-Архангельск прибывать промысловые артели Российско-американской компании, состоящие из петропавловских партовщиков, казаков, нрава бзырястого, и эскимосов-чугачей, с которыми тлинкиты испокон веков враждовали. Местным такое соседство пришлось не по нраву. Нередко случались драки, поножовщины. Мутили воду и англичане с американцами. Их суда промысла не вели, а выменивали пушнину у тлинкитов на порох и ружья, что делало этот и без того воинственный народ опасным для русских колонистов. Баранов жёстко наказывал нарушителей порядка, как с той, так и с другой стороны. Дела помалу налаживались. В Ново-Архангельск за мехами стали заходить суда не только из Петропавловска, но даже из самого Санкт-Петербурга. Аким, войдя во вкус, тоже своего не упускал, переправлял Паналыку на Уналашку меховую рухлядь, которую тот выгодно продавал русским купцам, приходившим на остров.
Беда пришла, когда не ждали. Зимой, уставшие от притеснений тойоны местных плёмён собрали совет, на котором приняли решение изгнать чужаков со своих земель. Не обошлось тут и без англичан, они всячески поддерживали настроение тлинкитов, им было крайне выгодно ослабление русских на Аляске.
В мае 1802 года тлинкиты напали на на Якутатскую промысловую партию Ивана Кускова, а уже в июне вооружённые объединённые отряды индейцев приплыли на шестидесяти двух каноэ, вмещавших до шестидесяти воинов каждая, на остров Ситху, на помощь киксади.
Народ в крепости, видно было, к серьёзному отпору, в случае нападения колошей, готов не был. Некоторые, так вообще в это не верили. Изохтин и Кузмичёв еще поутру ушли на байдаре рыбу удить. В крепости оставались двадцать шесть русских, несколько десятков алеутов и эскимосов и баб с детишками под полсотни. Самого Баранова, как на грех, на острове не было. Над крепостью начальствовал Василий Медведников. В покойное время его власти хватало, но сейчас, он пребывал в не меньшей растерянности, чем обычные колонисты.
Аким, не понаслышке зная о свирепости тлинкитов, ходил мрачнее тучи.
«Побьют нас колоши, как пить дать! – размышлял Трошин, - с ними и прежде-то нелегко справиться было, а как ружьями обзавелись, совсем дело табак. Крепостишка-то, так, одно название. Частокол да казарма о двух ярусах. Запалят с четырёх сторон, и кончится наша оборона».
24 июня, около двух пополудни прибежал с берега Абросим Плотников, и ну орать:
- Идут! Идут! Тьма тьмущая! О ружьях, с копьями. Скоро здесь будут!
«Вот и дождались!», - Аким в сердцах сплюнул на землю, и чертыхаясь стал загонять всполошившихся, поднявших крик баб и детей в казарму. Промысловики тоже побежали к зданию. Защищать имеющимися силами частокол не имело смысла. Последние ещё толпились у дверей казармы, когда во двор крепости ворвались колоши. Они открыли беспорядочную стрельбу, убив и ранив несколько человек. Окружив казарму, индейцы, с воинственными криками разбили ставни на первом ярусе, и стали палить в окна.
В это время из мужчин внизу было человек десять-одиннадцать и пятеро, под началом Медведникова наверху. Промысловики ответили нестройным залпом. С улицы послышались крики раненых. Помещение наполнилось режущим глаза едким пороховым дымом. Второй залп дали вслепую. Колоши тем временем вышибли двери в сенях, и стали топорами рубить дверь в казарму. Пробив брешь в двери, они стали палить внутрь, застрелив троих защитников и ранив спустившегося на шум Медведникова и Тумакаева.
Аким стрелявший по колошам через окно первого яруса, заметил, как раненый Тумакаев наводит пушку в прореху двери. Трошин бросился ему на помощь. Им удалось выстрелить картечью, разметав толпящихся в сенях индейцев. Взвыв, те отступили. Аким побежал наверх, за зарядами, матеря безалаберность товарищей, не удосужившихся раньше спустить сверху порох и картечь. Он опоздал. Колоши забросали второй ярус горящими стрелами, и там начался пожар. Порох мог рвануть в любой момент. Аким выпрыгнул из окна, застрелил бросившегося на него воина в деревянных доспехах и шлеме в виде головы орла. Прикладом пробил себе дорогу среди не ожидавших такой отчаянной атаки колошей, получив скользящий удар в голову палицей. Ему повезло, что большинство нападавших были заняты грабежом и поджогами. Аким беспрепятственно добрался до частокола, перелез через него, обронив ружьё, и побежал в лес. Ночь он провёл без сна. Болела голова, саднила содранная на виске и скуле кожа. Не вытирая злых слёз, он глядел сквозь ветви деревьев на догорающую крепость. Утром к нему прибился Абросим, тот, что поднял тревогу, молодка с грудным ребёнком и один партовщик из Килюдинских.
Больше недели они прятались в лесу. Еды у них никакой не было, пробавлялись одной водицей.
В полдень девятого дня от воды послышались пушечные выстрелы. Абросим пошёл на разведку. Долго не возвращался, а когда Аким с остальными всё же решились выйти на берег, их подобрала шлюпка с английского брига «Юникорн», с капитаном которого, Генри Барбером, Трошин был знаком. Тот сам находился в шлюпке, уже подобравшей Абросима.
Спасшихся доставили на судно, и отправили шлюпку на другую сторону бухты. Оттуда привезли ещё одного промысловика по фамилии Батурин.
Аким уговорил Барбера съездить на берег, посмотреть на урон причинённый индейцами крепости, чтобы потом доложиться Баранову.
Крепость была сожжена и разграблена. Повсюду лежали убитые колонисты. Многие из них были обезглавлены. Женщин среди них было немного, похоже, оставшихся в живых пленили. Колоши даже скотину не пощадили, закололи копьями. Похоронив тела, Барбер, матросы, Аким, Плотников, Батурин и партовщик вернулись на судно.
На третий день к бригу стоящему на рейде подошло каноэ с тойоном киксади Скаутлелтом и его родственником Катлианом. Индейцы предложили торг, не иначе награбленным. Капитан Барбер, своими глазами видевший, что люди Скаутлелта сотворили в крепости, сделал вид, что согласен, пригласил «дорогих гостей» на судно, и как только те поднялись на борт, приказал их арестовать. Затем он потребовал вернуть пленных русских, и пригрозил, что незамедлительно вздёрнет их на рее, как разбойников, ежели те заартачатся.
Этим же днём в бухту зашли ещё два корабля. Английский «Глобус», под командованием капитана Каннингэма, и американец «Аларт» Джона Эббетса.
Барбер поведал капитанам о преступлении индейцев, и когда те на каноэ направились к судам, команды расстреляли их из пушек картечью. Оставшихся в живых взяли в плен, и позже обменяли на захваченных русских женщин.
Аким вернулся на Кадьяк, рассказал Александру Андреевичу Баранову о случившемся.
Тот шибко огорчился. И то, на дело всей его жизни дикари покусились.
- Слово даю. Накажу лихоимцев! – грохнул кулаком по столешнице Александр Андреевич так, что чернила из посудинки разбрызгало по лежащим на столе бумагам. – Ты-то что делать будешь, Аким Силантьевич?
- Не обессудьте, Александр Андреевич, домой, на Уналашку поеду, хватит с меня приключений, уже не мальчонка поди.
- Ну да, ну да, - пожевал губами Баранов, - тогда прощай. К казначею зайди, распоряжусь жалование тебе выписать. Много добра потерял?
- Да не особо. Дом спалили, а рухлядишку я раньше на Уналашку переправил, - махнул рукой Трошин.
Аким вернулся к семье, и на Аляску больше никогда не хаживал, а Баранов, как и обещал в 1804 году вернулся на Ситху, и при поддержке десанта с совершавшего кругосветное плавание шлюпа «Нева», под командованием Юрия Фёдоровича Лисянского, осадил индейскую крепость, и через несколько дней взял её, основав на острове новое российское поселение.